Я не знала, светит ли мне ремиссия. Врач поразительно туманно уходил от конкретных ответов, говоря что-то невнятное вроде: «Вы должны сами захотеть жить, тогда всё получится».

Как-то раз после очередного внутривенного коктейля я отлеживалась дома одна. В голове царил жужжащий гул, как от работающего старого холодильника. По прошлому опыту я знала, что лучше не шевелиться, пока этот гул не стихнет – иначе снова стошнит. Я думала про Ватсона, прошло ровно сорок дней с его смерти. Почему-то мне казалось, что я в чём-то виновата перед ним – это не давало мне спокойно спать всё это время. Но мучительные копания в себе так и не дали ответа.

– Что? Ну вот что я могла для тебя сделать, Ватсон? Ничего. Ты болел, я болею. Мы были в одной лодке. Может, тебе даже и попроще – не приходится блевать после этой дряни. Ватсон, а, брат? Как тебе там? Спокойно, тихо? Никто не доебётся, да?

– . , – что-то где-то стукнуло подозрительно рядом и как будто стучали не по твёрдой поверхности, а звук раздался сам по себе из ниоткуда.

– А я тут живи. Ходи, дыши, жуй, говори. Вот бы кончилось уже это всё, как меня заебало всё. Заберёшь меня к себе?

– . .

– Нет, конечно, нет. Доктор говорит, если захочу жить – буду жить. Есть секрет, как это делается? Взял себя в руки и захотел?

– .

– Прям уж так просто. Умище-то куда девать? Да и всё остальное. Всё это понимание. Ведь достаточно один раз догадаться, что мир погано устроен, и это не просто ряд ошибок происходит. А закономерное, системное, даже в какой-то мере гармоничное наебалово. Вот один раз увидишь – и всё, развидеть нельзя. Мир – говно, жизнь – сука.

– . .

– Ой да не занудствуй ты! Стучит он. Скажи ещё, что жизнь прекрасна и удивительна!

– .

– Да? То-то ты в земле лежишь, а мать твоя…

Тут свет замигал и с треском погас. А я поняла, что разговаривала с призраком. Меня вырвало.

Глава 10. Аня

Мы встречались тайком. Мои родители запрещали нам видеться, а своим родителям Паша не хотел в принципе ничего говорить:

– Они ничего не поймут, – всегда объяснял он. – Лучше им не знать, что у меня кто-то есть.

На самом деле родители – это были его мама и её брат с женой. Мама отсутствовала на работе, а дядя с тётей занимались Пашиным воспитанием. Но он стремился посвящать их в минимальное количество деталей его жизни. По крайней мере контролировать, что это за детали.

Глобально мне было всё равно. Пускай. Главное, что каждый день я получала смски с дежурными нежностями и как минимум раз в неделю порцию уже вполне физической нежности. Каждый раз мы оба облепляли друг друга словами о любви, особенно не задумываясь о том, должны ли они действительно что-то значить. Говорить их казалось естественным и сообразным тому, что мы делали. А позволяли мы себе гораздо больше, чем могли рассчитывать мои родители. Моя тётя Вика, к которой я периодически приезжала после школы, была посвящена во все мои тайны и неизменно сокрушалась о моём неожиданно быстром взрослении. И делая ради большей убедительности большие глаза, каждый раз говорила:

– Вы же не станете делать глупостей?

Именно их мы и собирались делать, но конечно я не собиралась уведомлять об этом своих родственников. Поэтому я искусственно смущённо мотала головой:

– Ну что ты, ну что ты!..

Не думаю, что тётя мне верила. Скорее она выполняла свою роль доверенного, но всё-таки разумного взрослого. Она не была столь наивна, чтобы не увидеть, что происходило между мной и Пашей.

Впервые это случилось где-то через полгода после того, как мы начали встречаться. Я заранее знала точный день, на который он, судя по всему, запланировал марш-бросок, и имела возможность подготовиться. Как? Мне было страшно, я боялась боли. Поэтому решила исследовать возможности своего тела и понять механику процесса так сказать «изнутри». Мама пыталась однажды что-то мне рассказать в образовательных целях, но это звучало так туманно, что в моей голове ничего не осело. Школьный учебник по биологии изображал обе половых системы, во-первых, в разрезе, во-вторых, двумерно, а в-третьих, по-отдельности. Понять, как вся эта история совмещается и работает в реальной трёхмерной, осязаемой жизни для подростка просто невозможно.

Как ни странно, всё прошло просто. Паша скопил денег, чтобы снять на день какую-то однушку в ближайшем Подмосковье. Мы долго гуляли по набережной местного то ли озерца, то ли пруда, а потом он неожиданно повёл меня к жилым домам. Комната была обставлена чисто и просто, специально приспособлено для таких краткосрочных «постояльцев».

Было неловко. Странно и любопытно. И совершенно не больно – не было даже крови. Паша ничего не сказал, но я видела, что он удивлён – вроде бы должно было случится что-то специальное? Но нет. Спустя пару лет я прочитала, что так бывает. Мы полежали немного в тишине, а потом собрались и поехали обратно в Москву.

После этого наши свидания превратились в поиск подходящих укромных мест, которые с каждым разом становились всё проще и проще, а Паша – всё смелее и смелее. А я – счастливее.

Как-то раз в школе я сидела за одной партой с Катей. Когда дело доходило до пикантных подробностей, она из прилежной ученицы превращалась в съедаемую любопытством мартовскую кошку. Она узнала, что я встречаюсь с одним из выпускников, и это не давало ей покоя:

– Ань, Ань, а у вас с Рисом… ну… было?

– Что было, Кать? – я знала, куда она клонит, но мне хотелось её немного помучить.

– Ну Аааань! Это? Это у вас уже было?

– Было, – я хитро улыбнулась сама себе: Кате хотелось подробностей, но расспрашивать мешало воспитание.

– И как?

– Да обычно, как надо, так и было.

Катя замолчала и заёрзала на стуле. Уткнулась в тетрадь, что-то прописала в решении. Зачеркнуло. Как же её томило желание узнать что? и как? и сколько? Я подбросила дров:

– Я думала, будет быстрее.

Тут Катя уже не выдержала и практически напрыгнула на меня с горящими глазами:

– А сколько? Сколько это было?

– Нууу, где-то час, – наверное, я преувеличила, но в тот момент мне казалось, что недалеко ушла от правды.

– Да ты что?… Целый час? – она даже осела от шока. – То есть его… ну его этот был в тебе целый час?

Мне показалось, что я напугала её перспективой однажды терпеть нахождения в себе инородных предметов на протяжении такого количества времени, и решила немного сбавить обороты:

– Да нет, это всего. Вместе с прелюдией.

– Аааа… – Катя приободрилась и до конца урока спрашивала меня о различных нюансах, которые мне самой до этого не приходили в голову. И я с удовольствием отвечала на её расспросы, чувствуя, как растёт мой социальный капитал.

Моя жизнь менялась. Из невидимки я превратилась в значимую фигуру нашего микросоциума. Моё мнение не просто что-то значило. В вопросах отношений, даже если речь шла о разборе литературного произведения на уроке, моя позиция считалась взрослой, а рассуждения подкреплёнными опытом. Подружки интересовались мной, интересовались Пашей. Одноклассницы завидовали. Он так разительно выделялся на фоне их дружков и наших одноклассников. Из-за своего не по годам взрослого стиля в одежде он и сам казался действительно взрослым. А значит, и мои с ним отношения тоже. В кои то веки я получала то внимание, о котором долго мечтала. И в школе, и вне её стен.

Мне было хорошо с Пашей. Он находил для нас новые интересные кафешки, ещё недостаточно раскрученные, чтобы в них были толпы народу. Водил меня на камерные выставки, пару раз мы были на замечательных любительских спектаклях. Ему хотелось ухаживать за мной красиво и по-взрослому, пусть мы и были всего лишь школьники. Нам мешало только то, что мы были вынуждены проводить всё время где-то вне дома, и это постоянно держало нас голодными даже до обычных поцелуев.

Подходящие моменты для близости были так редки, что напряжение между ними вырастало до предела. От этого мы были практически озабочены этой темой – иронично, учитывая, что цель запрета на свидания была ровно противоположенной. Да и вообще, кому хоть раз получалось осушить реку, выстроив на ней плотину? Всё приводит только к тому, что однажды плотину прорывает.