– Вы ждете гостя?

– Он уже пришел, – улыбнулась она, ставя на столешницу кофейник и тарелку с печеньем.

– Мне нужно позвонить, – пояснил Эди, проходя к телефону.

– А я тем временем завершу приготовления с кофе. Сливки кончились, может с молоком?

– Вполне подойдет, – коротко ответил он, набирая нужный номер.

На месте оказался Володя. После взаимных приветствий Эди коротко рассказал ему о своих опасениях относительно возможного заселения в гостиницу людей Моисеенко для наблюдения за объектом своего интереса.

– Воспринял, сегодня же выясним, есть ли там такие и в положительном случае – с чем прибыли в столицу, – буквально отрапортовал Володя.

– Чувствую, вы уже начали, – с уверенностью в голосе произнес Эди.

– К сожалению, нет, но уверяю, будет сделано, как сказал.

– Спасибо за откровенность, знаю, что загружены по самое горло.

– И тебе спасибо за понимание, – ответил Володя и без всякой паузы продолжил: – Имей в виду, сегодня планируется встреча с главным по итогам твоего рандеву с хитрецом.

– А когда?

– Наверно, после музея.

– После музея запланирован обед с дамой, – пошутил Эди.

– Остается позавидовать твоим заботам, – весело обронил Володя.

– В таком случае предлагаю поменяться местами, особенно если речь вновь зайдет о нарах, – в том же тоне заметил Эди.

– Вот этого не надо, так что беру свои слова обратно, – торопливо сказал Володя и тут же продолжил: – Эди, надо бы рассчитать, на какой час планировать.

– Давай попробуем. Записывай, пару часов на музей.

– Записал.

– Плюс обед да дорога туда-сюда.

– В итоге как минимум четыре часа, – предположил Володя.

– Да, где-то так, – согласился Эди.

– Хорошо, я доведу это до своего непосредственного, – заметил Володя и тут же, как бы между прочим, спросил: – А не подскажешь, с чего это он, вернувшись со вчерашней встречи, потребовал поднять все материалы на эту шайку-лейку аж с рождения Христова и нарисовать подробнейший портрет хитреца?

– Могу лишь сказать, что ты не хуже позднего Гойи сможешь выразить проявления подлой души того хитреца, его мерзопакостность, сильные и слабые стороны характера и картин жизни, уделив при этом пристальное внимание уязвимым для наших дружеских стрел местам и эпизодам.

– Охо, вот так сказал, что заворот не кишок, а мозгов может приключиться, – хохотнул Володя.

– А ты без анатомии, – сыронизировал Эди, – и тогда все станет на свои места.

– Я попробовал пошутить, но не тут-то было, – хихикнул Володя и быстро добавил: – А за подсказку спасибо, буду должен.

– Тогда желаю успехов, – в тон ему произнес Эди и, положив трубку, развернулся к Любе.

– Ваш кофе почти остыл, – улыбнулась она.

– Выпью и такой, ведь он вами сварен.

– Вы, как всегда, галантны, – заметила она и после некоторых раздумий спросила: – Эди, за что сердитесь на Володю?

– С чего взяли? – удивился он.

– Значит, показалось, но на всякий случай имейте в виду, что он и его ребята относятся к вам с большой симпатией и всегда готовы помочь.

– Любаша, это у нас с ними взаимно. Иначе и быть не может, ведь служим одному Отечеству.

– Она, наверно, уже на подходе, вам надо возвращаться к себе, – неожиданно промолвила Люба, устремив искрящийся взгляд в самые зрачки его глаз, отчего на какие-то доли секунды он буквально оцепенел.

– Да, пора идти, – произнес Эди, усилием воли преодолев этот взгляд, и резко поднялся на ноги.

– Извините, я не хотела, – промолвила Люба, последовав его примеру.

– О чем вы? – спросил он, сделав вид, что не понял значения ее слов.

– Я хотела, чтобы вы сказали, что не хотите уходить.

– Взглядом?

– Да, взглядом.

– А на словах слабо? – улыбнулся Эди и пошел к двери.

– Не имею право, служба. Вот если бы вы захотели… – не договорила она и направилась за ним.

– Вам недостаточно того, что мы вместе проводим время? – прервал ее Эди, остановившись у самой двери.

– Выходит, недостаточно, – сказала она, легко коснувшись его руки.

– Любонька, вы же только что сказали – служба, – произнес Эди, развернувшись к ней.

– Сказала, но во мне живет женщина, которая хочет быть обязательно счастливой, она, оказывается, сильнее, чем я думала, и иногда ей удается заставить меня использовать доставшийся мне по наследству от матери дар, чтобы склонить вас полюбить ее, а не эту взбалмошную девчушку. Это она толкнула меня сейчас войти в вас и заставить признаться в любви, – прошептала она, прижавшись к Эди.

– И что из этого получилось? – спросил он, вспомнив о своем оцепенении.

– Вы не дали этому случиться, хотя и были близки к поражению, – всхлипнула Люба.

– Любонька, вы опасная женщина, – пошутил Эди, хотя ему было вовсе не до шуток, так как ничего подобного ранее не испытывал.

– Для вас нет, наоборот стараюсь поддерживать, – вновь прошептала она ему на ухо.

– Спасибо, Любонька, только не давайте той женщине управлять собой, ни к чему хорошему это не приведет, – произнес Эди, а затем, посерьезнев, добавил: – Прошу не забывать, что участвуете, как, впрочем, и та взбалмошная девчушка, в очень ответственном деле, и оно слабости не потерпит. Ваш дар, если не возражаете, мы попробуем задействовать в другом важном мероприятии.

– Скажите, и я для вас все сделаю. – Она отступила на шаг, позволяя Эди идти, но тут же, вновь шагнув к нему, твердо произнесла: – Можете быть уверенным, я больше не буду слабой.

Эди молча поцеловал ее и вышел в коридор…

«Получается, она сильный экстрасенс, если смогла проникнуть своим искрящимся взглядом в мозг и напрячь до оцепенения. Раньше такие фокусы со мной не проходили даже в нашей знаменитой лаборатории. Выходит, в данном случае я подпустил ее слишком близко и, главное, расслабился, и выключил тумблер осторожности, решив, что она своя. Однако не учел феномен женских капризов… В общем, товарищ подполковник, так не годится, необходимо срочно собраться, иначе моисеенки порвут тебя, как тузик грелку, при самом незначительном проколе. Как бы то ни было, она хороший специалист. Может, привлечь ее к работе с этими типами? Вон Марк даже сам пытался с ней сблизиться…» – рассуждал Эди, пока шел в свой номер.

Скоро пришла Елена, и они, предварительно позвонив таксисту Антону, спустились к центральному входу и стали его ждать. Она была в хорошем настроении. Много рассказывала о том, как с отцом и матерью посещали различные московские и ленинградские музеи, о впечатлениях, вынесенных ею от просмотра картин великих русских и зарубежных художников. Потом неожиданно загрустила, вспомнив о том, как мать отчего-то сравнила ее с девочкой на шаре.

– Но почему? – удивился Эди, представив на миг картину испанского художника и скульптора Пабло Пикассо.

– Вы знаете эту картину? – устремила на него острый взгляд Елена.

– Видел и любовался, – ответил Эди и тут же, заметив неудовлетворенность своей спутницы таким ответом, продолжил: – Две фигуры – хрупкая, балансирующая на шаре девочка и массивная, неподвижно сидящая на кубическом основании фигура атлета. И все это на пепельно-розово-голубом фоне.

– Не ожидала, – улыбнулась она.

– Но вы не ответили на мой вопрос.

– Мама, в отличие от отца, воспринявшего эту картину буквально по аннотациям различных оценщиков творчества Пикассо французского этапа его жизни, как гармонию силы и изящества, увидела в ней прежде всего риск для этого маленького существа, балансирующего на шаре, а потом и свободу, и романтику полета.

– Ваша мама была умницей. Действительно эта маленькая девочка предоставлена сама себе и зависит от умения держаться на неустойчивом шаре, а атлет будто и не замечает или не хочет замечать, какой опасности та подвергается. Но все-таки, почему вас сравнили с нею?

– Тогда я только посмеялась, но после того, как мамы не стало, все чаще вспоминаю эти ее слова и начинаю понимать их смысл. Она словно чувствовала, что мне предстоит многое пережить.