Я споткнулся. Теряя равновесие, непослушное тело мотнулось вслед за рукой и наступила серая пустота…

Черт, как спать хочется!

Выныривая из теплого небытия в болезненную реальность, я вытащил тяжелые ноги из-под старого байкового одеяла и пошевелил непослушными пальцами.

Ну, я вчера и набрался! Ничего не помню: как мужики разошлись, как спать улегся? Хотя, нет, приход майора помню. Вот они ругаются с Кротом, и тот тащит из-за пазухи пистолет. А дальше?

С трудом отрывая чугунную голову от подушки, я недовольно фыркнул. Пошамкал растрескавшимися пересохшими губами, шевельнул шершавым, покрытым вонючим налетом языком, напоминающим сейчас подошву старого сапога. В мозгах шелохнулся громадный кирпич, поселившийся там после вчерашней пьянки. Он, казалось, весь состоял из острых углов, которые топорщились во все стороны и, задевая мозги, вызывали резкие болевые спазмы. Невыносимые ощущения. Шевелиться не хочется.

Как эти заразные живут со своими болячками десятки лет, если здоровый мужик, выпив на сон грядущий пару стаканов крепкого пойла, без головной боли с утра встать не может? Посмотришь на бродящих за колючей проволокой задохликов, ходят как приведения, никогда не подумаешь, что каждый из них – страшный агрегат, смертельная машина, живой инкубатор, производящий вирусы, которые только и ждут, как бы вырваться наружу и найти новое пристанище для себя и своих родственников. И этот агрегат может функционировать не один год, выдавая на гора миллиарды миллиардов невидимых киллеров.

– Сержант Белов, вас вызывает майор Дубинский! – противно зашипел висевший на противоположной стене кубик радио-информатора. – Сержант Белов…

Резкие звуки разрывали мою голову на части. Кирпич в голове превратился в острое лезвие, которое резало мозг по живому. Я выпростал руку из-под выцветшего, местами протертого до дыр, одеяла, тяжело и протяжно вздохнул. Перевернулся набок, пошарил сонными глазами по полу.

Где же он?

А вот!

Тяжелый армейский ботинок внезапно оказался в моей руке, на секунду завис в воздухе, выцеливая источник мерзкого звука. Затем не приспособленный для полетов снаряд метнулся к стене.

Пластиковая коробка громко хрустнула. Радио хрюкнуло, издало короткий жалкий хрип и смолкло.

«Мастерство не пропьешь», – подумал я, когда ненавистные динамики заткнулись.

За пять лет я дослужился до сержанта, но – это если дурака валять. А если говорить серьезно, как был я сержантом, когда меня зачислили в заградители, так и болтаюсь по служебной лестнице, то добираясь до лейтенанта, то падая вниз.

«Азинус буридани интер дуо прата», – повторяет дядя Саша, когда я в очередной раз опускаюсь по служебной лестнице. На вопрос, что он имел в виду, поясняет: «Ты, как буриданов осел, застрял между двумя лужайками с сочной травой. Не знаешь, какую выбрать».

Станешь еще капитаном и даже полковником, говорит он, хотя, я-то вижу, что в последнее время он все больше смотрит на меня с укором и какой-то затаенной непонятной грустью, как будто знает обо мне что-то такое, что мне пока еще недоступно, что-то из моего будущего. Ты так похож на своего отца, повторяет он и вздыхает. Понятно. Наверняка, друга в этот момент вспоминает.

Впрочем, о чем это я? Майор – кремень, образец непримиримости к врагу, стальной человек. А грусть и жалость – удел слабаков и никчемных соплежуев.

Как бы то ни было, но за время службы я два раза дорастал до лейтенанта, и два раза был разжалован за излишнюю мягкость в отношении охраняемых. Один раз гонял куском арматуры молоденького вича, когда тот прорвался в жилую зону через запретку. Вместо того, чтобы пристрелить заразного, как предписывает устав караульной службы, я рассек ему ржавым прутом икру до самого колена так, что он бегать никогда в жизни не сможет. Да и не будет у него больше жизни. С его-то иммунной системой и такой раной долго не протянет. Однако, как говорит наш командир, я «подверг риску население Коньковского гарнизона и должен был понести адекватное наказание».

Второй раз меня разжаловали, когда я проворонил нападение вичей на одного из новобранцев-охранников. Ну, не мог я подумать, что этот идиот устроит пикник прямо возле колючки. Да ладно бы сухпай грыз, если жрать так охота. Нет! Этот придурок где-то голубя подстрелил, костер развел и… Исчез любитель голубятинки – обвинили меня. Что тут скажешь, воруют ведь вичи наших вояк. Я, как непосредственный командир, должен был его контролировать. Должен! Но я же не нянька, ходить за ним по пятам.

А может, он сам дезертировал? Кто сейчас будет разбираться?

Может, и врут те, кто доказывает с пеной у рта, что доходяги крадут здоровых крепких парней. Ведь список исчезнувших заградителей постоянно растет. Исчезают только молодые и здоровые. Почему бы не предположить, что их утаскивают вичи в свои катакомбы. Правда это или нет, но бойцы исчезают, а разговоры ведутся. Даже в нашем гарнизоне за последний год больше ста человек пропало. И это притом, что дееспособных бойцов у нас в гарнизоне сейчас всего несколько сотен осталось. Новобранцев и запасников полно, хромых, убогих – каждый второй, а действующих опытных вояк – с гулькин нос.

Так что задерживался я в лейтенантах оба раза недолго. Ни дня в офицерском общежитии не прожил. Не успевал вселиться даже. Да и ладно – не жили красиво, не будем привыкать.

Рожденный заградителем не станет чистильщиком, говорит Марта, когда мы обсуждаем мою карьеру. Зачем тебе это? Может, займешься чем-нибудь другим? Есть же дела и у гражданских.

Не знаю, может она права, может, не мое это! Но и отец мой был отменным бойцом, и я с самого детства рядом с армейскими. Нет! Кем я еще могу быть? Мерзкие мысли! Лезут в голову, выбирая самый неподходящий момент, сбивают с толку.

Марта – моя девушка. Мы познакомились пять лет назад, когда я спас ее от инфицированных. Возвращаясь с курсов определителей, в соседней подворотне я услышал крики. Конечно же, я поспешил на помощь, и в тот момент, когда прибыл на место, самый здоровый вича… Черт! Здоровый вича – смешно получается. В общем, подоспел я вовремя. Заразные подонки пытались изнасиловать бедную девушку. А может, это были дикие вичи. Живут же такие в развалинах, пока мы их не поймаем и не отправим в карантин.

Раскидал я ублюдков без особого труда. Не зря же всю свою сознательную жизнь занимался рукопашкой. В наше время – хочешь жить, умей постоять за себя. Кругом враги, даже тот, кого сегодня считаешь другом, может завтра ударить в спину, за… да мало ли за что! За бутылку перегона с бодуна пристрелит, не задумываясь, за теплые шмотки зимой, за пачку махорки.

Злобные лица и сейчас стоят у меня перед глазами. Таких тварей я не видел ни до, ни после того случая. Синие, опухшие, покрытые жуткими язвами – как в дурном сне. Хотя, и в самом страшном сне не увидишь столь отвратительных физиономий. Короче, судя по описаниям в старых учебниках, это были больные на последней стадии СПИДа, дай бог памяти… а, вот – термальной! То есть амба сволочам, конец скоро должен прийти. А они? Вместо того, чтобы лежать и подыхать где-нибудь в темном туннеле подземки или прятаться в развалинах, лезут в жилую зону – к здоровым их тянет, видишь ли.

А действительно, что же гонит их на открытый воздух? Ведь здесь в любой момент можно пулю в лоб схлопотать. Любой заградитель, чуточку сдрейфив, рванет спусковой крючок. Да просто так – рука дрогнет! И не важно – специально он палить начал или случайно. Конечно, по уставу в таких случаях должно проводиться служебное расследование. Но уставу нашему в обед триста лет, а в жизни – кому нужны разборки? Да и было бы из-за кого. Вичи – они и в Африке вичи.

«В зоне их трогать нельзя, но и наружу выпускать ни в коем случае. Попытка вырваться из зоны отчуждения должна пресекаться любыми доступными средствами», – утверждает наш майор, дядя Саша. Вот это я понимаю! Пусть и не по уставу, но не поспоришь ведь.