Перед гаражами они с Лёшей свернули к двенадцатой школе и вышли на тропинку, ведущую мимо заросшего пруда к району «Марат» на холме. Тяжёлый рогоз стоял плотно, как спички в коробке, а на воде дремали утки.

– Неплохо вчера погуляли, – решила начать разговор Лиза. – Нога как, не беспокоит?

– Всё окей. Что меня беспокоит, так это монета.

– Думаешь, она дорогая?

Лиза застеснялась собственного вопроса. Лёша, бывало, ругал её за то, что она неровно дышит к деньгам.

– Надеюсь, сегодня узнаем.

Оказавшись в жилых кварталах, они шли молча. Друг обдумывал что-то своё, а Лиза была ещё слишком сонной, чтобы придавать этому значение.

– Мой отец, – заговорил Лёша, когда они проходили мимо многоэтажного корпуса отеля «Меридиан», – тащится по нумизматике. Ну и я немного.

В голове Лизы вспыхнуло воспоминание: добрая сотня монет, лежащих на стеклянных полках серванта в Лёшиной квартире. Семейный клад, поразивший её в первый визит, на третий-четвёртый раз слился с обстановкой. Если бы Лёша не напомнил, она бы никогда не провела параллели.

– Что твой отец этим интересуется, я знала, а про себя ты никогда не говорил.

– Да не о чем говорить, я мало в этом разбираюсь. Но благодаря универу знаю кое-какие фишки по химии и помогаю ему начищать коллекцию.

– Геодезистов этому учат?

– Так, по мелочи.

– И ты уже видел такую монету?

– Нет, эта слишком старая. Мы собираем… То есть отец собирает в основном советские, есть несколько царских. А такую монету я видел лишь раз.

– Видел? Значит, знаешь, откуда она?

– Не совсем.

Лёше сказал, что ему не нравится идти вдоль оживлённой дороги, потому они свернули во дворы. Здесь тоже лежали бетонные плиты, и это воскресило в памяти Лизы вчерашнюю ночь. На склоне горы Митридат слободка будто бы продолжалась, а из окна одного из белёных домов за ними могла следить та самая незнакомка.

Лиза шла молча, ожидая, пока Лёша снова заговорит, так как знала: того, кто привык взвешивать каждое слово, торопить бесполезно.

В конце одного из проулков, как мачта затонувшего корабля, торчал деревянный столб, и клоки зелени свисали с него, словно рваные паруса.

– Никак не соображу, что же я видел. Когда мы заглянули в тот дом, там была куча барахла. Украшения, старая рамка, всё в пыли, и на углу стола – эта монета. Ты её видела?

– Если честно, не обратила внимания.

Лиза мало что запомнила из-за испуга. На фоне роскошного гребня и прочих золотых безделушек монета могла легко затеряться.

– Странно. Разве ты не из-за вещей туда пошла?

Строгий взгляд его голубых глаз пронизывал нутро, как рентгеновские лучи. Мысль о том, что в эту секунду он думал о ней плохо, была горькой. Лиза фыркнула с видом уязвлённого достоинства, хотя понимала, что её реакция безнадёжно запоздала, и даже менее чуткий Дима не поверил бы сейчас в её искренность.

– Ладно, извини, – сдался Лёша. – Мне нравится нумизматика, потому меня зацепила именно монета. Она, конечно, лежала далеко, но я точно разглядел льва на реверсе.

Они замедлили шаг у стены одного из домов-развалин и ради любопытства заглянули в окна: за ними начинались руины, оплетённые кружевом травы. От постройки остался один фасад и тёмно-зелёные гаражные ворота.

– Может, монеты часто попадаются на Бочарке, а раз девушка там живёт, то, естественно, у неё их много.

– Может. Но я почти уверен, монета – та самая.

Лиза пожала плечами. Какое это имеет значение? Она не сомневалась, что по крайней мере до конца этого лета не вернётся в слободку, и в библиотеку она шла не играть в Нэнси Дрю, а исключительно чтобы побыть в обществе Лёши.

По левую руку показался железный забор, ограждавший пустырь, на котором кто-то написал «Путь не обессудь», бордовой краской. Что это, просьба к судьбе быть помягче? Или извинения за какой-то проступок? Лизу нервировало всё, что она не могла до конца понять, и не пойми откуда взявшаяся монета в том числе.

– Ты правда нашёл её в море?

– Монету принесла волна. Бросила прямо мне в руки.

– И как та девушка могла её подкинуть?

– А как она исчезла у нас на глазах? Думаешь, люди так могут?

– Ты серьёзно?

Когда они гуляли по Москве, Лиза не раз обходила стороной чёрных котов и стучала по деревянным лавочкам, чтобы не спугнуть удачу. Зная о её суеверности, Лёша мог задумать розыгрыш, хотя такие шутки были не в его вкусе.

– Ещё как серьёзно. Когда я вышел из воды, кажется, я видел что-то белое на холме.

Лиза попыталась усмехнуться, но смех встал ей поперёк горла.

– Я тебе вот что скажу, – продолжил Лёша. – Сама ситуация меня подбешивает. Кто так делает? То «давайте помогу», то исчезла. Я хочу разобраться, понять, в чём здесь логика.

Лизе ничего не оставалось, кроме как согласиться, а в душе надеяться, что поиски зайдут в тупик. Интуитивно она понимала: друг ищет правду, потому что вчера по-настоящему испугался. А Лёша не из тех, кто позволит себя запугивать.

Солнце высоко поднялось над Митридатской лестницей, ведущей на гору, и на центральной площади начал скапливаться народ. Лет десять назад, когда улицу Ленина вырубили наголо, никто и представить не мог, что высаженные на месте старых деревьев платаны так быстро поглотят сердце города. Высокие, буйные, как сорняки, они растянули свои кроны от дома к дому.

На солнцепёке остались стоять только белый, массивный театр имени Пушкина и гимназия имени Короленко – здание из бурого в разводах камня с угловой башней. Если зимой, в дурную погоду, присесть на его припорошённое снегом крыльцо с двумя стражами-львами по бокам и забыться на несколько минут, нос защекочет от аромата горького миндаля. Если прошлое ещё не выветрилось.

В годы войны, когда Керчь оказалась в оккупации, гимназию закрыли. Вскоре комендант города, немец, издал приказ о том, что занятия возобновятся, и потому всем ученикам надлежит явиться наутро. Многие родители, предчувствуя неладное, не пустили детей на уроки, но двести сорок пять школьников всё-таки пришли. Их повезли на прогулку за город, а когда автобусы вернулись, продрогшим детям выдали пирожки с кофе, от которого тонко пахло миндалём.

Синильная кислота быстро убила младшеньких. Тем, кто отказывался пить, комендант лично смазывал губы ваткой. Старшеклассников, на которых отрава не подействовала, на тех же автобусах отвезли в Багеров ров, уже не на экскурсию – на расстрел.

Когда родители пришли забрать детей после уроков, они застали лишь грузовики с телами.

Школьники лежали юные, от яда в их остановившейся крови скопился кислород, потому щёки были нежно-розовыми, будто у спящих. И губы их ещё пахли, как цветы миндаля.

Лёша и Лиза прошли мимо гимназии через сквер Вечного огня и немного замешкались на бежевых плитах площади под тенью грифона, символа Керчи, сидящего на ионической колонне. Золочёный зверь с ключом от города в когтях не шелохнулся, но запомнил, как двое прошмыгнули в белое неказистое здание, где располагался супермаркет «Фуршет».

Сразу на входе продавали газеты и чаи, а поодаль стояли холодильники с крымским молоком. На голодный желудок Лизу потянуло в кондитерский отдел, где они взяли по пирожному. На выходе Лёша захватил бутылку воды, поэтому когда по пути в библиотеку крем начал растекаться, им было чем сполоснуть руки.

– Помнишь, в Москве, когда мы гуляли в Тёплом Стане, – начала Лиза, – ты сказал, что больше не хочешь приезжать сюда на лето?

Лёша пожал плечами.

– Я не фанат моря.

«А помимо моря? – подумала Лиза, пока они переходили дорогу, окаймлённую алыми бордюрами. – В Керчи мы видимся чаще, чем в Москве: плюс маленького города». Она хотела услышать от Лёши, что для него это тоже важно.

– Так ты правда мог не приехать? И пропустить классное лето?

– Такое, как прошлое? Когда Дима укатил за границу, а ты сбегала плакать за трубы у Стекольного комбината?

– Всего раз.

Несправедливо упрекать её в слабости, ведь она старалась держаться изо всех сил.