— Ох, ох! — вздыхал Ганс, — значит голод уже набивается к нам в товарищи? Зачем это я пошел с тобой! Голодать-то я мог бы и дома!

Петр, покупавший во время пути все запасы, наедался втихомолку, так как денег у него было достаточно; Ганс же ел и пил только два раза в день, и Петр радовался, когда у его товарища ворчало и бурчало в животе.

Прошло еще девять дней, а работа все не находилась. Тогда Петр сказал:

— Милый Ганс, моим деньгам скоро приходит конец. Право, их никак не хватит на четыре трапезы ежедневно: две для тебя и две для меня. Мой кошелек захворал чахоткой. Посмотри-ка, он худ, как червяк. С сегодняшнего дня мы можем есть только раз в день.

— Ах, ах, Петруша, — завопил Ганс, — этого я не перенесу! Я и то уж так исхудал и стал таким прозрачным, что от меня и тени-то больше не падает. Что же будет в конце концов?

— Затяни потуже свой ремень, — смеялся Петр, — приучай себя к лишениям!

— Мне кажется, что я уж и так довольно приучен к ним, — жаловался портной.

Но что же было делать? Пришлось терпеть. Ганс мужественно переносил голод, при этом каждый поймет, что телом он становился все худее и худее. Он так исхудал, что его кости стучали одна о другую, и лицо покрылось смертельной бледностью. А работы все не находилось, все мастера к тому еще говорили:

— Иди с Богом, выходец с того света! Как может такой несчастный сшить что-либо прочное, когда его собственный скелет трещит по всем швам? Положим, что портные должны быть люди худенькие и тоненькие, — это так, — но все же не такие тонкие, чтобы их вместо нитки можно было протянуть сквозь игольное ушко! Это уж не дело!

Ганс обливался горючими слезами, когда ему приходилось слышать такие слова, а мерзкий Петр ликовал втайне. Когда же прошло еще девять дней, и Ганс с голоду чуть не растянулся посреди дороги, лукавый Петр заговорил такие речи:

— Друг ты мой закадычный, как мне ни жаль и как мне ни больно, но приходится объявить тебе, что источник моих средств совсем иссяк, — теперь насчет еды и питья из булочной и из гостиницы надо позабыть.

— Боже мой! — вскричал Ганс, — ничего не есть и не пить! Да у меня мутится рассудок! Кто же это выдержит? Ах, я, несчастный, зачем я пошел с тобой? Горе тебе, ты соблазнил меня!

— Господи, да что же ты сейчас выходишь из себя! — воскликнул Петр. — Точно и правда, питья не найдется повсюду с избытком!

— Да где же? Что же пить? — кричал Ганс, у которого язык засох.

— Везде! Воду, друг мой, воду! — говорил Петр с усмешкой. — Вода очень полезна, она делает кровь жиже, она исцеляет от многих болезней, она укрепляет члены. Ведь и я должен пить воду.

— Да вода-то не еда, — жалобно говорил Ганс, — воздухом я тоже питаться не могу, достань мне что-нибудь поесть, а не то, придет мой конец.

— Ну, хорошо, я пойду к булочнику и на последние гроши куплю булочку, ее мы честно поделим между собою, — сказал лукавый Петр, велел Гансу присесть на камешек, а сам пошел в булочную.

Там он купил четыре булочки, тотчас же сел три из них выпил водочки и отправился к Гансу.

— Однако, Петр! — сказал голодный портной, — долго же ты не приходил. Дай мне поесть, мне уж делается дурно.

— А я ждал, пока булка остыла, — солгал Петр. — Есть горячий хлеб на голодный желудок нехорошо. Вот тебе твоя половинка.

— Петр, от тебя пахнет водкой! — сказал Ганс.

— Неужели? — спросил Петр. — Это возможно: верно, несколько капель водки попало на мою одежду, когда стоявший рядом со мной пролил ее по неосторожности на меня.

Как голодный волк бросился Ганс на свою булку, утолил жажду водой и пошел дальше со своим вероломным товарищем. Оба почти не говорили друг с другом. Когда настал вечер и они проходили через одну деревню, Петр опять зашел в булочную, наелся там досыта и принес булку. Ганс думал, что он поделится булкой, но Петр спрятал ее в карман.

Когда они вошли в лес, лежавший за деревней, Ганс сказал:

— Ну-ка, Петр, вынимай свою булку. Я страшно голоден.

— А я нисколько, — коротко ответил Петр.

— Нет?! — вскричал испуганно Ганс, остановился, и ноги его затряслись от слабости. — Варвар ты этакий!

— Обжора ты этакий! — засмеялся Петр. — Булка, которую я спрятал, как ты правильно заметил, принадлежит мне, и ты не получишь от нее ни крошки за то, что называешь меня варваром.

— Так я умру с голоду! — вскричал Ганс вне себя от отчаяния.

— Никто и не пожалеет о тебе, — сказал на это Петр.

— Но я молю тебя, ради Бога! — отчаянно просил Ганс.

— О чем?

— Дай половину… твоей булки… — лепетал Ганс, заикаясь.

— Даром только смерть дается, — за булку я сам заплатил последние гроши. Сколько бы денег еще оставалось у меня, если бы я не потащил тебя с собою и не кормил все время.

— Да ведь ты же сам уговаривал меня идти с тобой! — еле проговорил Ганс; страх и голод так ослабили его, что слова не шли с языка, прилипшего к гортани.

— Долг платежом красен, — продолжал Петр свою речь. — Булка мне так же дорога, как собственные глаза, их у меня два, значит, за полбулки следует платить одним глазом.

— Великий Боже! Как ты наказываешь меня за то, что я пошел с этим человеком! — простонал Ганс; бедняга портной уж и не мог говорить громко, протянул руку за булкой, сел ее, а Петр вынул ему глаз.

На другой день повторилась та же печальная история. Петр опять купил булку и за половину ее требовал другой глаз.

— Да ведь тогда я ослепну, — горевал портной, — ведь тогда я совсем не в состоянии буду работать!

— Кто слеп, — утешал его Петр с тихой усмешкой, — тому хорошо живется. Он не видит больше, сколько зла, фальши и вероломства на свете. Ему работать больше не приходится, у него всегда есть извинение, да и бедному слепому самый скупой человек подает милостыню.

У Ганса не было больше сил возражать на эту дьявольскую речь. Чтобы не умереть с голоду, он дозволил все сотворить над собой и отдал второй глаз своему ужасному товарищу. И когда все было кончено, Ганс надеялся, что Петр теперь поведет его, но тот сказал:

— Ну, а теперь счастливо оставаться, мой достойный, глупый Ганс! До этого я хотел довести тебя. Теперь ты нищий. Я же пойду обратно домой и женюсь на Лизочке. Посмотрим, что станется с тобой! — И Петр пошел прочь, Ганс же от физической боли и душевного горя совершенно лишился чувств, упал и лежал посреди дороги, как мертвый.

Вот шли этой дорогой три странника, но не двуногие, а четвероногие, это были: медведь, волк и лисица. Они обнюхали лежавшего в обмороке Ганса, и медведь зарычал:

— Это животное, называемое человеком, околело! По вкусу оно вам? Мне его не надо.

— Я только-что закусил свеженьким барашком, я больше не голоден, да притом человек этот худ и тверд, как бревно! — сказал волк.

— Этот герой видно был портным, — острила лиса, — но мне приятнее сесть жирного гуся, чем тощего портного. Вот, если бы тут лежал скорняк, который снимает наши шубы, то я уж не оставила бы его лежать спокойно, а этот пусть лежит. К тому же он слепой, так, конечно, не пристрелил ни одной лисицы.

Во время этого разговора портной пришел в себя, догадался, кто находился около него, и сдерживал, сколько мог, дыхание; между тем трое зверей уютно расположились отдохнуть тут же на зеленой лужайке.

— Ослепнуть это большое несчастье, — рассуждала лиса, — как и для нас, благородных животных, так и для скверных двуногих, называющих себя людьми и воображающих много о своем уме, а сами так глупы, что ничего не знают. Знали бы они то, что я знаю, так не было бы у них слепых.

— Ого! — вскричал волк. — И я кое-что знаю, да про себя разумею. Вот, если бы животные из ближней столицы, называемые людьми, знали это, они не страдали бы от жгучей жажды, от которой страдают теперь, и не платили бы по целому дукату за стакан воды.

— Гм, гм! — зарычал медведь. — Наш брат тоже не глуп. Мне тоже известна одна тайна. Откроем друг другу свои тайны, но поклянемся душой и телом никому и никогда не выдавать их.