Я отчаянно искала вовлечения в какие-нибудь дополнительные устоявшиеся отношения. Конечно, мы дружили с Натой. Но то ведь была дружба детская, ещё с подготовишки. Мы могли дурачиться, писать записочки о всякой ерунде. Например, однажды я оставалась у неё с ночёвкой. Римма, её мама, постелила нам на полу спальные мешки: чтобы мы могли придуриваться сколько влезет и не упали с дивана. Мы долго болтали, шушукались, ворочались и, разумеется, не могли заснуть. То одеяло казалось слишком узким, то простынь слишком короткой. В конце концов, я каким-то образом умудрилась попасть пальцем ноги в крошечную дырку в шве пододеяльника и застряла.

– Нат, тут какая-то дырочка… – я испугалась, что испортила чужое постельное бельё, и мне было неловко

– Ничего не знаю, я вижу только одну дурочку, – она буквально прыснула со смеху и с головой спряталась под одеяло.

– Ну перестань! Тут правда какая-то дырочка. Дырочка-дурочка, – тут уже стала смеяться я.

Не знаю, почему, но этот эпизод нас дико веселил и смешил. Ната ещё потом долго передавала мне в школьных записках привет от «Дырочки-дурочки». Всю глупую иронию словосочетания мы осознали гораздо позже. Вообще мы много именно дурачились – бессмысленно, беззаботно и беззаветно. У нас даже была наша персональная поговорка «Смех без причины – Ани и Наты начинка».

Но это было раньше, в детстве. После того, как Маша ушла из школы, всё начало меняться. Нет, у нас, конечно, остались наши особые моменты ничего неделания и зависания над бестолковыми разговорами, которые нас по какой-то причине веселили. Но часто я видела, как Ната что-то живо обсуждала с Мариной в каком-нибудь закутке под лестницей. Или Марина держала её за плечи и в чём-то убеждала, пристально глядя в глаза, а Ната только мрачно кивала. Я ничего не знала, о чём они могли так разговаривать, и не могла и догадываться: когда я приближалась, они делали вид что обсуждают что-то по учёбе или болтают про что угодно отвлечённое.

У них появились какие-то свои фразочки, шутки, понятные только им двоим. Например, кто-нибудь из одноклассников здоровался со всеми:

– Привет всем!

– О да, как же, – в вполголоса добавляла Марина, глядя на Нату как будто с подсмыслом, а та явно сдерживала смех.

«Что в этом такого? Что смешного?», – не могла понять я. И таких случаев было немало, я просто не догоняла их на каком-то новом уровне общения, безнадёжно отставая, оставаясь в детском дурашливом контексте. В то время как они явно осваивали новый мир взрослых намёков и недомолвок.

Однажды мы гуляли все вместе по городу. Стоял апрель: удивительно ясный, акварельный и прозрачный. Снег таял, оставляя роскошные прозрачные лужи на снегу, который по какой-то причине не успел испачкаться. Было много солнечных дней, и небо превращалось в какое-то растёкшееся ванильно-клубничное мороженное. А пока голые ветви деревьев практически незаметно подрагивали на уже мягком и тихом ветру – настолько тихом, что капли только подрагивали на прутиках, мерцая на розоватом солнечном свету.

Мы включали «Ночных Снайперов» прямо с телефона, через трескучие динамики, но это было неважно, потому что подпевали мы всё равно громче. Я помню тот день так хорошо, потому что именно тогда я наконец поняла, что за недоступную мне тему обсуждают Марина и Ната. Играла песня «Актриса»:

я буду звать тебя

без шума без имен

без прошлого «люблю»

мне так уютно в нем

в плену лесных озер

на разных языках

везде тебя найду

а первой быть мне знаешь ли неважно.

бегущая по волнам ты закрываешь глаза

я поцелую тебя как тогда в кино

и захлебнусь в скромной радости –

ты со мной

моя актриса!..

На словах «моя актриса» Ната закрыла лицо ладонями, а Марина молча сгребла её в охапку. До меня начало доходить. Конечно, я понимала, что «Снайперы» поют о разной любви, но до того момента я думала, что мы трое слушаем ради необычных стихов, красивой музыки и особенного антуража. Увидев реакцию Наты на песню, я поняла, что её трогают слова гораздо больше, чем обычный трек про несчастную любовь.

Я ничего не сказала тогда, не могла же я просто: «Аааа, теперь мне ясно!». Чувствуя себя дико глупо, я просто обняла Марину и Нату обеих сразу, тушуясь и не находя подходящих слов. Всё, что приходило мне в голову, звучало или ужасно по-детски, или плоско, или примитивно. Это как пытаться влезть на скрипке в парную гитарную импровизацию. Ты просто звучишь не так.

Меня жгло сильно желание проявить свою поддержку и тепло Нате, но я видела, насколько я неуместна, и насколько ей не нужны мои слова или любые действия сейчас. Они общались на другой волне, на другом языке, в абсолютно других категориях. Тогда я решила, что лучшее, что я могу сделать – это остаться оплотом постоянства. Надёжной пристанью для своего друга. Куда бы она могла сбегать от взросления и смятения противоречивых чувств – в общение без подтекстов, особых знаков, намёков.

Я стала намеренно вести себя максимально просто, не задавая вопросов – по крайней мере по этой теме. Когда я видела Марину и Нату обсуждающими что-то в каком-нибудь закоулке, я просто шла мимо.

Конечно, мне было горько. Горько от осознания того, что я могу просто потерять свою подругу, с которой я всегда чувствовала особенную связь. Мы могли просто разойтись по сферам интересов, просто не найти времени на наше общение. Горько ещё от того, что я чувствовала себя ужасно одиноко лишившись своей гарантированной компании. Меня исключили из группы, в которой я остро нуждалась. Но я старалась не думать об этом в таком ключе, ведь тогда я действительно не чувствовала в себе достаточно осведомлённости, чтобы претендовать на участие в их разговорах – что я могла им дать? Что привнести? У меня ни разу не было ни влюблённости, ни тем более отношений, ни каких-либо представлений о романтических чувствах. Мне просто нечего было сказать.

Наверное именно тогда я и начала активно писать стихи. Неумелые, детские, наивные. В них я вкладывала свои размышления и переживания, которые мне больше некуда было изливать. Меня вдохновляли фантазии о том, что могло бы происходить со мной, будь я взрослее или хотя бы развитее. Я была бы интересна другим, мы вели бы философские разговоры, мы бы использовали символы и знаки, понятные без слов. Получалось что-то такое:

Талый, талый,

Талый снег…

Проболтали

Целый век,

Засмотревшись

На окно,

Запотевшее

Кино,

Черный, черный,

Черный дом,

Ворон, ворон!…

Сто ворон

На ночь, на ночь

Под рассвет,

Талый, талый,

Талый снег…

Я писала почти каждый день, стала выкладывать стихи онлайн, обзавелась виртуальным кругом общения, в котором была, наверное, самым юным участником. И всерьёз стала задумываться о том, не стать ли мне писателем или журналистом – кем-то кто будет много писать. Я помню, что решила прочитать как-то одно особенно удачное стихотворение родителям, но не могла решиться. Наконец, выбрав момент во время рекламной паузы, дрожащим голосом зачитала свои труды. В конце я добавила, что мне нравится сочинять и, наверное, я пойду учиться на писателя.