Среди детских гостей Прасковья выделяла долговязого Кристофера, принца из Германии, дальнего родственница князей Мамаевых. Кристофер брал кузину за руку и так мило смотрел на именинницу, что приводил в полное умиление взрослых гостей. Все восхищались столь прекрасной юной парой. В шутку именуя княжну и принца женихов и невестой, смущая маленькую юбиляршу. Поэтому каждый приезд в гости принца Кристофера волновал юное сердечко княжны.

Когда дети немного повзрослели, княгиня Анна Никитична на лето стала увозить их в подмосковное имение Дмитровку, где деревенская жизнь текла буднично и размеренно. Сельский воздух, по мнению княгини, должен был укрепить слабенькое детское здоровье.

Имение Дмитровка было огромным, почти тысячу десятин земли, и граничило с Москвой-рекой, находясь в двадцати верстах от Москвы. В имении, близ реки, находился белокаменный двухэтажный дом. Просторный и светлый особняк выстроенный князем Григорием Николаевичем Мамаевым на месте старинный княжеской усадьбы, пожалованной в прошлом столетии царём Алексеем Михайловичем ещё деду князя.

Детям было хорошо в просторном подмосковном дворце, но самым привлекательным для них был парк. Он был необычайно хорош. Начинался от самого парадного входа господского дворца и спускался вниз к реке. Парк аллеями был разделён на несколько частей. Борис и Прасковья могли часами бродить по парку, иногда спускаясь в реке, чтобы полюбоваться многочисленным стадом коров, пригоняемых пастухами к полудню на водопой.

В имении находились многочисленные оранжереи, парники и фермы, огороды и целые поля цветов. Князь Григорий Николаевич был хорошим хозяином и всячески развивал свои владения. Из Швейцарии князь выписал молочных коров светло-бежевой масти. Разводил лошадей редкой Арденской породы. Содержал Голштинских овец и разных диковинных птиц.

Анна Никитична любила с детьми, в сопровождении своих наперсниц и, облачённых в расшитые ливреи, слуг обходить свои владения. Наведываясь на молочную ферму, детей угощали парным молоком. После княгиня со своей свитой отправлялась на птичий двор, где Прасковья и Борис любовались пёстрыми курами, напыщенными индюками, и резвыми утками. За птичником княгиня отправлялась на конюшню, где детям разрешалось погладить величавых лошадок. После их путь лежал в оранжереи, где произрастали всякие диковинные растения. Там Прасковья любовалась многочисленными цветами, особенно ей нравились, несмотря на острые шипы, бордовые розы.

Осмотрев хозяйство, Анна Никитична с детьми возвращалась домой в открытой коляске. Кучер, одетый в длинную белую рубашку и тёмно-синюю безрукавку, опоясанный широким шерстяным поясом, концы которого свисали до колен, кланялся и помогал госпоже и детям взобраться на повозку. Прасковья усаживалась напротив кучера, чтобы наблюдать за тем как он управляет упряжкой из трёх лошадей и рассматривать его шляпу, украшенную павлиньими перьями.

Большую часть пути ехали шагом, и только перед самым домом, кучер, слегка наклонившись вперед, пускал тройку во весь опор. Коренная лошадь шла рысью, слегка покачивая гривой, а пристяжные – галопом, стыдливо опустив головы и грациозно выгнув шеи. Их густые гривы и длинные хвосты развевались на ветру, погружённые в облако сверкающей на утреннем солнце мелкой пыли. Лёгкий прохладный ветерок освежал личико Прасковьи. Она, как павлин, вытягивала шею, купаясь в воздушном потоке.

Возвратившись домой Мамаевы, всем семейством завтраками на открытой веранде. После наступало свободное время, когда можно было погулять в парке. Прасковья любила поозорничать, укрывшись в кустах наблюдать за взволнованными няньками, мечущимися по парку в поисках княжны.

К обеду, как правило, наведывались гости, соседи из ближайших поместий, со всеми домочадцами. Тогда начинались подвижные детские игры в догонялки и салки.

К вечеру, с наступлением душистой прохлады, когда воздух в парке насыщался ароматом оживших от дневной жары трав и цветов, все разъезжались, а измученных играми детей няньки уводили в дом. Там их поили молоком и укладывали спать.

Однажды в середине жаркого лета, княжна Прасковья, по недогляду нянек, заболела. После обеда она почувствовала себя плохо. Её активность улетучилась. Бегать и шалить уже не хотелось. Её клонило в сон. Детское личико покраснело, а на теле выступила сыть.

Встревоженные няньки забили тревогу. Больную отнесли в спальню и уложили в кровать. Весь дом охватило волнение, все старались помочь больной.

У Прасковьи был страшный жар, температура тела достигла тревожной отметки. Разгорячённый мозг, стараясь притупить страдания больной, притупил её сознание, погрузив в странный мир фантазий и грёз. В болезненном сознании возникали яркие, сказочные видения. Ей привиделся рыцарский замок с, обвитыми диким виноградом, массивными стенами, высокими башнями и подъёмным мостом, над наполненным водой рвом. По мосту следовала кавалькада. На огромных боевых рысаках накрытых разноцветными попонами гордо восседали рыцари, облачённые в позолоченные латы, в длинных пурпуровых накидках и шлемах украшенных пышными султанами. За ними в пешем строю следовали сокольничие в стёганых туниках с соколами на запястьях. Завершали процессию грациозно восседавшие на гнедых скакунах красивые амазонки в роскошных платьях, шлейфы которых волочились по земле. Прасковья захотела присоединиться к процессии, но кто-то остановил её, схватив за руку. Железный голос незнакомца сообщил, что ей не место в рядах знатных господ.

– Как же так, – возмутилась девочка. – Почему я не могу присоединиться к вам? Я тоже знатного рода. Я русская княжна, мой старинный род ведёт своё происхождение от древних султанов Египта.

– Забудь кто ты, – железным голосом ответил незнакомец. – Твоё знатное происхождение для тебя не сослужит службу. Твоё место с простолюдинами.

– Нет, – закричала княжна.

Ответа не последовало. Лишь в воспалённой голове юной княжны сменилось картинка.

Великолепный замок и прекрасные цветники исчезли. На их месте появились жалкие крестьянские лачуги, сменившиеся тёмными и страшными тюремными казематами.

Прасковья вздрогнула от страха и открыла глаза. Голова была тяжёлой, а в ушах стоял гул, как от полчищ жужжащих пчёл. Девочка немного осмотрелась. Где-то сбоку, в комнате горел ночник, а над постелью склонилась чья-то тень.

Княжна вскрикнула от испуга. Но ласковый материнский голос её успокоил. Прасковья вцепилась в руку матери и прижала её к груди. Анна Никитична, переживавшая за дочь и уже несколько дней не отходившая от её постели, ощутила, как сильно колотится детское сердечко. Но она была рада, что девочка пришла в себя, значит, болезнь отступила.

– Слава Господу Богу, ты очнулась, – княгиня поцеловала дочку. – Теперь всё будет хорошо.

– Милая мамочка, что случилось? Сколько я болела? – размяв ссохшиеся губы, прохрипела Прасковья.

– Тебя что-то тревожит, моя дорогая? – ощутив опасения дочери, спросила Анна Никитична.

Прасковья рассказала о своих болезненных видениях и о разговоре с незнакомцем.

– Это всё пустяки. Это твоё болезненное воображение, – поспешила успокоить дочку княгиня.

С этого дня болезнь отступила. Прасковья быстро пошла на поправку. И вскоре она, как ни в чём небывало, резвилась в парке, позабыв о своих кошмарах.

Детские годы пролетели быстро и, из беззаботной девочки, Прасковья превратилась в красивую девушку. Возрастным рубежом стала поездка Прасковьи Григорьевны в Москву на коронацию императрицы Анны Иоанновны.

Новая государыня всю молодость провела в Курляндии в качестве вдовствующей герцогини, влача жалкое существование. Постоянно клянча деньги у могущественной родни в Санкт-Петербурге. В окружении надменных немецких баронов, потомков рыцарей-крестоносцев, прибывших в Прибалтику по призыву Римских пап, в поисках военной славы и богатств, Анна Иоанновна чувствовала себя не в своей тарелке. С детства привыкшая к широкой русской жизни вдовствующая Курляндская герцогиня чахла среди немецкого рационализма. Единственной отдушиной, сердечным бальзамом, для неё стал герцогский конюх Эрнест. Его сладкие речи и жаркие поцелую согревали заледеневшее сердце герцогини.