Пустые граненые стаканы, громко звякнув, подпрыгнули над выцветшей, с жирными пятнами, скатертью. Кулак гулко впечатался в толстую столешницу, и только благодаря ему я не рухнул на пол. Упираясь в стол побелевшими костяшками пальцев, обвел притихших гостей мутными, осоловевшими глазами.

– Хочу выпить за город без заразных. Чтобы завтра мы проснулись, а они все сдохли… И нам некого было охранять, – хватаясь за стул, я в очередной раз качнулся, громыхнул кулаком по столу, налил себе полный стакан мутного перегона и впился взглядом в недовольную физиономию Крота.

Пожилые мужики были когда-то друзьями моего отца, и только поэтому я терпел их выходки весь вечер.

Кирза, Самопал, Затвор – все из старой гвардии. Крепкие и упрямые, все они не один раз побывали за МКАДом, сотни раз участвовали в боевых операциях. А сейчас молчали. Опустив седые головы, буравили обшарпанные доски пола виноватыми взглядами, словно именно они виноваты в смерти моего отца. Только Крот заметно перебрал и, хотя с трудом держался на ногах, продолжал вскакивать и тянуться к большой пузатой бутылке.

– Палыч, кончай борзеть! Нажрался – веди себя прилично. Мы не для того здесь собрались. – Запал в очередной раз отодвинул громадный бутыль подальше от Крота.

– Я бы тоже глотнул пере-гона за… ик!.. Чтобы некого охранять… – Крот опасно покачивался, с трудом справлялся с заплетающимся языком, но упорно находил пьяным взглядом чужие стаканы и тянул к ним подрагивающую руку. – А еще я бы выпил за Переговорщика, – на какой-то миг он пришел в себя, повысил голос, но тут же скис. – Ик!.. Хороший мужик был твой батя, Серега. А майор, что? Ик!.. Скотина. Ик!

Я слушал Крота и закипал, как чайник, гудевший на печке-буржуйке в углу комнаты. Нельзя позволять пьяному рядовому поганить имя доблестного майора, нельзя забывать дружбу командира с моим отцом. Сколько себя помню, они всегда были рядом и по жизни, и на службе. И умер отец на руках у майора. Тогда они, правда, были лейтенантами: и отец, и дядя Саша.

В те времена общегородское командование, заседавшее в Кремле, думало, что все еще руководит страной. Оно периодически пыталось вспоминать о людях, живущих за кольцом. И, несмотря на полную уверенность здоровых граждан, что, кроме заразных, за МКАДом никого не осталось, отправляло в пригород одну экспедицию за другой.

Не знаю, зачем, но каждые полгода мой отец и дядя Саша исчезали на несколько дней, иногда недель, а когда появлялись, грязные, небритые и уставшие, для меня наступал праздник. Я перебирался из ненавистного детдома с рядами многоэтажных кроватей в нашу квартиру и запоем читал старые книги, которые отец приносил в своем вещмешке. И дядя Саша в такие дни всегда был рядом, всегда – папа и он, всегда вместе, как и полагается настоящим друзьям.

Это потом, когда отца после очередного похода разжаловали, и нас выселили в угловую комнату в казарме, он почему-то стал появляться все реже и реже, а через какое-то время и вовсе исчез из нашей жизни. Но в последний поход они ушли вместе, только отец остался там, в лесах Подмосковья, среди заразных, а дядя Саша вернулся и рассказал всем, каким героем был его друг, мой отец, и как он погиб, выполняя свой долг.

– Его ошибкой было то, что он верил заразным, твердил о каком-то сотрудничестве с ними. Его убили именно в тот момент, когда он пытался с ними договориться. Нельзя с инфицированными вести переговоры. Ни-ког-да! Эти лживые твари только и ждут, когда ты повернешься спиной, чтобы подло напасть на тебя сзади. Никогда не забывай об этом, малыш! – заявил дядя Саша, забирая меня из детского дома.

Он приютил меня у себя, а когда я подрос, добился места в казарме, где я мог жить на правах одного из бойцов. С этого момента началась моя боевая биография.

Потом я узнал, что после смерти отца экспедиции за МКАД запретили. Это дядя Саша, став капитаном, сумел убедить наше командование прервать всякую связь с внешним миром. Провинция и раньше не особо праздновала нас – москвичей. Завидовала благополучию Москвы. Ведь мы всегда жили стабильно. Плохо ли, хорошо ли, но стабильно. А теперь, когда общество разделилось на здоровых и заразных, и подавно – московиты стали врагами всего оставшегося мира. Ведь ни для кого не секрет, что кроме Москвы не осталось места, которое бы ни захлестнули различные эпидемии.

Мы с дядей Сашей жили душа в душу. Он учил меня и воспитывал как сына. Очень скоро я понял, что нет на белом свете человека роднее и ближе, чем он. Он заменил мне отца, в котором я тогда, как и любой пацан, так сильно нуждался. Он дал мне все, что у меня есть, все, что я знаю, что умею.

Когда его повысили до майора, а я перебрался в казарму, мы стали встречаться реже и реже. Он, казалось, позабыл обо мне. Но к этому времени я уже стал соображать, как взрослый, и понял, что у него и без меня забот по самое не могу. Откуда время, ведь он теперь отвечал за целый гарнизон. А это ого-го какая ответственность! Каждого защити, каждому помоги.

Были, правда, в Коньково и более важные шишки, но они скорее походили на солидные портреты в красивых пыльных рамах на стенах кабинетов – смотрится неплохо, а толку, что муха насрала. Взять того же полковника Кудасова. Старого пердуна уже давно можно было зацементировать и установить на постаменте перед входом в подземку. Там он точно приносил бы больше пользы жителям района, чем в своем кабинете. Чванливый себялюбивый толстяк не замечал никого вокруг. Да и его мало кто видел вживую. На самом деле нашим гарнизоном давно уже управлял дядя Саша. Судьба целого района, жизнь нескольких тысяч людей была в его руках.

Могу ли я в таких условиях требовать для себя каких-то привилегий? Конечно же, нет! Настоящий боец не нуждается в особом отношении командира. Он – один из всех. Часть целого. Винтик в отлаженном механизме.

А я? Кто такой я?

Вот именно! Один из бойцов под началом майора. Один из многих. И не больше.

Напрасно Крот сейчас пытается лезть в бутылку: командир никогда не забывал ни обо мне, ни о моем отце, ни о нашей давней и долгой, длиной в целую жизнь дружбе. А то, что он сегодня не пришел на годовщину смерти отца, вовсе не значит, что он забыл о ней. Наверняка дел невпроворот. О живых нужно думать, о пока еще здоровых, тех, которые вокруг нас, тех, которые требуют стабильной, спокойной жизни. Чтобы здоровые жили в оставшихся домах, окружающих, как правило, выходы из подземки, а больные – там, где им и положено – в зонах отчуждения. Вот только откуда обо всем этом знать пьяному старпёру, если он ничего, кроме своего штрафного изолятора, последние десять лет не видит. Пригрел, сука, задницу в теплом подвале. Там, среди трусов, предателей, только что заразившихся, ожидающих отправки под землю, геройство ни к чему – там собирают отбросы общества перед исполнением приговора. И получается, что Крот – охранник свалки. Ни больше, ни меньше. Ну, и мысли у него, значит, соответствующие.

Мое терпение не безгранично и то, что я сам пригласил друзей отца, вовсе не означало, что они могут поливать дерьмом моего командира. Весь вечер я терпел пьяные закидоны Крота, но когда он, в очередной раз ругая майора, поднялся со стула и смачно харкнул, я не выдержал и резко качнулся ему навстречу. На какое-то мгновение ярость вытолкнула хмельной дурман из моей головы. Кровь бросилась в глаза. Багровая пелена застила предметы, искажая лица людей, превратила их в расплывчатые злобные хари.

– Гов-варю вам, э-та Дубинский виноват в смерти Пере-гаворщика, – Крот широко разевал рот, стараясь говорить внятно. Вот только перебрал он крепко – слова растягивались, рвались на куски, но продолжали терзать мою захмелевшую душу. Я смотрел на белую пену в уголках его рта, видел тонкую ниточку слюны, цепляющуюся за нижнюю губу. Растягиваясь, как и слова, она готова была сорваться вниз.

– Заткнись, сука!

Кулак рванулся вперед и, найдя небритую физиономию Крота, воткнулся в мощный квадратный подбородок. Противно хрястнула челюсть.