– А как же чувство вины? – удивилась Эстер.

– Корить и раскаиваться – это все-таки разные вещи, – заметил священник.

Он категорически не принял ее отказа и вызвал такси прямо к дверям церкви.

– Мне не удобно как-то… – Эстер и вправду почувствовала смущение, что с ней случалось редко, когда свалившись, как снег на голову, практически незнакомому человеку, вынудила его заниматься ее проблемами.

– Куда неудобнее будет вам идти по улице… – отец Эдуард поспешил спрятать свою улыбку, чтобы еще больше не смутить ею свою гостью.

Эстер инстинктивно оправила подол платья с выдранным куском ткани. Только когда она уже садилась в машину, священник перекрестил ее в спину.

Я чувствовала себя отвратительно. Блин, не то слово. Мне было хреново. Потратить тучу времени, чтобы просмотреть эту бесконечную программу на TLC «Оденься к свадьбе», или как она там называлась, выбрать, наконец, то самое платье, которое хотела, а оно просто больных денег стоило, и теперь вон оно, висит на перекладине вешалки с выдранным куском подола. Я –то думала по началу взять что-нибудь на прокат. Ну не паль, конечно, какую-нибудь, а что-то приличное, но отец настоял, чтобы платье было исключительно мое.

«Оставишь на память», – заверила меня Маргарита. Да уж, прямо черная метка в моем мозгу: не ходи, девка, замуж.

После всей этой беготни по городу, я часа два еще отмачивала в ванне свои изгвазданные ноги. Я так не бегала, кажется, с универа. Да что там с универа! Я и в школе так не бегала. Наматывать круги по стадиону как-то не канало.

Помню, в классе седьмом, кажется, у нас придумали какую-то шнягу с ориентированием по лесу. Я сразу поняла тогда, что из этого леса точняк не выберусь. Это с моим-то прогрессирующим с возрастом топографическим идиотизмом! Мне бесполезно давать в руки карту. Сколько бы я в нее, как овца, не пялилась, толку никакого. Я и в трех соснах заблудиться могу. Реально. GPS тоже можно сразу в топку отправлять. Я, хоть убейте меня, ничего не понимаю, что он там бухтит. «На дороге с круговым движением съезжайте с четвертого съезда». Я и съезжаю на четвёртый, а это оказывается ни хрена никакой не четвертый, а третий. А бабца в этом навигаторе все лопочет: «Вы отклонились от маршрута». И мне нравится, но это в больших кавычках «нравится», как Марк при этом орет, что я, блин, даже считать в школе не научилась. Орет, а сам при этом предлагает научить меня водить машину.

Да, ладно. Реально, лес был не для меня. А тот кросс мы бежали вместе с подругой моей Волковой. Наташка-это та еще чудила. Ну, в общем, побежали мы. Карты в руках, типа, мы в них что-то соображаем. А мы тупо пялимся с Наташкой во все эти кружочки, пунктиры, линии там всякие, короче, смотрим мы на всю эту хренотень и понимаем, что мы на самом деле ни хрена ничего не понимаем. Что мы, блин, никуда не добежим. То есть, никогда! А Наташка говорит, такая, давай, включай внутренний локатор. В смысле, будем действовать по интуиции. Ага! Щас!

Мы забрели в какую-то глухомань, продирались через черт знает какой бурелом. У меня все руки потом от каких-то кустов деручих были покоцаны. Забрели мы на опушку, а там, глянь, диво-дивное- старая тахта валяется. Пружины из нее повыскакивали. Мы, две дуры, еще успели на тахте этой попрыгать. Я душу отвела. С детства уже так не резвилась. Когда мелкая дома прыгала на диване, Машка все время вопила: слезь, прекрати, только пыль столбом поднимаешь. Пыль там была, не спорю, но не так, чтобы ее было много. Машка каждую неделю по этому дивану елозила пылесосом.

А прыгать на диване-кайф. Когда отталкиваешься от его пружинистой поверхности и подскакиваешь вверх, вот в этот момент, всего лишь полсекунды какие-то, когда ты оказываешься в воздухе, тебя охватывает ощущение абсолютно беззаботного счастья. Такое бывает только в детстве. В последний раз я такое испытала, наверное, на той самой чертовой тахте в лесу.

Думаю, гринписовцы тем, кто эту рухлядь туда притаранил и бросил, – на кой ее вообще надо было тащить в лес? – руки бы пообрывали. Лично я бы так и сделала. Берегите природу, мать вашу!

Физрук нас с Наташкой по лесу разве что с собаками не искал. К финишу мы с Волковой добежали, есессно, последними. Метров за пять Наташка еще умудрилась ногу подвернуть и распласталась поперек дорожки. А я, блин, на бегу споткнулась о нее и рухнула поперек Наташки. Это был финиш. Впереди маячили голубые флажки. Физрук, у которого уже не хватало нормальных слов, свиристел в свой свисток, как подорванный. Кросс мы с подругой Волковой завалили.

Славное было время. Иногда мне хочется вернуться назад.

А сейчас я вот лежу в ванной, отмокаю от кросса по городу, чувствую, как от воды покалывает стертые подошвы моих ног и нахожусь в полной фрустрации.

В память врезались все до единого лица в тот момент, когда я шла через весь зал, там, в ЗАГСе. Осик, помню, смотрел как-то удивленно. Может, решил, что мне, может, в сортир приспичило? Да-да. Прямо в ту самую минуту, когда еще чуть-чуть и на моем безымянном пальце оказалось бы кольцо. Осик настоял, чтобы на внутренней поверхности колец сделать гравировку с датой свадьбы.

Я видела лица отца и Маргариты. Отец слегка сдвинул брови, как это он делает, когда происходит что-то неподвластное его пониманию. Маргарита Львовна, наоборот, показалась мне даже восторженной, с какой-то чертовщинкой в глазах. Невероятная женщина! На седьмом десятке сохранить такую девичью непосредственность!

У Машки на лице застыл немой вопрос: что происходит? Марк же взирал на все поверх своих очков Ray Ban настороженно. В этих выпендрежных окулярах он мне напоминал Киану Ривза из Матрицы. Ему только черного плаща не хватало! Пижон.

Лучше бы я всего этого не видела. В близорукости тоже есть свои преимущества. Особенно, если ты такой трушный крот, как я. И у тебя на каждый глаз приходится по минус пять.

В школе, помню… Опять, блин, эта школа…

Ну это ж понятно даже любому диванному мозгоеду, что все у нас прется из детства. Это, как по старику Фрейду.

Короче, в школе еще заметила, что со своей третьей парты ни хрена не вижу, что написано на доске. Перепендюрилась тогда на первую. Прям, как отличница. Сидела у исторички под самым носом. А дама она, надо сказать, была истеричной. Звали ее Ирина Ивановна. Для меня же она была всю дорогу Истерией Ивановной. Походу, страдала она мигренями, и я каждый раз угадывала, когда на нее накатывал очередной приступ. В классе стоял одуряющий духман от китайской «звездочки». В такие моменты я задницей начинала чувствовать, что запас эндорфинов у исторички на нуле, и она сейчас начнет кошмарить класс. По ее лицу с застывшей маской боли я читала, как по книге, что перед ней скопище дебилоидов, которым до балды, что творится в этом грешном мире на протяжении веков. И тут она вдруг вскидывается и мечет в класс, как фашист гранату, вопрос: кто написал поэму «О природе вещей»? И смотрит на всех нас этаким коршуном. Всех паралич разбил под этим хищным взглядом, застыли, как суслики. Даже отличники наши молчат, пребывая в полной амнезии. А я не лезу. У нас же, блин, иерархия была, мать ее за ногу. Не высовывайся раньше других. Тех, кто с первого класса тянул руку прямо училкам в лицо, еще не зная даже, что спросят. Ну, я сижу и помалкиваю. Истерия поводит больными глазами, затеяла, видать, что-то недоброе. И тут я такая:

–Тит Лукреций Кар.

– Кто сказал? – взревела Истерия.

– Отлично! – рявкнула она, отыскав меня взглядом.

Не, не то, чтобы я была шибко умная, просто книга Лукреция, которую я уже давным-давно приметила в отцовской библиотеке, с детства не давала мне покоя. Это была старая в коричневатой потертой обложке книга с пожелтевшими страницами, переложенными пергаментом. Еще какое-то довоенное издание. Не знаю, почему, она меня всегда завораживала.

– Кар-р-р! – передразнил меня из-за спины Димка Лукницкий.