Отчаянно дрыгавшегося Папуаса Боксер с Актером опустили в яму, а руки привязали к столбу. В яму посыпалась земля. Когда приговор был исполнен, Генерал приклеил к столбу лист бумаги, на котором было написано: «Казнен за предательство!!!»

Как-то незаметно над городом собрались тяжелые грозовые облака. Загремел гром, полил дождь. Черные взлохмаченные волосы Папуаса вмиг стали блестящими и гладкими, словно их залили варом. По его ошалелой физиономии струйками стекали капли дождя вперемешку со слезами.

— Вот что, предатель, — сказал напоследок Валдис. — Когда тебя освободят мать или торговки, приказываю молчать! Если скажешь хоть слово, пострашнее накажем. Понял?

Папуас, громко всхлипывая, кивнул головой.

— Разойтись! — скомандовал Валдис.

— Разойтись! — повторяя приказ, затрубил на всю площадь адъютант Пипин.

Мы разошлись, точнее, разбежались по домам, потому что на улицах уже появились первые прохожие.

Дождь кончился. Некоторое время базарная площадь пустовала. Потом на ней, весело помахивая хвостом, показалась пестрая собачонка. Услышав приглушенные стоны, она засеменила к столбу, затем, смешно свесив голову набок, уставилась на Папуаса и тявкнула, выразив этим свое изумление. Приблизившись к казненному, она деловито обнюхала его и затрусила дальше, по каким-то своим собачьим делам.

Но вот, нагруженная мешочками и корзинками, на базаре появилась Лавиза Спалите, которую знал весь Гулбене. Она торговала всем, что только можно было собрать на лугах и в лесах; даже весной у нее были в продаже и клюква, и соленые грибы, и липовый чай, и сушеная черника. В это утро она несла в одной из корзинок раннюю землянику, поверх которой лежали собранные накануне черные сморщенные грибы. В наших краях их называют сморчками.

Лицо Лавизы было озарено победной улыбкой, потому что она была на базаре первой, и единственное, самое лучшее место, как она считала, еще не было занято. Поэтому Лавиза, пыхтя, шла к центру базарной площади.

Но, как говорится, несчастье приходит нежданно-негаданно. Дорогу ей перебежала, правда, не черная кошка, а всего лишь пестрая собачонка, но на всякий случай Лавиза трижды сплюнула через левое плечо. А сердце ее дрогнуло в предчувствии неминуемой беды. И действительно, в центре площади она вдруг увидела человека, привязанного к столбу!

Руки и ноги у Лавизы внезапно онемели, корзинки и мешочки попадали на мостовую, во все стороны посыпались земляника и сморчки, а Лавиза, придя в себя, помчалась прочь от столба. Убегая, она размахивала руками и безмолвно шевелила губами — слова от испуга застряли где-то в горле. И лишь на прилегающей к базару улице торговка обрела голос и дико завопила:

— Человека убили, люди добрые, человека убили!..

Продолжая бежать, она со всего маху налетела на мать Папуаса, которая решила проверить, почему это вдруг задерживается ее чадо.

— Что такое, что случилось? — остановила торговку не на шутку встревоженная дворничиха.

— И не говори! — еле переводя дыхание, выпалила торговка. — Убийство!.. Повесили человека! Своими глазами видела — еще шевелился…

— Да где же это? Говори толком!

— Идем, покажу… — И торговка, схватив мать Папуаса за руку, потащила ее на базарную площадь.

Истово крестясь, они боязливо приблизились к столбу. Остановившись на почтительном расстоянии, Лавиза показала дрожащим пальцем на привязанного к столбу человека. Всмотревшись, дворничиха узнала в нем сына!

С криком ужаса она бросилась к нему:

— Сыночек! Ты жив, сыночек дорогой!..

— М-мм… — вытаращив глаза и мотая головой, мычал Папуас.

— Лавиза, Лавиза, помоги мне скорей! Да скорее же!

Женщины руками разгребли землю, отвязали толстяка и с трудом вытянули из ямы.

Когда мать вытащила у Папуаса изо рта носовой платок Репсиса, на все ее расспросы он только кивал головой. У предателя, наверное, еще звучали в ушах слова Генерала о более страшном наказании, если он только посмеет хоть словом обмолвиться о случившемся. Папуас хорошо знал, что с черными шутки плохи. Поэтому он, ничего не сказав потрясенной матери, молнией умчался с базарной площади домой.

— Бедняжка! Наверное, речь потерял!.. — вскричала Лавиза и вдруг заметила приклеенную к столбу бумагу…

А часом позже базар бурлил, потрясенный новостью, которую поведала госпожа Спалите. И, как это часто бывает, новость обрастала, точно снежный ком, все более и более страшными и невероятными подробностями. Рассказывали уже о каком-то волосатом и бородатом верзиле, который был по шею закопан в землю и цепями прикован к большому столбу, а безумно храбрая Лавиза, думая, что в беду попал честный человек, освободила его. Но потом выяснилось, что вызволенный Лавизой верзила — грозный разбойник. И теперь все честные люди должны беречь свои кошельки и жизни. Многие в этот день подходили к столбу на базарной площади, качая головами, разглядывали вырытую у столба яму, а потом вслух читали выведенную на листке бумаги надпись:

На этом я закончил свою вторую историю. И снова на берегу Педедзе воцарилась тишина, снова лагерь окутала теплая ночь…

Городок окутал темный дождливый вечер. Где-то лаяла собака, изредка слышались шаги запоздалых прохожих, а на станции прогудел последний поезд. Из белого кирпичного дома, окруженного чугунной изгородью и большим садом, раздавались песни, женский смех и звон посуды. Во всех окнах горел яркий свет. Одно из них было распахнуто, оттуда неслись звуки радио — гремели, нарушая покой горожан, воинственные марши. Начальник гулбенской полиции праздновал именины.

Полоса света, падая из окон особняка, где происходило веселье, высвечивала угол стоявшего напротив двухэтажного дома Буллитиса, жестяную водосточную трубу и высокий кирпичный забор, примыкающий к зданию. Если бы один из редких прохожих присмотрелся, то на фоне ночного неба он мог бы увидеть, как по забору, раскинув руки, медленно движется темная фигура. Человек очень ловко, лишь иногда покачиваясь, но твердо удерживая равновесие, добрался до освещенного угла дома Буллитиса, обхватил руками водосточную трубу и стал карабкаться вверх. Под жесткими пятками босых ног заскрипело железо. Быстро и ловко человек добрался до крыши. Тонкие цепкие пальцы ухватились за край металлической канавки для стока воды. Слегка покачиваясь, отважный незнакомец повис в воздухе, а потом, перебирая руками по канавке, продвинулся метра на три влево и забрался на черепичную крышу. Осмотревшись вокруг и кинув пристальный взгляд на улицу, человек выпрямился. Лицо его было прикрыто черной маской. Но по фигуре можно было догадаться, что это подросток.

Очень осторожно ступая по черепице, он направился к небольшому четырехугольному окошку чердака. Сквозь серые от пыли стекла пробивался желтоватый тусклый свет.

Одно стекло было выбито. Человек просунул в отверстие худую руку, бесшумно снял крючки, открыл окошко и ловко и быстро, словно тень, исчез в оконном проеме.

У раскрытого деревянного сундука, держа в руке толстую стеариновую свечу, стоял Репсис, а рядом с ним — верные Тип и Топ. Моргая глазами, телохранители восторженно рассматривали сокровища императора. В одном углу сундука возвышалась груда разных гвоздей, болтиков, несколько жестяных коробок от монпансье, мешочек с конфетами; в другом углу лежали деревянные пистолеты, два пугача, несколько перочинных ножей, рожок от велосипеда, полицейский свисток, широкий солдатский ремень, рядом — блестящая игрушечная сабля, какая-то форменная фуражка, круглые камешки, железные трубки. А посредине покоился голубой сверток — знамя черных стрелков.