Тогда еще горючка в емкостях под городом оставалась. Техника худо-бедно работала. Подумало наше командование, подумало и решило: пусть живут, только из леса носу не высовывают. Согнали оставшуюся технику и, как могли, огородили Тропарево громадными плитами. Как уж они там жить будут и где жратву брать – их дело. Но вот что странно, скрипушники вроде как и не против оказались, согласились на наши условия без лишних вопросов. Даже договор согласились подписать, по которому ни мы к ним, ни они к нам соваться не должны. Вот что значит служивые люди, а не какая-то рвань гражданская. Даже у заразных дисциплина остается. Только, помимо дисциплины, у них еще и оружия на всех нас здоровых (и даже больше) осталось. Так и оказались они за бетонным забором. Заразные и злые на весь мир, на нас в первую очередь. Они на нас. А мы на них. Хотя, опять-таки, помимо скрипушников, толпа здоровых в Тропарево свалила.

Кого-кого, а здоровых идиотов, которые за заразной швалью куда глаза глядят тащатся, я никогда не смогу понять. Чего им на свободе не живется. Вспоминаю я все, что слышал о скрипушниках, а руки сами к вещмешку тянутся. Достал я маску, ремешки потуже затянул, проверил, чтобы нигде щелей, и только тогда вздохнул свободно. И то ладно. Теперь можно не бояться, только не пораниться бы случайно. Бойцы мои на меня глянули – и без разговоров за масками. Один Колобок остановился, глазам хлопает, рот разевает, как будто воздуха ему не хватает, а сказать ничего не может. Пропил, сволочь, маску из боекомплекта. Ну, ничего, пусть потрясется, а уж потом я ему свою, запасную, отдам. Мой мешок побольше, командирский, в нем все с запасом, на все случаи жизни, значит. И маска в запасе, и перегон для обработки ран. Но вначале пусть поволнуется, гаденыш, чтобы в следующий раз думал, когда пьянствовать будет. Я вздохнул. У самого башка раскалывается со вчерашнего.

Лес, меж тем, не таким уж и страшным оказался. Но это только вначале. Небольшие деревца вокруг развалин, метров через сто пятьдесят – проржавевшая решетка, а дальше зелень навалилась сплошной стеной, ни впереди, ни сверху ничего не видать. Хоть глаз коли.

«Тьфу ты! Накаркаешь, выколют!» – буркнул я мысленно, живо огляделся, выискивая Колобка. Смотрю, заместитель мой плетется сзади кое-как, трясется весь, руки ниже колен, бледный, как вича. Созрел, видать пора. Покопался я в сумке и тяну ему маску.

– Прибудем в казарму, вернешь!

Колобок аж крякнул от радости, маску схватил и засветился весь. Только и осталось, что засмеяться. А это уж, извиняюсь, совсем ни в какие ворота. Два раза за один день чересчур будет. С ума сойдешь. Кто ж в здравом уме ржет в лесу.

– Смирнаа! – зашипел я на него, а он хоть и вытянулся струной, но на роже солнце светит – яйца жарить можно. Протянул я руку к маске, заберу, мол. Побледнел Колобок, забегал глазами, затрясся весь.

– Вот, так-то лучше, – буркнул я, смягчившись, и в этот момент сбоку громко хрустнула ветка.

– Хррр! – раздалось прямо в ухе.

Послышался тонкий свит рассекаемого воздуха. За этим последовал странный чавкающий звук, и на месте распахнутого глаза Колобка возникло большое бурое отверстие. Он даже рот закрыть не успел, постоял уже мертвый мгновение, удерживая в вытянутой руке бесполезную маску, и осел мешком на траву.

Тело еще не коснулось земли, а бойцы мои уже исчезли в темноте. Рухнули на землю вместе с Колобком. Я за ними. Выглядываю из сухой травы и вижу, только стволы торчат. Вот что такое реакция и выучка. Подполз к Колобку, присмотрелся к дырке… и тут меня как молнией по башке. В глазнице гайка, ржавая проволока из кровавого месива торчит. Глубоко зараза погрузилась – дыра величиной с кулак. Жутко стало – это ж с какой силой надо ее запустить, чтобы она кости разбила и внутрь черепа, как в хлебный мякиш, вошла?

Жалко Колобка, мочи нет, а сопли распускать нельзя, некогда грустить, только расслабишься –

тут же вторым неподалеку ляжешь. Пращник засел где-то совсем рядом. Точно бьет, гад!

Полежал я, послушал тишину вокруг и, поднимая голову к небу, только сейчас понял – ночь уже. Как время идет, кажется, только что вышли, а уже ночь.

Луна на секунду показала яркий бок между серых туч и снова пропала. «Черта с два до утра шевельнусь, – решил я. – Окочурюсь от холода, но не шелохнусь, пока день не придет и солнце не появится». Только я о солнце подумал, как сбоку зашуршала трава, и стебли раздвинула испуганная физиономия Щекана.

– Командир, кранты нам! Пора назад валить, – зашептал он, прижимаясь ко мне боком.

Посмотрел я на него и едва шевелю губами:

– Где Доб?

– Здесь я, – донеслось из травы, и с другого боку выполз Доберман. – Что будем делать?

Я прижал палец к губам:

– Дальше идти нельзя, возвратиться сейчас тоже не сможем. Будем ждать утра, – прошептал и, видя, что он открыл рот, шикнул злобно. – Молча ждать!

Так и лежим мы втроем. Прижались друг к другу боками, то ли спасаясь тем самым от страха, то ли борясь с наступающим ночным холодом. Осень на дворе – днем тепло, а к вечеру холод, зуб на зуб не попадает. Ночью вообще – дрянь дело, того и гляди мороз ударит.

Ветер гудит над головой, гуляет в кронах деревьев, а я лежу в траве, стараюсь не шевелиться, только разглядываю мелькающий между фиолетово-черными тучами яркий диск луны. Лежу и думаю о Марте. Ждет, поди, меня, волнуется девочка. Вот закончится эта канитель с погоней, поселимся мы с ней в одном доме с офицерами, в отдельной квартире – я же теперь вроде как лейтенант, мне по чину положено. Задумался я, радужные картинки в голове разглядываю, мечтаю, как мы будем жить- поживать.

– Лейтенант, а вы хотели бы на море побывать? – неожиданно поинтересовался Щекан, прикрывая рот рукой.

– Море! Кто тебе сказал, что оно вообще есть? – зашептал Доберман с другого края.

– А куда ж оно денется? Я фото видел, бабка моя на нем, волны, солнце, тетки кругом почти голые ляжками светят – красотище. Вот бы в то время попасть. Интересно, как все тогда было? Говорят, пока кольцо наглухо не закупорили, и горючка в баках была, машины ездили, а самолеты летали. Тогда на море каждый мог побывать, любому доступно было. Ну, или почти любому. Это потом, когда весь мир от нас отказался, ни бензина, ни газа, какое тут к черту море, выжить бы.

«Расслабились, заговорили! – думаю я, а сам зубами скриплю. – Забыли Колобка! Нужно было его к нашей компании подтащить и уложить рядом – четвертым».

– Молчать! – шиплю, а сам хруст неподалеку слышу, словно ветка под ногой переломилась.

И тут же:

– Хррр!

Бродят гады где-то неподалеку, хрип слышен, кажется прямо над головой. Я сжал кулаки, прекрасно понимая, что ничего сделать сейчас не смогу. В темноте, на чужой территории, не разгуляешься.

И лезет мне в голову вопрос за вопросом. Если это скрипушники, то какого черта они нас еще не повязали? Наверняка, их здесь в сотни раз больше, чем нас. Рисковать не хотят? Правильно, мы ведь тоже не трубой деланные, и калаши наши не игрушечные – жару дадим, мало не покажется.

И вот ведь какая история: на улице холодрыга, рядом бойцы мои зубами стучат, в темноте скрипушники бродят, а в голове у меня солнце светит, волны теплые лениво на берег набегают, камушки приятно шуршат, и Марта моя босиком по воде, как по суше, идет. Улыбается. Лепота! Только кажется мне, что кто-то сверху, с неба, на меня смотрит. Не злобно так, но странно, как будто взгляд этот одновременно и сверху, и изнутри, из головы, идет.

Неприятное ощущение, словно кто-то в голове ковыряется, появилось неожиданно и не хотело исчезать. Вздохнул я – уж больно не хотелось, чтобы теплое море исчезало. И будто услышав мои пожелания, чужой взгляд потух, исчез, как его и не было. Успокоился я, разнежился, песок горячий спиной ощущаю. Лежу, значит, я на берегу и чувствую, как вода к ногам подбирается. Теплая такая, даже горячая, кипяток……

– Хрр! – захрипело над головой.

Раскаленная боль сковала ноги. Открываю глаза.