Наконец, чтобы избавиться от Готлиба, помещик сказал, что готов рассчитаться с ним, что есть у него человек, который вместо него получит должную плюху, после чего Готлиб может считать себя удовлетворенным и отправляться, куда ему угодно. На это Готлиб сказал:

— Пусть этот человек даст себя испытать, ведь я тоже когда-то был сперва на испытании.

Овчар выступил, как заместитель. Готлиб посмотрел на него жалобным и насмешливым взглядом: «Это ты? Истинная правда, тебя не надолго хватит!» — взял его на руки, поднял наверх, как какого-нибудь щелкунчика и закатил ему такую оплеуху, что овчар взлетел на воздух, как мяч, брошенный мальчиком, да так и пропал.

Теперь помещик и помещица увидели, какова эта плюха; они крестились, благословляли свою судьбу и радовались, что плюха не досталась самому помещику. Готлибу они сказали: «Ну, теперь ты можешь уходить».

— Что? — заметил Готлиб шутливо, — уходить? — и не воображаю, даже и не могу этого сделать. Ведь я с вами делал условие, значит, с вами и расплата. Сейчас вы говорили, что я могу идти, куда угодно. Говорили вы это?

— Да, конечно, я так сказал, — сознался помещик, — чего же тебе еще от меня надо?

— Если так, — сказал Готлиб, — то мне угодно пойти в свою постель и оставаться у вас в имении, пока это мне нравится.

Тут помещик страшно рассердился и раскричался:

— Так и оставайся, черт возьми! Тогда я уйду! У меня нет ни малейшей охоты жить в одном месте с тобою и подвергать себя опасности, как бедный овчар, обратиться или в воздушный шар или в блуждающий по небу метеор! Бери тут все и сам обращайся хоть в самого сатану!

И вот, бывший помещик и его прекрасная половина, раздосадованные и разгневанные, отправились прочь. Готлиб стал хозяйничать; оставил у себя в услужении всех прежних слуг, привез в замок старуху-мать, дал ей позолоченную кровать с шелковым одеялом и такими же подушками, велел подавать ей лучшее вино и кушанье, чтобы она жила в радости и великолепии, как какая-нибудь графиня.

Год спустя, как-раз во время сенокоса, когда все работники и работницы были заняты уборкой сена, вдруг что-то свалилось с неба: это был овчар. Он весь год носился по свету, перелетел через все земли и через все моря, остался цел и невредим и спустился целым и невредимым, только благодаря тому, что упал на огромный стог сена, — и хорошо сделал, а не то, все смеялись бы над ним: летал, летал, носился по всей вселенной — цел оставался, попал на землю — разбился.

Вечный посох

уединенно лежащей гостинице хозяйничала вдова со своим четырнадцатилетним сыном; прислуги у ней было мало: работник да работница. Однажды в гостиницу пришел человек, очень сумрачный на вид; лицо у него было какое-то поблекшее, серое, как пепел, одежда — темно-коричневая, как только что вскопанная земля на могиле. В руках он держал посох из твердого, темного дерева. Этот посох он поставил в один из углов комнаты, в которой, кроме хозяйки и ее сына, никого не было, так как прислуга была занята вне дома.

Угрюмый путник потребовал небольшую закуску, и хозяйка пошла приготовить ее. Путник остался вдвоем с мальчиком, на которого не обращал ни малейшего внимания; он подошел к окну, выходящему на восток, вздохнул и долго стоял неподвижно, упорно смотря вдаль, через пустынную степь, расстилавшуюся перед ним.

Мальчик между тем с любопытством рассматривал посох чужестранца. На рукоятке посоха были вбиты серебряные гвозди, образующие форму креста. Гвозди сияли, как новые, и посох все более и более привлекал к себе внимание мальчика и возбудил в нем страстное желание завладеть им. Яков, так звали мальчика, боязливо оглянулся на чужестранца, неподвижно стоявшего у окна, и робко протянул руку к посоху, который стоял возле больших стенных часов в коричневом резном футляре. Яков тихонько открыл дверцы часов и тихонько схватил посох. Его рука, разумеется, дрожала, когда он дотронулся до посоха, но он все-таки взял его, поставил в футляр часов и закрыл дверцу на ключ.

Вошла хозяйка и принесла закуску. Яков прокрался вслед за ней вон из комнаты.

— Вот, извольте кушать! — сказала хозяйка своему гостю. — Да благословит Господь вашу трапезу! Садитесь же!

Чужестранец наклонил голову в знак благодарности, взял стакан, обмочил в него свои бледные губы, однако не сел. Старой женщине становилось жутко в присутствии этого человека.

Уже вечерело. Хозяйке не хотелось, чтобы чужестранец остался на ночь под ее кровлей, и она спросила:

— Будете вы ночевать здесь? Теперь уж вечер, — разве вы не устали, что не хотите сесть?

— Остаться я не могу, должен идти дальше, должен все странствовать, — кто же спрашивает, устал ли я? О, Боже мой! — последовал глухой ответ.

Хозяйке стало еще страшнее. Странник положил на стол монету, хозяйка не дотронулась до нее. Тогда он подошел к двери, протянул руку в угол и спросил: «Где же мой посох?» — «Разве у вас был посох?» — спросила хозяйка. — «У меня был посох, и я поставил его в этот угол!» — глухо ответил высокий, мрачный гость. — «Боже мой, да куда же он мог деваться! — воскликнула испуганная женщина. — Ищите его, — может быть, вы ошибаетесь? Может, вы поставили его в другое место?» — «Он пропал. Он не принесет счастья тому, чья рука взяла его», — глухо, сжатым голосом проговорил странный человек. — «Взяла его? — сердито сказала хозяйка. — Кто же мог взять его? Здесь ведь никого не было, кроме вас, меня и»… — тут она остановилась. — «И вашего сына», — добавил чужестранец. — «Царь небесный!» — вскричала женщина, выбежала из комнаты и закричала так, что ее голос раздавался по всему дому: «Яков! Яков!»

Мальчик не откликался; он спрятался, так как знал, зачем звала его мать, и боялся показаться ей. Запыхавшись, вернулась хозяйка и сказала:

— От мальчишки и след простыл, — не знаю, он ли тут виноват или он тут не при чем. Подождите же еще минутку! — Хозяйка вышла, но тотчас же возвратилась с другим посохом, хотя и старым, но очень хорошим, она протянула его страннику: — Вот, возьмите пока палку моего покойного мужа, — вы, верно, зайдете сюда еще раз? Если ваш посох отыщется, то возвратите мне мою палку.

— Благодарю вас, хозяйка! — сказал странник и ушел. Уже совсем стемнело, туман расстилался по степи и бледный путник исчез в нем.

У хозяйки отлегло на душе, когда этот странный гость покинул ее дом. Она взяла оставленные им деньги, — это была старинная маленькая серебряная монета; хозяйка не могла понять ни букв, ни изображения на ней; она не знала, что монета была вычеканена еще при римском императоре Тиберии, в царствование которого в Иерусалиме Христос носил терновый венок.

Дверь потихоньку отворилась, и Яков робко проскользнул в комнату.

— Несчастный! — вскинулась на него мать. — Говори, ты взял посох чужестранца?

Яков молчал отчасти из-за упрямства, а отчасти из боязни разгневать мать и получить от нее строгое наказание.

— Ты молчишь, значит, ты взял его, безбожный мальчишка! — бранилась хозяйка. — Где палка? куда ты ее затащил? Сейчас же подай ее сюда и беги с ней вслед за чужестранцем! Пусть он отдаст тебе обратно палку твоего отца, с которой он по воскресеньям ходил в церковь, и которую я дала чужестранцу, чтобы он потом не рассказывал повсюду, как его обокрал в моем доме мой собственный ребенок!

Яков был страшно упрямый малый, он стоял на месте и не говорил ни слова. Тут мать пришла в ярость, больно побила его и отослала спать без ужина.

На другой день, пока мать была занята в кухне, Яков вытащил посох. С удовольствием и в то же время со страхом рассматривал он его, — семь серебряных гвоздиков блестели каким-то особенным блеском; самый посох был холоден, как лед, как застывшая змея; а между тем казалось также, что посох этот живое существо. Якова точно потянуло, точно толкнуло что-то пойти с этим посохом в путь, — и он пошел. Шел, шел, — далеко, далеко отошел от дому, перешел степь, — вот уж и отчий дом совершенно скрылся из виду. Неутомимо, против воли вел посох Якова все вперед, и ужас смерти объял мальчика. Куда, куда вел его посох? Куда увлекал его? Странствовать, все странствовать дальше и дальше, — бродить без отдыха, без покоя, не останавливаясь нигде, ни у одного источника.