Время от времени в доме появлялась подруга матери Маргарита Львовна. Захаживала по старой памяти проведать детей и Бориса Робертовича. Это она обратила внимание на чудовищную опрелость кожи у Эстер и решила во что бы то ни стало поговорить с нянькой. Та ей казалась беспечной и неаккуратной. Маргарита деликатно намекнула Борису Робертовичу, что стоит поискать более внимательную и опрятную женщину. А пока шли поиски новой няни, вооружившись мазями и присыпками, принялась сама выхаживать вечно орущую маленькую Эстер.

Была Маргарита женщиной одинокой, бездетной, хотя и дважды выходившей замуж. Первый раз неудачно – брак закончился разводом. Второй сделал ее вдовой. Пытать счастье в третий раз она уже не стала. Ушла с головой в работу. Преподавала историю музыки в Консерватории, вела детский лекторий в Филармонии и уроки в одном из городских лицеев.

По рекомендации той же Маргариты Борис Робертович нашел другую няню. Та в малышке души не чаяла, и Эстер ей отвечала взаимностью. Повеселела, раздобрела. Нянька поила ее не просто молоком, а домашними сливками, которые специально покупала на рынке. Даже ненавистную манную кашу, от которой прежде отплевывалась, Эстер уплетала за обе щеки.

Тем не менее Маргарита то и дело заглядывала к Борису Робертовичу и, отпустив по вечерам няню, сама принималась кормить и купать малышку, что-то напевала ей перед сном. К Эстер она привязалась. Та была и вправду очаровательна: с черными огромными глазищами, темными кудряшками и забавным носом-кнопкой. А Борис Робертович с облегчением вздохнул, что может не отвлекаться, вернувшись домой, на ребенка, а заниматься своей диссертацией. Собственно, так было и прежде, до смерти жены, которая как-то успевала работать в школе, подрабатывать еще репетиторством, заниматься домашними делами и детьми.

–Ты еще играешь в куклы? – заметила как-то Маргарита, как Мириам возится с кукольными одежками.

Та смутилась. Брат обычно поддразнивал ее из-за этого, и при нем она никогда к куклам не притрагивалась. Держала их на коробке возле кровати вроде декора.

– Это же хорошо, – успокоила ее Маргарита. – Не надо торопиться расставаться с детством.

Марк по началу визиты Маргариты воспринимал спокойно, даже равнодушно, пока не стал замечать, как отец задерживает ее руку в своей руке, или украдкой, пока их, якобы, никто не видит, приобнимает за плечи. У Марка это стало постепенно вызывать раздражение, потом злость. Маргарита частенько, заглядывая к ним, приносила коробку с пирожными. Так бывало и раньше, еще когда была жива мама. Теперь же Марку это стало особенно бросаться в глаза. Однажды, во время чаепития, он, надкусив песочную корзиночку, наполненную воздушным сливочным кремом, вдруг демонстративно сморщился, словно во рту у него оказалась какая-то гадость, живописно выплюнул на тарелку откушенный кусок, заявив, что пирожные явно с просрочкой. Он увидел, как отец просто побагровел от такой выходки. По большому счету за такое хамство, вопреки всем его правилам по поводу воспитания детей словом, а не ремешком, стоило, наверное, влепить подзатыльник. Вмешалась Маргарита. Заметила едва сдерживаемый гнев Бориса Робертовича. Слегка коснулась его руки, давая понять, что не стоит поддаваться на провокации Марка: любое действие отца встретит еще большее противодействие сына.

Потом Маргарита с отцом еще долго сидели вдвоем, о чем-то разговаривая. Когда она ушла, Борис Робертович попытался было вытянуть сына на разговор по душам, понимая, какие, должно быть, чувства горечи и несправедливости он переживает. Марк в ответ грубил, с едким сарказмом отвечал на все отчаянные попытки отца установить доверительные отношения. Борис Робертович раз за разом прокручивал в голове их очередной возможный диалог, пытаясь найти наиболее убедительные для сына слова, а в итоге, когда оказывался с ним с глазу на глаз, все сводилось к нудным отцовским нравоучениям, которые сын выслушивал с нагловатой ухмылкой.

Маргарита Львовна вновь появилась через несколько дней. Как ни в чем не бывало и не вспоминая о той злополучной истории с пирожными. Завидев ее, Марк демонстративно ушел к себе. Она попробовала заглянуть к нему в комнату, но он даже не открыл дверь на ее стук.

На все происходящее Мириам наблюдала со стороны. Отец с ней поведение Марка не обсуждал, а брат, видимо, не считал нужным говорить об этом с сестрой.

Так продолжалось несколько месяцев, пока Борис Робертович сам однажды не заговорил с детьми о Маргарите. Он решился сделать ей предложение. В доме нужна была хозяйка, а детям-мать. Это понимала и Маргарита. Конечно, они руководствовались не одним холодным расчетом. Симпатия друг к другу там была. Любви – нет. Но такие отношения, порой, сулят более продолжительное партнерство. И обоих это устраивало. Не устраивало это только Марка.

– Предатель, – процедил он презрительно сквозь зубы.

Разговор тогда остался незаконченным. Решено было не торопить события, дать Марку время все обдумать.

–Ты из-за мамы? – Борис Робертович снова попытался вытащить сына на разговор, но тот резко захлопнул дверь своей комнаты прямо перед его носом.

Мириам, выждав немного, тихонько поскреблась к нему в дверь, но, не услышав ответа, рискнула зайти сама. Марк лежал на кровати с закрытыми глазами, в наушниках у него играла музыка. Он не заметил, как она вошла. В руке у него была зажата фотография матери, где та сидит, уронив голову на руки, лежащие на закрытой крышке старого черного Блютнера. Длинные каштановые волосы расплескались по плечам, взгляд задумчиво устремлен в объектив. Это был один из немногих, сохранившихся снимков, сделанный отцом еще на пленочный фотоаппарат.

Мириам с минуту постояла, а потом так же тихо вышла, аккуратно закрыв за собой дверь.

Все решилось где-то месяц спустя. Маргарита пришла, когда отца не было дома, а Мириам убежала на свой урок музыки. Марк, засадив Эстер в манеж, где она возилась со своими игрушками, что-то лепеча на своем непонятном языке, устроился рядом с книжкой.

Маргарита по обыкновению потянулась к Эстер. Та на ее появление ответила улыбкой, обнажив четверку первых зубов, вылупившихся почти разом один за другим.

– Не подходи! – Марк загородил собою манеж, выставив вперед кухонный нож.

Маргарита остановилась. На лице ее застыла улыбка, еще обращенная к Эстер.

– Марк, – тихим спокойным голосом обратилась она к нему.

В том, как она произнесла его имя слышалось скорее удивление, чем испуг. Но Марк придвинул нож еще ближе. Крепко зажатый в жилистой мальчишеской руке, он упирался ей в грудь, прямо между пуговиц, обтянутых черной тканью на светло-сером жакете с черной тонкой оторочкой.

–Я сейчас уйду, – ровным голосом, не выдавая своего волнения, произнесла Маргарита и, отступив на шаг, вышла из комнаты.

Этот момент, когда он на те несколько секунд оказался лицом к лицу с Маргаритой, Марк запомнил на всю жизнь. Он запомнил ее удивленные темно-карие глаза с тонкими лучиками морщинок, легкую складку между бровей, тронутые красной помадой губы. Даже запомнил запах ее духов. Этот аромат намертво врезался ему в память. Только много лет спустя он узнал от одной из своих подруг, с которой у него случился скоротечный роман, что это были французские Climat.

Марк не боялся, что об инциденте с ножом узнает отец. Он даже рассчитывал на то, что Маргарита непременно расскажет ему об этом. Мысленно уже готовился к такому диалогу. Но отец так об этом и не заговорил. Не уж-то не узнал? Или не захотел, а, может, не смог заговорить об этом с сыном? Марк по началу терялся от всего этого в догадках, потом махнул рукой и старался больше не вспоминать об этом.

Маргарита больше не приходила.

Отец как-то замкнулся в себе, сделался молчалив. На все его попытки заговорить с сыном даже на самые отвлеченные тема, Марк отвечал с неприкрытой злостью, сам даже не понимая, откуда она берется. И злился при этом еще больше, но уже на себя.

Учился он неплохо, хотя и слыл лентяем. Его выручала цепкая память и хорошие мозги. Но в остальном с каждым разом доставлял все больше хлопот учителям и отцу, которого все чаще по разным поводам вызывали в школу: пропуски уроков, курение, драки с одноклассниками. Покладистый прежде мальчик превратился в неудобного подростка, доставляющего головную боль учителям.