Но вдруг страшный визг, разбойничий свист, молодецкие выкрики и удары медных тарелок потрясают стены нашего спящего дома. Кто-то с треском распахивает дверь в коридор, и оглушительный вой и рев наполняют весь дом.
Это орет в комнате Шорохова патефон.
Ботинки чищу,
До блеска чищу!
Я чищу, чищу
И не устаю, —
выкрикивает патефонный голос.
Это утесовский «Яшка-коммивояжер». Шорохов знал, что завести, чтобы сразу разбудить нас!
Во всех комнатах начинается возня, кто-то кричит: «Остановите эту чертову музыку», хлопают двери, гремят рукомойники. А патефон все орет и орет.
Так просыпается наш дом. Мы должны прийти на завтрак раньше всех и все вместе. Наумыч приказал, чтобы с первого же дня к завтраку приходили без опозданий.
Мы выходим из дома.
Какая тишина! Солнца не видно, оно спряталось за густую пелену низких серых облаков. Медленно, с легким шорохом ползут по бухте льдины. Далекие острова и купола ледников – в белесоватой легкой дымке тумана.
Вот здесь несколько часов назад стоял пароход, гремели лебедки, перекликались матросы. А сейчас – тишина, покой, пустыня. И место, где стоял пароход, уже затянула тонкая корочка молодого льда.
Вдалеке по берегу бредет человек. «Ну, мало ли кто это может ходить», – равнодушно думаю я, и вдруг мне становится почти страшно. Ведь это же обязательно кто-нибудь из наших! Кроме нас, двадцати человек, никто ведь не живет на тысячи верст кругом! Целый год ни один человек, чужой, посторонний человек, не пройдет по берегу, не подплывет на лодке, не зайдет вечером на огонек.
В кают-компании еще никого нет. Костя Иваненко бродит по кухне, ворчит и чертыхается.
– Черт их знает, где у них блюдца. Весь дом обыскал, нет блюдцев. Что они их, с собой, что ли, увезли?
– А ты по радио запроси – где, мол, у вас, ребята, блюдца? – советует Ромашников.
– Робинзон Крузо двадцать лет без блюдца чай пил, а мы уж один год не можем, – говорит Боря Маленький, наливая кофе в большую кружку.
Шорохов перестает намазывать маслом хлеб, кладет нож.
– То есть как это без блюдцев? Мало ли кто без блюдцев чай пил! Придумал тоже – Робинзон Крузо! Робинзон Крузо, брат ты мой, кто был? Робинзон Крузо был дикарь, а тебе стыдно бы такие вещи говорить…
Приходит Наумыч. Он по-хозяйски оглядывает накрытые столы, потом идет на кухню, чтобы распорядиться насчет обеда, и, вернувшись, грузно садится на свое место – во главе большого стола.
Один за другим сходятся зимовщики в кают-компанию.
– Камчатка-то первая привалила, – говорит кто-то, и наш дом сразу и на весь год получает прозвище «Камчатка», а мы, его обитатели, – камчадалов.
Каждого входящего в кают-компанию встречают веселым криком:
– Здорово! Доброе утро! Садись к нам! К нам, к нам давай!
Стремоухов заходит в кают-компанию прямо в шапке, и Наумыч отправляет его назад в коридор, где у нас устроена вешалка.
– Разденься! Не в шинок лезешь!
Звенят стаканы, ножи, тарелки.
Мы наперебой рассказываем друг другу, кто видел какой сон и как трудно было сразу, проснувшись, сообразить, где ты, и как будили Борю Маленького. А Гриша Быстров немедленно предлагает сконструировать для Бори автоматический будильник безобидного действия, чтобы в 7 часов утра опрокидывалось на Борю ведро воды или падало тяжелое полено.
– Очень просто! – горячится Гриша. – Ей-богу, могу сделать.
И сразу начинает чертить вилкой на клеенке параллелограммы сил и равнодействующие.
Вдруг отворяется дверь, и, шлепая калошами, входит в кают-компанию Сморж. Он только что встал и даже еще не умывался. Он похлопывает себя по голым рукам и осматривает кают-компанию.
– А где ребята? – зевая, говорит он.
– Какие, Жоржик, ребята?
– Таймырские, – спокойно отвечает Сморж и достает папироску.
– Хватился. В огороде бузина, а в Киеве дядька, – хохочет Наумыч.
Папироска так и остается недонесенной до рта. Сморж испуганно озирается, сует папироску за ухо, начинает часто мигать.
Поднимается такой хохот, что даже повар Арсентьич выходит из кухни, держа в руке огромный нож, и принимается хохотать, еще не зная, в чем дело.
– Неужто ушли? – говорит Сморж, растерянно улыбаясь. – А как же посылка? Да вы, наверно, разыгрываете? – И, скинув калоши, он босиком выбегает в коридор и звонко топает к выходной двери.
– Догонять «Таймыр» побежал! – кричит Вася Гуткин.
– Он посылку жене приготовил! – давясь от хохота, выкрикивает Костя Иваненко.
– Вот разиня!
– Ай да матрос, свой корабль проспал!
Через минуту Сморж возвращается и смущенно присаживается с краю стола.
– Ну и пускай, – говорит он. – Вот и хорошо, что ушли. Без них лучше, одним-то. – Он осматривает столы, заглядывает в кружку Бори Маленького. – Чайку, что ли, попить?
– Пойди сперва умойся, – говорит Наумыч.
Сморж чешет под мышками, качает головой, удивленно хмыкает.
– Проспал! Скажи пожалуйста. Хорошо бы пьяный был, а то и выпил-то самую малость. Ай Жоржик, ну Жоржик…
– Да ты чего хоть во сне-то видал? – спрашивает Вася Гуткин.
– Черт их знает, каких-то змей.
Боря Маленький очень заинтересовывается сном Сморжа:
– А какие змеи? Толстые?
– Зеленые какие-то. С языками, – неохотно говорит Сморж. – Вилочкой такой языки. А что?
– Мне тоже змея снилась. Желто́брюх называется. С набалдашником.
– Нет. Мои простые были.
Леня Соболев хитро подмигивает нам.
– Как, как змея называется? Желтобрюх, говоришь? С набалдашником?
– Да. Они в Таганроге у нас водятся. Около железной дороги живут, в канавах. Такая змея, а на хвосте у ней набалдашник. Вот если ей надо нападать, она сейчас набалдашник свой надует, станет на голову, тресь набалдашником – и насмерть.
– И здорово бьет?
– Здорово. Зайца или, там, тушканчика может с одного удара положить.
– Интересная змея, – говорит Леня, – прямо необыкновенная. Ну а лису, например, может?
– Отчего ж? И лису убьет.
– А овцу?
Боря Маленький не замечает, что мы едва сдерживаемся от хохота. Он кладет вилку и серьезно говорит:
– Вот за овцу ничего не скажу, не слыхал, но ягненка, пожалуй, укокошит.
– Ну а как же она на голову-то встает? Ведь ей, поди, трудно? Да еще набалдашником бить…
Первым не выдерживает Вася Гуткин. Он давится чаем, громко фыркает. За Васей начинаем хохотать и мы все, а Боря Маленький размахивает руками, кричит, что он сам видел «черт-те сколько» желтобрюхов, что мы ничего не понимаем, что пусть любой из нас приезжает в Таганрог и Боря ему «желтобрюхами глаза засыплет – пожалуйста!».
С этого дня Боря Маленький получает на весь год кличку Желто́брюха.
В разгар чаепития из кухни появляется Арсентьич.
– Товарищ начальник, – говорит он. – Надо принести со склада ящик с консервированным молоком, мешок муки, сахару. Вы бы мне человека в подмогу дали.
– А мне человек десять нужно, – кричит со своего места Шорохов, – самолетный ящик перетащить.
И все вдруг заволновались, каждый вспомнил про свои заботы.
– Что же это такое, Наумыч? – обиженно говорит Костя Иваненко. – Я тоже не двужильный. Свиней три раза покормить надо? Надо. А их восемнадцать штучек. А еще снегу на двадцать гавриков натаскать. Посуды-то одной перемыть сколько? Только от завтрака помыл, глядишь – обед. От обеда помыл – ужин. А уголь? А дрова? Вроде, Наумыч, тяжело одному-то. Помочь бы надо.
Все загалдели, заговорили разом, со всех сторон на Наумыча посыпались вопросы:
– Куда яблоки будем убирать? Померзнут ведь.
– А как быть с научной работой? Надо бы уж начинать.
– Сперва надо в комнатах устроиться – помыть полы бы хорошо, вещи разложить!
– А баню когда топить будем? И кто ее должен топить? И как ее топить?
