— Слушайте все, далеко от дверей не отходим, — сказал нам Лысый. — Покажите, что вам тесно. Может, тогда меньше людей напихают и будет чем дышать.

Я зашла в вагон. Он оказался не таким, как в предыдущий раз, длиннее. Сверху висела лампа. Пахло кислым телесным духом и мочой. Я сразу почувствовала, как мне не хватает свежего воздуха и смолистого запаха из того, предыдущего лагеря. Мы сделали, как посоветовал Лысый, и столпились под дверью. Результат оправдал наши ожидания — две группы людей погнали к другим вагонам.

— Здесь грязно! — сказала госпожа Римас.

— А чего вы ждали? Мягкий спальный вагон? — ответил Лысый.

Прежде чем закрыть дверь, к нам затолкали ещё несколько человек. Залезли женщина с двумя мальчиками и старший мужчина. Потом зашёл высокий мужчина и нервно огляделся. Подсадили женщину с дочкой. Йонас толкнул меня под локоть. Девочка была жёлтой, словно лимон, а глаза у неё так запухли, что превратились в узкие щёлочки. Где она была? Мать заговорила с девочкой по-литовски:

— Вот ещё этот переезд — и будем дома, хорошая моя.

Мама помогла женщине затащить вещи. Девочка надсадно кашляла.

Нам повезло. В нашем вагоне ехало лишь тридцать три человека. В этот раз было место. Жёлтой девочке предоставили полку, чтобы спать. Мама настояла, чтобы Йонас тоже лёг на полку. Я села на полу, рядом с девочкой с куклой — только в её руках уже ничего не было.

— А где твоя кукла? — спросила я.

— Умерла, — ответила девочка с пустым взглядом.

— Ой…

— Её энкавэдэшники убили. Помнишь, они тётю расстреляли, у которой был ребёнок? Вот и мою Лялю тоже… Только её они подкинули в воздух и отстрелили ей голову. Словно голубу…

— Ты, наверное, очень по ней скучаешь, — сказала я.

— Ну, сначала очень скучала. Всё плакала-плакала. Охранник сказал мне, чтобы перестала. Я пыталась, но не получалось. И тогда он ударил меня по голове. Видишь шрам? — Она показала на толстую красную полосу на лбу.

Уроды! Она же совсем ребёнок.

— И ты тоже не могла перестать плакать? — спросила девочка.

— Что?

Она показала на шрам у меня над бровью.

— Нет, они бросили в меня жестянкой с рыбой, — объяснила я.

— Потому что ты плакала? — спросила она.

— Нет, просто для развлечения, — ответила я.

Она поманила меня пальцем ближе.

— Хочешь узнать большую тайну? — спросила девочка.

— Какую?

Она зашептала мне на ухо:

— Мама говорит, что все энкавэдэшники отправятся в ад, — и отклонилась. — Только никому не говори. Это секрет, ладно? А вот моя Ляля — она в раю! Она со мной разговаривает. Рассказывает мне всякую всячину. И хоть это тайна, но Ляля говорит, что тебе её можно рассказать.

— Я никому не скажу, — заверила я её.

— Как тебя зовут?

— Лина.

— А твоего брата?

— Йонас.

— А я — Янина, — представилась она и защебетала дальше. — Твоя мама так постарела. И моя тоже. А тебе нравится тот парень, который ждал возле машины!

— Что?

— Тот, который тебе что-то в карман положил. Я видела. Что он тебе дал?

Я показала ей камешек.

— Как блестит. Наверное, Ляле он бы понравился. Наверное, ты можешь дать его мне.

— Нет, это подарок. Лучше, чтобы он у меня побыл какое-то время, — ответила я.

Возле меня села мама.

— А вы видели, какой Лине жених подарок сделал? — спросила Янина.

— Он мне не жених.

Или жених? Я была бы только рада.

Я показала маме камешек.

— Вижу, он к тебе вернулся, — сказала мама. — Это хороший знак.

— У меня Ляля умерла, — сообщила ей Янина. — Она в раю!

Мама кивнула и погладила Янину по руке.

— Кто-нибудь, скажите, пусть ребёнок замолчит! — буркнул Лысый. — Вот ты, высокий, скажи: о войне что-то слышно?

— Японцы бомбили Перл-Харбор, бомбили… — сказал тот.

— Перл-Харбор? Они Америку бомбили? — спросила госпожа Римас.

— Когда? — уточнил Лысый.

— Несколько месяцев назад. Где-то на Рождество. На Рождество, — он нервно заговаривался, повторял слова.

— Значит, США объявили войну Японии? — спросила мама.

— Да, и Британия тоже. Британия тоже объявила.

— Ты сам откуда? — спросил Лысый.

— Из Литвы, — сказал тот.

— Это понятно, идиот. А сегодня откуда?

— Из Калманки, — ответил мужчина. — Да, из Калманки.

— Калманка, значит. А что это: тюрьма или лагерь? — спросил Лысый.

— Лагерь, гм, лагерь. Картофельные поля. А вы?

— Мы работали на свекольных полях возле Турочака, — ответила мама. — В вашем лагере были лишь литовцы?

— Нет, в большинстве своём — латыши, — ответил мужчина. И финны. Да, финны.

Финны. Я совсем забыла о Финляндии. Вспомнилось, как однажды к нам пришёл доктор Зельцер, искал папу. Советский Союз вторгся в Финляндию.

— Это всего лишь в тридцати километрах от Ленинграда, Елена, — сказал маме доктор Зельцер. — Сталин хочет усилить защиту на Западе.

— Финны будут вести переговоры? — спросила мама.

— Финны — народ сильный. Они будут воевать, — ответил доктор Зельцер.

64

Поезд катился вперёд. Этот тарахтяще-скрипучий ритм рельс просто пытал меня. Нас с Андрюсом разлучили, меня бросили куда-то в неизвестность. Металлическая лампа раскачивалась вверху, словно маятник, освещала пустые лица, раскидывала тени по вагону. Янина шепталась с духом своей погибшей куклы и тихонечко смеялась.

Жёлтая девочка кашляла и задыхалась возле Йонаса. Сплюнула кровь ему на спину. Мама быстро стащила Йонаса с полки, сорвала с него рубашку и выбросила в туалетную дыру. Но, похоже, толку от этого не было: мы все дышали одним воздухом. Вряд ли в слизи и крови, что попали на рубашку, содержалось больше заразы.

— Ой, извини, пожалуйста, — всхлипывала девочка. — Я тебе рубашку испортила.

— Да ничего, — успокоил её Йонас, обхватив себя руками. Пятна после цинги с него ещё не до конца сошли. На коже, которая туго обтягивала рёбра, оставались розовые точки.

Высокий — Повторитель — радостно разглагольствовал, убеждённый, что мы в Америку, в Америку… Я ни в чём не была уверена, кроме того, что ужасно хочу увидеть папу, Андрюса и родной дом.

В третью ночь я проснулась. Кто-то меня легонько расталкивал. Подняв веки, я увидела огромные глаза Янины. Над ней раскачивалась лампа.

— Янина! Что случилось?

— Это Ляля…

— Объясни Ляле, что сейчас нужно спать, — сказала я и закрыла глаза.

— Она не может уснуть. Говорит, что жёлтая девочка умерла.

— Что?

— Ляля говорит, что она умерла. Ты можешь глянуть, у неё глаза закрыты? А то мне страшно смотреть.

Я прижала Янину к себе, положив её голову себе на грудь.

— Тихонько. Засыпай.

Она дрожала. Я прислушалась. Больше никто не кашлял.

— Тихо-тихо. Засыпай, Янина. — Я ласково её раскачивала.

Я подумала об Андрюсе. Что он там сейчас делает в лагере? Быть может, смотрит на мои рисунки? Я засунула руку в карман и сжала камешек. Перед моим взором предстал улыбающийся Андрюс — он дёргал меня за шапку в очереди за хлебом.

Жёлтая девочка в самом деле умерла. Подтёки крови протянулись по её лицу от уголков рта до подбородка и так и засохли. На следующий день охранники выбросили её окоченевшее тело из вагона. Мать, рыдая, бросилась за дочерью. Прозвучал выстрел. Что-то тяжёлое упало на землю. Мать, которая скучает за ребёнком, их раздражала.

Ненавистная мне когда-то Улюшка спасла нас от голода в поезде. Мы питались тем, что она дала маме, и делились с остальными. Я нарисовала широкое лицо Улюшки и пряди чёрных волос вокруг, пытаясь, несмотря на движение поезда, выводить линии аккуратно.

От воды и серой баланды из вёдер никто не отказывался. Мы ели жадно, облизывая ладони и обсасывая грязные пальцы. Мама Янины часто спала. Я же, несмотря на усталость, никак не могла уснуть. Меня всё время будили грохот, шум и движение поезда. Я сидела и задавалась вопросом, куда нас везут и как сообщить об этом папе.