— Вы думаете? — сказали нищие дети. — А мы-то кто же? Разве вы не поняли теперь, что мы — ваши ангелы-хранители. И хотя вы нас до сих пор не видали, но вы часто чувствовали нас в своем сердце, каждый раз, когда вы молились Богу, или делали что-нибудь хорошее. Ведь это мы простирали свои крылья над вашей колыбелью, когда вы были малютками; мы всегда сопровождаем вас и именем Бога охраняем от всякого зла на свете; мы же будем сопутствовать вам и всю вашу жизнь, если только вы будете бояться Бога и поступать по его заповедям в повиновении, любви, мире и правде до конца жизни.

По мере того, как бедные дети так говорили, они становились светлыми и такими прозрачными, что сквозь их можно было видеть и солнце, и листву дерев, и, наконец, исчезли совсем, как светлое облако в яркой утренней заре.

Густав и его сестра дали друг другу обещание, что они будут жить всегда так, чтобы их ангелы радовались на них. И как бы в ответ они услыхали в шуме леса и в пении птиц одну величественную, хвалебную песнь Богу: «Да святится имя Твое! Да приидет царствие Твое! Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли!»

СОЛНЕЧНЫЙ ЛУЧ В НОЯБРЕ

уравьи все трудились и работали. Им много надобно было сделать. Сначала они должны были плотно заделать свои жилища в своем муравейнике, чтобы зимою быть вполне защищенными от холода. Потом необходимо было обойти все кладовые и убедиться, достанет ли им пищи на пять или на шесть месяцев зимнего заключения. Далее следовало укрепить входы в свой город от нападения неприятелей. Затем надо было очистить дорожки от хвойных игл, и наконец уже влезть на ближайшее дерево и произвести наблюдение над божьим светом, а также поглядеть на облака, и по движению их предугадать приближение зимы!

Кроме всего этого муравьям предстояла еще трудная и печальная работа: им надо было готовить могилу своей умершей великой матери Природе; этим были заняты также и все мельчайшие существа на земле, которых насчитывалось 94 квинтильона, 18 квадрильонов, 400,000 трильонов, 888,000 мильонов, 954,367. Запиши-ка это число! Утверждают что их было столько, но я в точности этого не знаю: быть может их было только 954,367.

Иней уже покрыл поля бесчисленными мильонами жемчужин, которых никто не поднимал. Все поблекшие травы и безлистые деревья стояли уже в печальной траурной одежде; одни только сосны, да ели, всегда одетые в свои темно-зеленые шубы, готовились отряхнуть с себя покрывавший их мох. Ветры — дочери воздуха, сидели в облаках, и рассыпали пушистый снег для покрывала земли. Замерзающие волны с жалобным стоном несли свой плеск к берегам, пока наконец совсем не засыпали под ледяным покрывалом, а маленькие птички, оставшиеся после отлета других, робко пели короткую погребальную песнь под аккомпанемент вечернего шелеста качающихся сосен. Все было так холодно, так пасмурно, так ужасно печально…

Но вот блеснул солнечный луч…

Это был луч настоящего небесного золота и выглянул он из густого снежного облака на блестки инея, на увядшие травы, на безлистые деревья, на темные сосны, на застывшие волны, на маленьких птичек, на трудолюбивых муравьев и на все 94 квинтильона мельчайших живых существ, — сколько именно их было, я позабыл, — и в одно мгновение все изменилось.

— Что же это? — сказал филин, который сидя на флагштоке пытался запеть басом гимн наступавшей осени, начинавшийся словами: «Осень пришла, я слышу шум бури». И какой резкий и неприятный был у него голос, но что же было делать, когда все певчие птицы улетели. — Что это? — продолжал он, — я вовсе не понимаю, отчего так фальшиво пою; я не могу даже прочесть ни одной ноты, когда солнце светит мне прямо в глаза.

— Это ни на что не похоже! — зароптали муравьи, которые только что с большим трудом нанизали иней на подобие жемчуга по стебелькам травы, желая этим придать ей траурный вид. И вдруг теперь этот иней начал таять. — Это совсем ни на что не похоже; теперь будет только слякоть да грязь! Ах, не найдется ли здесь зонтика, которого хватило бы распустить от севера и до юга?

Кузнечик, который целое лето трещал и играл и не думал никогда приниматься за работу, лежал теперь полумертвый от голода, прикрывшись поблекшим осиновым листком. Но пригретый солнечным лучом, он подумал, что снова наступило красное лето, и снова затрещал и заиграл, так что осиновый листок только подпрыгивал над ним, но бедняк стер себе ножки — и таким образом наступил конец его забаве.

Все это видел солнечный луч, блеснувший прямо из темного густого облака. Но он несся на трепещущих крыльях вниз, рассекая прозрачный воздух, и искал кого-нибудь, кого бы мог утешить и обрадовать на земле.

Солнечный луч коснулся замерзшего пруда и блеснул на светлом осеннем льду.

— Нет ли здесь кого, кто скучает? — спросил он.

— Нет, — отвечали собравшиеся школьники, которые шумно и весело катались на коньках, проводя ими резкие узоры на только что застывшем льду, между тем как девочки, стоя на берегу, пробовали ногами пробить первый тонкий лед. Всем им было очень весело.

Солнечный луч скользнул далее и остановился на безлистой березе.

— Нет ли здесь того, кто печалится? — спросил он.

— Нет, — отвечала береза, — зачем мне печалиться? Я знаю наверно, что когда снова придет весна, то и я снова зазеленею прекраснее прежнего.

Опять дальше перебежал солнечный луч и заглянул в бедную хижину, где родители и дети делили свой последний хлеб с другими бедняками, которые были беднее их.

— Нет ли здесь кого, кто горюет? — спросил он.

— Нет, — сказали бедные люди, — о чем нам горевать? Мы знаем, что Бог, по своей милости, печется о всех своих детях, и на него мы полагаем все наши печали.

Теперь солнечный луч понесся далее и остановился на корабле, который в море боролся с бурей.

— Нет ли здесь кого, кто бедствует? — спросил он.

— Нет, — сказал старый моряк, — чего нам унывать? Бог ведет и направляет наш корабль к пристани, а потому мы бесстрашно идем против всех опасностей.

Солнечный луч направился далее и приблизился к кровати больного.

— Нет ли здесь кого, кто скорбит? — спросил он.

— Нет, — отвечал больной, — о чем мне скорбеть? В руках божиих мое здоровье, и Он лучше нас знает, что нам нужно. Потому и самые страдания радуют меня. Я знаю, что ничего не случится со мной без Его святой воли, а воля Божия всегда благая!

Опять дальше понесся солнечный луч и остановился у церковной ограды, возле которой сидела мать и плакала о своем умершем ребенке.

— Нет-ли здесь кого, кто страдает?

— Нет, — отвечала плачущая мать, — о чем мне печалиться, когда я чувствую, что скоро увижусь на небесах с моим малюткой. А если я плачу, любезный луч, так это от умиления, что Бог так рано призвал мое любимое детище к своей вечной радости.

И солнечный луч удивился, что не нашел никакой печали на земле. Но еще не все видел добрый солнечный луч.

Несколько времени спустя он засветил в окно, у которого стояла маленькая девочка перед цветочным горшком.

— Нет ли здесь кого, кто грустит? — спросил он.

— Да, — сказала девочка, — здесь есть такая. Это я горюю о своем миртовом отводочке, который я посадила на свое счастие, а теперь он вянет в эту темную осень.

— Если только это, то я тебя сейчас утешу, — сказал солнечный луч.

И он засиял так приветливо и тепло на посаженную мирту, что она скоро оправилась и принялась. И сразу как не бывало печали у окна и в детском сердце.