Наконец, когда день уже стал клониться к вечеру, в сером тумане заката, перед Яковом мелькнули вдали, как видение, какие-то мрачные силуэты домов, к которым он и направился; с удивлением он заметил, что пришел к своему собственному дому. С бранью встретила его мать; она вообразила, что он сбежал, и послала работника и работницу разыскивать его. Яков же так устал, о, — так страшно устал! Он, шатаясь, дошел до своей постели и повалился на нее почти без сознания; он даже не заметил, как посох выпал из его руки.

Прошла целая неделя; посох стоял спокойно в футляре стенных часов. Яков так и не мог припомнить, спрятал ли он сам его туда; он остерегался дотрагиваться до него, однако, время от времени он посматривал на него, и ужас охватывал его всего: на темном фоне футляра блестели, как бриллианты, семь точек, образовавших крест.

Настала пятница, тот самый день, когда Яков тайно спрятал посох, и вот — вдруг Яков чувствует, что посох снова в его руке и снова что-то тянет его идти, бродить без устали, без отдыха до тех пор, пока на небе не засияют звезды. Бледный, молчаливый, уставший до смерти, вернулся Яков домой. Когда же он наконец заговорил, то становилось страшно слушать его. Он прошел множество деревень и по лицу каждого встречного видел, умрет ли тот в нынешнем году или нет; при виде каждого дома он знал, спалит ли его пожар, при виде каждой нивы, — побьет ли град ее посев. — И так, всякую пятницу, Яков, влекомый посохом, отправлялся в путь и всюду, куда бы ни привел его посох, видел всякую предстоящую беду, всякое предстоящее горе, о чем и рассказывал потом своей матери.

В конце-концов, измученные, и мать и сын решили избавиться от посоха. Во время одного из странствий Яков зашел в какую-то гостиницу, поставил посох в уголок, закусил немного, заплатил и ушел, не взяв посоха. Но не успел он отойти и тридцати шагов, как хозяин гостиницы нагнал его крича: «Эй, эй, остановитесь! Вы забыли свою палку!» — и бросил вслед ему посох, который тотчас же сам собой очутился в руке Якова.

Яков переходил через журчащий ручей. «Ага, теперь нашел, — радостно подумал он, и посох с мосточка полетел в катящиеся волны и, точно змея, стал извиваться в пучине. — Ну, теперь он уж не пустится за мной!» — решил про себя Яков и пошел домой с облегченным сердцем. Однако, не долго было у него легко на душе: только до той минуты, когда в темноте часового футляра он снова увидел блестящее созвездие рокового креста.

Теперь и служанка явилась со своим советом.

— Заколотите же гвоздями старый ящик, тогда и горю конец! — воскликнула она. — Ведь все равно, идут ли часы или нет.

Совет был прекрасен, только жаль, что он ни к чему не привел. Лишь только пришла следующая пятница, посох очутился в руке Якова, — он и сам не знал, как это случилось; и пошел Яков странствовать снова, бродить с утра до вечера. Жалкий, усталый, как никогда, вернулся он домой. Тогда умный работник Фельтен предложил изрубить посох на куски. И это попробовали сделать, но напрасно: на куски разлетелся топор, а не посох. И так, всякую у Бога пятницу Яков бродил, — слабый телом, больной душой, он все странствовал и предвидел всю тяжесть человеческого горя, которое скрывается от глаз обыкновенного смертного для его же блага.

Однажды он попал в деревню, охваченную пламенем, которое перебегало с одного дома на другой, с одной крыши на другую. Новая мысль мелькнула у Якова: в пламень посох! И посох полетел, — но повис на горящем стропиле одного дома, накалился сперва до красна, потом до бела, а серебряные гвоздики креста запылали голубыми огоньками. Яков пошел домой без посоха. Вдруг стенные часы затрещали, дверца открылась сама собой, несмотря на гвозди, которыми была заколочена, — посох стоит на своем месте целешенек! Без сознания упал Яков на руки своей матери, он был уничтожен; и они вместе опустились на колени и жалобно взывали к небу.

А Яков все еще должен был странствовать и бродить! Но далеко он уже не мог более заходить, силы его были истощены, самая жизнь надорвана: пятьдесят два раза волей или неволей пускался он в путь, — здорового или больного посох тащил его за собою; если даже всю неделю он лежал, не шевеля от усталости ни одним членом, в пятницу странствование начиналось снова. Однако, посох стал милостив к нему, он вел путника кругом отцовского дома все более и более короткой дорогой. Наконец, Яков так ослаб, что шел целый день тот путь, на который не нужно было более часа. Он стал походить на дряхлого старика, и цвет его лица стал серый, как пепел.

Яков, его мать и все, кто его видели, думали, что уж приходит его конец. И вот, накануне пятьдесят третьей пятницы приснился Якову сон: ясно, как наяву, увидел он, что дверцы старых стенных часов раскрылись, посох вышел и подошел к самой постели, в которой лежал Яков.

— Яков! — заговорил он торжественным голосом. — Я очень древнего происхождения. Со мной в руке перешел патриарх, имя которого ты носишь, реку Иордан. Я был и в руке Моисея, когда он говорил с Богом; я был обращен в змея, а затем стал опять посохом. Я был в руке Аарона, был снова обращен в змея, чтобы поглотить всех змеев фараоновых волшебников. И я снова попал в руку Моисея, и Красное море разделено мною. Мною же Моисей ударил по скале, и из скалы в пустыне полилась вода, утолившая жажду всех жаждущих, и людей и животных. Юноша, ты не в силах понять, чей посох я теперь! Ты совершил большой грех, похитив посох, опору несчастного странника; за это ты сам принужден был странствовать по мрачной долине и вкусить всю горечь жизни. Но с этого времени Господь укрепит твою душу и поставит тебя на верный путь. Жезл и посох Господний дастся тебе!

Когда посох кончил свою речь, Якову показалось, точно крылья ангелов повеяли на него небесным блаженством. Усталости он больше не чувствовал, сладко задремал и проснулся обновленным человеком. Наступило утро пятницы, — то была страстная пятница. Яков каждую минуту думал, что сейчас придется ему опять начинать свое странствование, но посох не появлялся.

Под вечер Яков завел с матерью серьезный разговор на возвышенную тему. Вдруг дверь отворилась, и высокий путник, одетый в темную одежду, вошел и приветствовал их: «Мир вам!» Ужас объял и мать и сына, оба узнали путника. Тут дверцы часов открылись, и посох прямо направился в руку странника. В темноте вечерних сумерек светло горел крест на посохе. Странник сказал еще раз: «Мир вам!» — повернулся и ушел. На душу матери и сына повеяло благотворным миром: посох «горя» был взят от них.

Белый волк

ороль охотился в большом лесу, заблудился, голодный и холодный, скакал день и ночь, не находя настоящей дороги. Наконец повстречался он с маленьким черным человечком, которого он и попросил указать дорогу. — «Охотно выведу тебя отсюда и направлю на верный путь, но в награду обещай отдать мне то, что первое выйдет тебе из дому навстречу». — Король обрадовался и сказал: «Ты, молодец! Право, если мне навстречу выбежит даже моя лучшая собака, я охотно отдам ее тебе». — Но человечек возразил: «О такой награде я и не думал: твоей лучшей собаки мне не надо, я облюбовал себе что-то другое».

Когда они подъезжали к замку, дочь короля увидела его из окна и радостно бросилась ему на встречу, отец же, держа ее в объятиях, проговорил: «Эх, лучше было бы, если бы мне навстречу выбежала моя любимая собака».

Эти слова изумили дочь короля, она заплакала и воскликнула: «Как это так, отец! Тебе собака милее меня? Разве она может радостнее приветствовать тебя?» — Тогда король стал утешать ее, говоря: «О, милая дочь! Ты не так поняла меня!» — И рассказал ей, в чем было дело. Тогда, собрав все присутствие духа, она твердо сказала: «Так и хорошо, хуже было бы, если бы мой отец погиб в диком лесу». — А маленький человечек присовокупил: «Через восемь дней я приду за тобой».