– Нет, инспектор. Мне тридцать шесть лет. Я пятнадцать лет работаю в прокуратуре, на самых разных уровнях, от курьера до руководителя. Я не настолько глуп, чтобы употреблять наркотики, и уж тем более, врать об этом, зная, что Вы взяли у меня все биопробы. Я пил только кофе.

– Фабиан Райнер…

– Я не знаю этого парня, – нетерпеливо перебил я, – юные наркоманы – не мой круг общения.

– Вы не дослушали.

– Извините.

– Фабиан Райнер не наркоман. Это первая доза в его жизни. Может быть, поэтому его едва успели спасти. В его организме больше нет следов приема наркотиков – абсолютно чистые показатели, поэтому такая сильная интоксикация. Кстати, тот же препарат, что и у Вас. Доза только намного больше.

Я с силой потер руками лицо. Голова все так же оглушающе болела, но теперь я точно знал, что мне где-то кто-то что-то подмешал. Или уколол? Или…? Объяснений у меня не было. Значит, этот мальчик не наркоман… но…

– Но что он делал в моей кровати? – вслух продолжил я свой внутренний монолог, и инспектор вздохнул, покачав головой.

– Вам это лучше знать. Кстати…

Он помедлил, и я приготовился к новому удару.

– На Вашей простыне обнаружены следы биологических жидкостей.

Я вытаращился сначала на инспектора, потом на Олли, который точно так же изумленно смотрел на меня.

– Стойте, стойте…  ч-что?

– Следы физической близости, – развел руками инспектор, – кого с кем – покажет экспертиза.

– Но этого не может быть… Я же отдыхал здесь один. Всего сутки. Я просто спал. Я же не умею… я не мог заниматься сексом без сознания, верно? Да и зачем бы я тогда сам вас вызывал, если бы занимался всем этим?

– Обследование показало, что Райнер имел сексуальный контакт. Без принуждения. Добровольный. Но имел.

Я потрясенно смотрел на этих двоих напротив, и понимал, что шум в ушах делается все сильнее. Он заслонил все звуки, заглушил даже переговоры по рации у полицейских в коридоре. Он сделался настолько невыносимым, что закрыл собой даже лампу под потолком – она закружилась, поплыла в сторону, и погасла.

В гулкой тишине и темноте начали появляться какие-то пузыри звуков – то наплывали, делаясь ближе, то опять погружались куда-то в мягкую трясину.

Наконец, свет вернулся, и  я увидел, что меня везут куда-то с иглой в руке. Видимо, в больницу.

Надо мной склонилось озабоченное лицо Олли:

– Ник, прошу тебя, скажи только одно: ты и правда его не знаешь?

– Клянусь, – выдавил я, собрав все свои силы. И снова вырубился.

Снова пришел в себя я уже в больнице. Небольшая комнатка, ширма, за которой какие-то голоса. Я напряг слух, но уловил только «интоксикация».

Где же и что мне подмешали? Как такое могло случиться? А главное – зачем? То есть, неправильно я вопрос сформулировал, «зачем» – в принципе понятно, это очень грамотный ход: подставить меня под преступление и убрать с предвыборной дороги. Но как? Как смогли такое сделать, когда успели сориентироваться – я ведь приехал в Гастайн только вчера утром. Заселился в скромный отельчик, не увидел ни одного знакомого лица, отдохнул, погулял, поспал – даже не общался ни с кем. Специально уезжал из Вены, чтобы побыть одному, отдохнуть, расслабиться. Расслабился…И как теперь доказать, что я не педофил и не наркоман?

Радует только то, что мальчика успели спасти: то ли просчитались мои злопыхатели, а я слишком рано пришел в себя и вызвал спасателей, то ли они рассчитывали, что я не буду «светиться» перед полицией, а просто выброшу мальчика из своего номера подальше, чтобы он благополучно скончался без помощи? А я вызвал врачей. Не подумал про огласку, не побоялся. Да, в этом они просчитались.

 Интересно, а сам мальчик какую роль играл во всем? Что он расскажет, когда придет в себя? Может быть, хотя бы он прольет свет на это странное дельце?

Я поднапрягся и сел. Голова еще шумела, но терпимо. В больничной пижаме, конечно, не хочется показываться перед господами полицейскими, но просто лежать и ждать, когда меня обвинят в чем-нибудь новом – слишком уж… небезопасно для моей нервной системы.

Я встал, держась за кровать. Постоял, проверяя себя на устойчивость, осмотрелся. Мда, видок не слишком серьезный: меня нарядили в больничную рубашку, не выдав штаны. Видимо, специально, чтобы опасный подозреваемый, то есть я, не сбежал, постеснялся сверкающей в разрез пижамы голой зад… ну, в общем, понятно, чего.

Пришлось лечь обратно – так хотя бы иллюзия приличности сохранялась, если прикрыть голые ноги одеялом.

Я лежал и пытался заставить себя размышлять. Но странное дело: обычно вся информация в моей голове выстраивалась в стройную схему за каких-нибудь пять минут, и я понимал, где пробелы, что искать, о чем спрашивать и кого. А сейчас… голова напоминала пустой котел, в котором плавали какие-то обрывки мыслей. И собрать эти обрывки воедино я не мог, как ни пытался.

Отчаявшись хотя бы что-то вспомнить и разобраться, я начал было дремать, но ширмочка отодвинулась, и на стул у моей кровати уселся Олли. Он выглядел вполне довольным, и я немного воспрял духом.

– Привет, Ник. Выглядишь уже получше! Я тут как следует напряг Зигги… ну, инспектора Зигера.

– Кого-кого?

– Ты с ним разговаривал вчера.

– Вчера?…

– Дружище, ты проспал половину вчерашнего дня и ночь. Сегодня уже пятница.

– О, черт…

Олли с беспокойством покосился на меня.

– Эй, Ники, мне не нравятся твои провалы в памяти.

– Знал бы ты, как они МНЕ не нравятся… так что Зигги?

– Ах, да… он – как ты понимаешь, с видом, что оказывает мне великую услугу! – зашел в бар, где ты пил кофе. Нам повезло, над стойкой висит камера, и мы посмотрели позавчерашний вечер. К тебе подсел какой-то мужчина…

Я вскинулся.

– Какой мужчина? Не этот мальчик?

– Нет. Какой-то неприметный мужчина средних лет. В очках. Шарфиком замотан по самый нос. И что самое смешное, он бросил тебе в кофе таблетку. Ты не видел, таращился в экран телевизора над баром, как завороженный. А потом ты сидел, смотрел на него, как кролик на удава, а он тебе что-то говорил, говорил, говорил… и вы вместе ушли.

– Я ушел сам? – я напряженно слушал, пытаясь вспомнить хотя бы что-то, но темнота в памяти была по-прежнему вязкой.

– Да, сам, но как-то… нетвердо. Зигги сразу насторожился, так что теперь хотя бы ясно, что ты не обманывал его.

– Ну, ты-то знал, что я не обманывал?

Олли отвел глаза.

– Понимаешь, Ник… я давно тебя знаю, да. Но этот мальчик… выглядит все так, что на секунду даже я усомнился.

Мне показалось, что меня окатили ледяной водой.

– Ах вот как…

– Не обижайся. Понимаешь, я не знаю, как это возможно, но… в общем, судя по простыням, ты действительно с ним… спал.

Я замер с открытым ртом.

– Как это?

– Вот так. Эксперты сказали, что там и твоя, и его сперма, уж прости за подробности. И в нем… внутри…  ну, в общем, ты понимаешь.

Я привстал, откинув одеяло, чтобы немедленно куда-то сбежать, но тут же спохватился и спрятался обратно.

– Олли, но этого не может быть. Анализы же показали, что я был под какими-то препаратами. Я должен был отрубиться. Как? Как я мог…? Без сознания…?

– Я не знаю, Ники. Но это факт. Ты с ним спал.

Я обхватил руками голову.

– Я ничего не понимаю. Этого не может быть. Понимаешь, я… у меня бы не получилось. Он же мальчик. Я бы не смог. Ты понимаешь, о чем я?

– Понимаю. Но есть улики. Не мне тебе об этом рассказывать. Для суда этого достаточно.

– А что мальчик, кстати? Пришел в себя?

– Нет, он еще спит. Так же глухо, как и ты. Про него Зигги тоже немного узнал – с моей, разумеется, подачи, я его теребил весь день.

Я откинулся на подушку. С каждой новостью становилось все тяжелее и тяжелее. Ладно, меня чем-то напоили, привели в номер и уложили рядом с мальчишкой, которого накачали наркотиками по самые уши. Как-то – я не знаю, как, и не хочу пока об этом думать – устроили наши с ним следы на кровати. Но что творится со мной? Я вчера до полудня вполне бодро общался с этим инспектором, действовал вполне здраво, и вдруг – опять отключка. Да еще на полдня и ночь. Что же мне такого вкололи? Вдруг это какой-то медленный яд, и я прямо сейчас потихоньку умираю?