– Ты чего там строчишь?

Ленка сунула свой нос в ноутбук Эстер. Та даже не заметила ее появления за спиной.

Ранним утром в кафе телецентра народу не было. Так, пара-тройка человек завтракали после ночной смены. Свои, редакторские, в такую рань сюда заглядывали редко, а потому это, пожалуй, было единственным местом, где Эстер казалось можно спокойно уединиться.

– Что пишешь? – Ленка хитро смотрела на Эстер своими светло-карими, почти желтыми лисьими глазами.

– Да так. Ничего, особенного, – Эстер с глухим раздражением захлопнула ноутбук и вспомнила о своем давно остывшем кофе.

– Хочешь? – Она подтолкнула в ее сторону коробку с рахат-лукумом.

– Не могу. У меня гипергликемия с тяжелой декомпенсацией, – соврала Эстер, отодвигая сладости.

Чем запутаннее звучала фраза, тем большее внимание вызывал у Ленки человек, ее произносивший.

– Что правда? – недоуменно воззрилась та на Эстер, переваривая услышанное и явно не понимая смысл сказанного.

– Слышала про конкурс?

Ленка умела при этом мгновенно переключаться на другие темы, особенно если затронутая ею тема занимала все ее воображение. Она с деланной беспечностью, что означало важность предмета разговора, болтала трубочкой в стакане с клубничным смузи.

– Какой конкурс? – Эстер поправила на носу очки, вглядываясь в Ленку, которая со своего стакана переключилась теперь на созерцание темно-бордового лака на ногтях.

– Ну, мать, ты даешь! – усмехнулась та, вскидывая удивленный взгляд. – Ты что, опять в коме была, когда объявляли, что можно подавать заявки на конкурс программ на новый сезон?

– А что? Какие заявки?

Эстер явно была не в курсе. «Как всегда все сплетни я узнаю последней», – обычно отшучивалась в подобных ситуациях она.

– Да любые! – Ленку воодушевляла неосведомленность коллеги. – А ты зайди к Главному, спроси…

– Всенепременно! – съязвила Эстер

Ленка пристально и, как показалось Эстер, даже с ревностью проводила ее взглядом, когда Редактор сам пригласил ее в свой кабинет.

– Вот, читай, – он сунул ей под нос какие-то бумаги. – Вчера получили. Прямо оттуда, – Редактор неопределенно мотнул головой вверх, давая понять, что почта пришла из главного офиса телеканала.

Одно письмо было из больницы, куда прорывалась Эстер, чтобы увидеться с тем раненым во время беспорядков пареньком. Подписано оно было главврачом, возмущавшимся нарушением порядка сотрудниками телевидения, действовавшим вопреки всем запретам медперсонала на общение с пациентом. Второе- от родителей того же самого мальчишки, грозивших телеканалу судом за несогласованную с ними съемку их сына.

– Да, но… – Эстер взяла оторопь.

От клокотавшего возмущения, вызванного особенно жалобой родителей мальчишки, в горле встал комок.

– Как разруливать теперь все будешь? – Редактор выжидающе смотрел на Эстер.

– Я? Но они же… Мамаша эта сама меня тащила к сыну. Поговорите, поговорите, он все расскажет, он не против…

– Но ты-то должна была понимать, что люди в шоке были! Мало ли что наговорить в таком состоянии можно?

Эстер по началу казалось, что Редактор так, больше для виду напускает на себя строгий вид, и что сейчас они вместе обдумают, как выйти из положения. Не в первой же! И другим приходилось отчитываться перед возмущенными участниками репортажей, посчитавших, что репортеры недостоверно изложили факты. А бывало, что и сами люди, ввязавшись в конфликтную ситуацию, просто шли на попятный и желали потом публичной сатисфакции.

– А что мы, собственно, такого там сняли?

К Эстер вернулось самообладание и от минутного косноязычия не осталось и следа.

– Пацана на носилках? Мамашу, кидающуюся на грудь к сыну? Что?

– Вы не согласовали съемку в больнице, вот что!

Редактор выхватил из ее рук письма и швырнул их на свой стол и зачем-то принялся суетливо переставлять пластиковый стакан с ручками и карандашами, перекладывать с места на место зажигалку, сотовый, коробку с рахат-лукумом.

Точь-в-точь такую, что до этого предлагала Ленка, – заметила Эстер.

– Ну ладно. Что мне теперь грозит? Пятнадцать лет расстрела? – проговорила она, все еще пытаясь вернуться в стойку, как боксер на ринге, который только что схлопотал хук слева.

– Увольнение! Вот что! – Редактор хлопнул ладонью по столу, едва не опрокинув чашку с недопитым кофе прямо на компромат против своей подчиненной. – Там настаивают… – Он снова кивнул куда-то вверх.

– А-а-а, ну понятно…-протянула Эстер, догадываясь откуда ветер дует.

Еще в самом начале, когда она в редакции была совсем новичком, ее пытались уволить. На этом настаивал сам руководитель телеканала. Смешно сказать – за отклеившийся логотип на поролоновой насадке микрофона. Но потом наверху пошумели и затихли. Правда, Редактор не преминул заикнуться Эстер, что убедить шефа не принимать скоропалительных решений, ему стоило немалых трудов.

– Боюсь, не все тебе еще понятно, – Редактор недовольно взглянул на нее, раздраженный, видимо, ее показной беспечностью. – В общем, пиши объяснительную.

Эстер, решив, что разговор на этом закончен, двинулась к двери.

– Ты куда? – рявкнул Редактор.

– Так объясниловку пошла писать…

Он только махнул ей вслед рукой. Вышло это у него совсем как-то не зло, а безысходно, как показалось Эстер. Она шагнула в дверь, которой чуть не сшибла с ног стоявшую за ней Ленку.

– Ну как? – та с любопытством смотрела на Эстер, ожидая подробностей.

– Все, прох…чила ты свой конкурс! – строго взглянула на нее Эстер, возвращаясь к своему столу.

Ленка застыла на секунду, хлопая своими наращенными ресницами и явно что-то быстро прокручивая в уме, и метнулась в кабинет к Редактору.

Эстер смахнула в рюкзак свой рабочий блокнот и решительным шагом направилась к выходу, кинув в мусорную корзину оставшиеся не прочитанными пресс-релизы.

Сон был, как погружение в плотную, обволакивающую субстанцию, которой обладает, пожалуй, только черный цвет. Так по крайней мере казалось Эстер. По началу ты боишься пошевелиться, прислушиваясь к своим ощущениям. Потом пытаешься пошевелить руками и ногами, повернуть голову и замечаешь за собой непривычную вязкость движений, будто ты оказался в тягучей болотной жиже.

Время от времени она просыпалась, вперившись невидящими со сна глазами в пространство комнаты, и не узнавала ничего из того, что ее окружало. Она не понимала, где находится. Что эта за квартира, казавшаяся ей совершенно незнакомой, и что там за окном. Точно ли тот двор, обсаженный липами и черемухой с квадратом песочницы в обрамлении скамеек? Или это совершенно другой дом, двор и улица? «Где я?», – в судорогах билось ее сознание. Какой сегодня день недели? Понедельник? Четверг? Или, может, суббота? Голова кружилась от внезапного пробуждения, как если после сна резко встать с постели. И только, когда этот дьявольский раскрученный кем-то волчок прекращал вращаться, взгляд, наконец, фокусировался на скользящих по декоративной кирпичной стене тенях. Становились узнаваемые очертания привычных предметов. Вот вешалка-перекладина, темнеющий провал кухни с высоким столом-стойкой, на котором остался незакрытым с вечера ноутбук, на полу под окном горшок с Сансевьерой, похожей на острозаточенные лезвия мечей. Растение было куплено на цветочной распродаже в супермаркете исключительно из-за ярко-зеленого цвета листьев – радуют глаз, и потому, что неприхотливо, не требует особого ухода. В аннотации к упаковке так и говорилось: «практически невозможно погубить, даже если вы не будете к ней подходить полмесяца». Эстер облегченно вздыхала, а через несколько мгновений снова проваливалась в сон. Темный и беззвучный, как вакуумная камера. Она как-то раз бывала в такой. В ней тестируют аудиотехнику. Обитые звукопоглощающими панелями стены полностью вырывают тебя из действительности. Вся твоя реальность – это полумрак и пустота, в которую ты погружен. Ориентиры в пространстве сбиты. Единственное, что ты способен слышать – биение собственного сердца. Кто я? Сначала удивленно, а потом вопя от безответного вопроса бьется в истерике твой мозг. И, наконец, до тебя доходит: ты – всего лишь звук.