– Благодарю вас, я тоже, – ответил Нансен.
– Ваше судно здесь?
– Нет, моего судна здесь нет.
– Сколько вас всех?
– У меня только один товарищ.
Незнакомец с удивлением взглянул на Нансена. Перекидываясь короткими фразами, они пошли вдоль берега. Вдруг незнакомец остановился, пристально посмотрел на Нансена и сказал:
– Уж не Нансен ли вы?
– Да, – ответил Нансен и в свою очередь спросил: – А вы не Джексон ли?
– Да, Джексон, – ответил незнакомец.
Это был англичанин Джексон, который уже несколько лет зимовал со своей экспедицией на Земле Франца-Иосифа. Перед отплытием «Фрама» Нансен однажды видел его в Англии.
Здесь, на мысе Флора, у Джексона был выстроен целый маленький поселок.
Англичане радушно встретили Нансена и Иогансена. Впервые почти за полтора года путники по-настоящему умылись, переоделись в чистое платье, постриглись. С жадностью набросились они на старые газеты, которые сохранились у англичан, и с увлечением обсуждали события трехлетней давности.
Вскоре к мысу Флора подошел корабль Джексона, забрал Нансена и Иогансена и отвез их в Норвегию. А следом за ними благополучно прибыл в Норвегию и «Фрам», который приплыл со льдами через весь полярный бассейн.
Вот какие бывают удивительные встречи!
Прибытие
Всю ночь стоял наш «Таймыр» у мыса Флора.
За ночь ветер стих и рассеялся туман. Ранним утром «Таймыр» выбрал якоря и медленно и осторожно двинулся в путь. До острова Гукера от места нашей стоянки оставалось теперь только сорок пять миль. «Таймыр» шел проливами и каналами, пробираясь между ледяными островами.
Справа и слева прямо из воды поднимаются отвесные, гладкие, как стекло, стены глетчеров[16]. Прибой промыл в зеленоватом льду глубокие черные пещеры; волны со звоном ударяют в подножия этих ледяных стен, расшибаются в брызги, и ветер далеко уносит мелкую водяную пыль.
Лед и черные промерзлые скалы. Даже птицы, которые все время летели следом за кораблем, бросили нас, точно испугались этого холода.
Мы стоим на палубе в меховых шубах, в меховых шапках и тщательно осматриваем в бинокли каждую излучину берега.
Мостик высоко забран туго натянутым брезентом. Над брезентом виднеется одна только голова капитана в меховой шапке с опущенными ушами. А на самом верхнем этаже ледокола, на ледовом мостике, стоит Наумыч и тоже не отрываясь глядит в бинокль.
Скоро из тумана, прямо по курсу, вышла высокая черная скала. Точно усеченная пирамида, она торчала из воды, дикая, голая, чуть припорошенная снегом.
– Рубини-Рок! – закричал сверху Наумыч, показывая рукавицей на скалу. – Подгребаем, ребята! Теперь смотри в оба. Две плитки шоколада тому, кто первый увидит дома!
Снова налетает на ледокол сухая, туманная пурга.
Снег сечет по глазам, как песок. В тумане все время мерещатся какие-то горы. Я забираюсь на верхний мостик, где, уткнувшись носом в меховой воротник, прохаживается Наумыч, колотя ногу об ногу.
– Кажись, подходим, Наумыч?
– Подходим, нехай она сдохнет, эта Арктика. Сейчас в Краснодаре виноград рупь двадцать копеек шапка, а тут что? Замерзнешь, как цуцик.
– Вижу! – вдруг вопит снизу Ромашников. – Вижу!
– Где? Где?
– Вон, вон налево, у мысочка!
– Да это камни!
– Нет, дома! Дома!
– Верно, дома!
Впереди смутно виднеется засыпанный снегом пологий берег, а за ним отвесные черные утесы. На берегу какие-то темные точки.
Что это? Дома или камни? Ничего не разберешь – бинокль обледенел. Наконец я справляюсь с ним и начинаю ясно различать на берегу дома. Два, нет – три дома. Из домов выбегают маленькие человечки, собираются кучками, размахивают руками и снова убегают в дома.
«Таймыр» подходит еще ближе. Уже отчетливо видно, как по камням к самой воде скачут лохматые собаки. Наверное, лают.
– Средний, – командует капитан.
Иван Савелич поворачивает ручку машинного телеграфа.
– Боцман, приготовьте якорь.
– Готово, товарищ капитан.
«Таймыр» заходит в широкую бухту. У берега сидят на мели большие белые айсберги.
– Кажется, вовремя, – шутит Наумыч, вынимая часы. – По расписанию.
Низкому страшному гудку «Таймыра» отвечает гулкое эхо.
С берега стреляют залпами, тяжело ухают взрывы.
Нас встречают салютом.
– Боцман, майна якорь!
Не отрываясь я смотрю на эту пустынную, уже покрытую снегом землю, где мне придется прожить год, а может быть – и два. Снег и камни. Низкое бурое небо, метелица. Неужели только первое октября?
От берега отваливает шлюпка. Ее подхватывает стремительным течением и сносит мимо «Таймыра». В шлюпке яростно гребут, толчками пробиваясь к ледоколу.
Мы собираемся у трапа. Каковы-то они, старые зимовщики?
Первым поднимается на «Таймыр» низкорослый толстый человек в высоких болотных сапогах, в засаленных ватных штанах.
– Потапов, начальник зимовки, – сипло говорит он, пожимая руку Наумычу.
За ним лезут по трапу здоровенные парни, рослые, широкоплечие. Нам даже становится как-то не по себе, что мы такие чистенькие и щуплые рядом с этими здоровяками, одетыми в грубую, грязную одежу.
Ну что ж, наверное, и мы станем такими же через год, и приехавшие нам на смену зимовщики будут разглядывать нас с таким же любопытством.
– С приездом, товарищи, – говорит Потапов. – Давайте-ка, братцы, поцелуемся.
Глава третья
Аврал
Два дня бушевал шторм. Два дня как в плавучей тюрьме мы сидели на «Таймыре», с жадностью посматривая на берег, где ходили какие-то люди, непонятно зачем вдруг начинал звонить колокол и круглый день дымились трубы на белых от снега крышах домов.
Вот мы наконец добрались до нашего острова, вот наши дома, а мы сидим в опостылевших темных каютах и, как посторонние люди, как зрители, только издали можем смотреть на нашу зимовку.
Наконец, ранним утром 3 октября, нас разбудил громкий стук в дверь каюты.
– Подымайсь! Выходи на аврал! – кричал кто-то в коридоре, продолжая колотить в дверь.
«Таймыр» сразу ожил. На палубе, над нашими головами забегали, засуетились люди, послышались громкие голоса, топот, крики и смех. Где-то неистово визжали свиньи. Даже собаки почуяли, что начинается что-то важное и интересное, – залаяли, завыли, заскулили.
Мы быстро надели заранее приготовленную парусиновую робу грузчиков – негнущиеся, широкие, с нашивными карманами штаны, куртки с широкими швами и костяными пуговицами – и вышли на палубу.
Утро было серое, мутное, ветреное. Бухта еще не успокоилась после шторма, и у береговых камней кипела белая пена прибоя. На ледниках и на черном плато, как вата, лежал густой серый туман.
– Начинаем разгрузку, – командует с мостика Иван Савелич. – Боцман, спускайте шлюпки.
– Есть спускать шлюпки, – откликается боцман откуда-то из-за ящиков. И сразу у шлюпок, укрытых брезентом и чинно стоящих вдоль ботдека, откуда-то появились проворные матросы, быстро и ловко стали снимать брезент, разбирать весла. Вот уже шлюпки повисли над водой на крепких толстых канатах.
– Шлюпки на воду! – командует боцман. – Отдай концы на шлюпбалках!
Еще минута – и шлюпки уже пляшут на волнах. Матросы, задрав головы, кричат наверх: «Ну, кто там? Пассажиры! Давай скорей!» – и отпихиваются веслами от черных боков ледокола.
– Товарищи зимовщики, на берег, – спокойно говорит Иван Савелич в жестяной рупор. – Будете принимать груз.
Странное чувство радости и в то же время тревоги испытал я, ступив на черные камни острова.
Так вот она какая, Земля Франца-Иосифа!
Камни, одни только камни вокруг – уже полузасыпанные снегом куски черного базальта. На камнях, у береговой линии прибоя, толстые ледяные шапки.
