Черт меня дернул полезть во все это.

Зачем, какого лешего я вообще решил избираться на должность главного прокурора? Сидел себе спокойно в прокуратуре, рулил детективами, выступал в суде, копал потихоньку под нечестных чиновников и приезжих олигархов, прищучивал нехороших дяденек и получал нормальную зарплату. Плюс премии, плюс тринадцатая и четырнадцатая, к Рождеству. Зачем я ввязался в эту гонку за кресло? Зачем оно мне понадобилось?

Наверное, затем, что увидел список претендентов на эту должность. Список был короткий: тот самый нечестный чиновник министерства, которого мне никак не удавалось поймать. Он был единственным – ну, если не рассматривать всерьез кандидатуру какого-то мелкого серенького дяденьки, которого никто не знал, и которого вряд ли бы выбрали. Я даже допускал, что серенький дяденька был наемным актером второго кандидата, которому хотелось изобразить честные выборы.

И тут вдруг с чего-то решил во все это влезть и я. Из принципа. Чтобы жизнь медом не казалась. Чтобы иметь возможность поглубже копнуть, изнутри, так сказать.

Копнул, черт побери. Теперь самому и расхлебывать…

Как приятно было приехать в горы на выходные, отключить телефон и завалиться поспать – и вдруг  проснуться ночью в своем номере рядом с голым незнакомым парнем, который не дышит и явно собирается встретиться с праотцами. Суженные зрачки, синюшная кожа и голубые губы – все признаки передоза. В моей, черт возьми, кровати! Шприц на тумбочке – прекрасное дополнение к композиции из двух бокалов. Какого черта? Кто это? Откуда такие натюрморты?

Разумеется, я вызвал врачей. Разумеется, вместе с полицией. Я же – честный служитель закона, прокурор, мать его. Парня начали реанимировать прямо на моей кровати, а я у полиции оказался первым – и единственным – подозреваемым. И неважно, что у меня на одежде и смывах с рук не оказалось следов наркотиков. Я все равно был крайний – номер-то мой…

Нет, я прекрасно понимал все тонкости работы – это же была и моя работа тоже. При таком раскладе вариантов было немного. Все было логично, я и правда должен был оказаться ключевой подозрительной фигурой. И детективов из моего ведомства, разумеется, не пустили расследовать это дело – как же, как же, заинтересованность, все такое.  И хотя под контроль они весь процесс все же взяли, негласно, но работать ни с уликами, ни со свидетелями не могли. Только и остается, что рассчитывать на везение, ведь если не повезет, вместо прокурорского кресла я рискую сесть совсем на другую мебель. В совсем другом казенном учреждении. Только уже без премий. Правда, с прогулками дважды в день.

Именно тогда я и пожалел горько, что полез в избирательные игрища. Ноги у всей этой истории росли однозначно оттуда! Удобный способ – убрать нежелательного конкурента. Черт меня дернул стать нежелательным конкурентом… Я не Дон Кихот, чтоб ради собственного удовольствия бороться с ветряными мельницами! Точнее, я не НАСТОЛЬКО Дон Кихот… Я даже представить себе не мог, что игра будет такой серьезной. Наивный человек не может быть прокурором – теперь-то я понимаю. Потому, что рассчитывать на относительно честную борьбу было верхом глупости и наивности! А я почему-то рассчитывал…

А пока я сидел в своем номере отеля и давал показания.

Да, именно так: я, человек, который провел не один допрос – я сидел и давал показания.

Голова шумела и невыносимо болела, просто невыносимо. Хорошо, что из Вены сразу приехал мой старый друг, адвокат Герберт Олли. Он настоял, чтобы у меня взяли кровь на анализ токсинов – пока из нее не «выветрилось» все, что там было. А оно там было, ведь не просто же так я потерял из памяти половину вечера и ночь? Если бы не он – меня бы благополучно сочли совершенно здоровым, просто водящим следствие за нос.

 А голова болела…. я ничего не помнил. Ничего. И мальчика, который в моей собственной кровати лежал с передозом, я тоже не помнил. Вообще.

Олли сидел напротив меня и внимательно слушал, как я отвечаю. Он ничего не записывал, но я знал, что он все запомнит, проверит и сделает, как надо. Детали он запоминал, как компьютер – и я старательно пытался хотя бы что-то из своего больного мозга вытащить, чтобы помочь ему себя защитить. Выходило не слишком хорошо. Я прекрасно понимал, что выгляжу бледно, и поверить мне сложно. Но ведь Олли меня знал! Он знал, что я не балуюсь наркотиками, да и в любви к мальчикам никогда замечен не был. У меня сын, в конце концов, в гимназии учится. У меня жена, хоть и бывшая. А бывшая она потому, что я ей изменил. Отнюдь не с мальчиком, прошу заметить.  Но с чего начать это доказывать? Факты-то неприглядны…

Инспектор из Зальцбурга – я так и не расслышал его фамилию! – настроен ко мне был вполне дружелюбно, хотя и с разумной долей осторожности. И я его понимал. Мой рассказ не выдерживал никакой критики, дыра на дыре, и не будь я сам прокурором, не будь рядом Олли – меня бы упекли за решетку, не дожидаясь суда. Это просто из уважения, так сказать, сделали скидку.

А сейчас инспектор – какая ж у него фамилия? – сосредоточенно слушает, что говорят ему по телефону коллеги, и не смотрит на меня. Плохой знак. Мы сидим уже четыре часа. Говорим об одном и том же. Но ничего не сдвигается с мертвой точки…

– Господин Штубер, давайте сначала, – инспектор вздохнул и отложил в сторону телефон, – расскажите мне по порядку, что вы делали вчера вечером.

Я не возмущался.

Не кричал «сколько можно?».

Я знал всю эту кухню. И понимал, что с появлением новых данных мой рассказ необходимо уточнять. Но как я мог уточнить, если не помнил ни-че-го?… Впрочем, выбора у меня не было.

– Я вышел из отеля примерно в шесть часов вечера. Поздоровался с ночным портье, он меня должен помнить… и пошел в бар, здесь, неподалеку. Поужинал. Чек… чек у Вас.

Инспектор кивнул, сверился с бумажкой.

– Да, Вы рассчитались в 18:49.

– Потом я вышел на улицу. Прошелся немного, постоял у водопада. Затем зашел в бар и присел к стойке. Взял кофе.

– Во сколько?

– Я не смотрел на часы. Наверное, около половины восьмого. В баре было много народу.

– Что потом?

…А что потом, я как раз-таки и не помнил. Я помню, как пил кофе. А потом…

– Я пил кофе. Затем – провал. Темнота.

– И господин Райнер к Вам не подходил?

– Кто-кто? – я непонимающе поднял глаза на инспектора.

– Фабиан Райнер, тот самый парень, которого нашли рядом с Вами.

– Нет, я его не помню. Я не знаю, как его зовут, как он оказался в моей… в моем номере.

– И ранее Вы его никогда не видели? Ни в баре, ни на улице?

Я честно задумался. Снял с переносицы очки, потер лоб.

– Нет, инспектор, никогда. Я не слишком хорошо его рассмотрел, к тому же, он был… не в самом лучшем виде. Но я уверен, я его никогда не видел раньше.

– Может быть, в Зальцбурге?

– Я редко бываю в Зальцбурге. Нет.

– А в муниципальной гимназии города бывали?

Я недоуменно поднял глаза на инспектора.

– Зачем мне гимназия?… нет.

– Фабиану Райнеру 17 лет, он учится в гимназии, – пожал плечами инспектор, и Олли шумно выдохнул.

Я откинулся на спинку кресла. Приплыли… несовершеннолетний наркоман в моей кровати. Голый. С передозом. Не выкрутиться, похоже…

– Инспектор, я никогда его не видел, – твердо ответил я и посмотрел ему прямо в глаза. Он ответил мне таким же прямым взглядом. Он мне, конечно, верил. Но ему было нужно как-то объяснить случившееся. Не завидовал я ему… впрочем, самому себе я завидовал еще меньше.

– Что Вы пили вчера? – похоже, наш разговор ходил по кругу, но я не знал, как этот круг разорвать.

– Утром – кофе, здесь, в отеле. Воду. За обедом бокал красного вина. Вечером – кофе.

– И все?

– Все.

– Наркотики?…

– Нет.

– В Вашей крови обнаружены продукты распада синтетического препарата. Правда, определить его пока не представляется возможным. Может быть, все же…?