Протягиваю руку и касаюсь ее загорелого плеча.

– Что? – Она удивленно смотрит на меня.

– Ничего.

А ветер шуршит среди колосьев, и складывается впечатление, будто это о чем-то шепчет пшеница. Принимая самые причудливые очертания, в синеве неба лениво плывут кучерявые облака.

И мне нравится все это – облака, пшеница, голос ветра и любимая женщина. Я неотрывно смотрю на нее: ямочки на щеках, янтарного цвета глаза, в которых искрится молодость и надежда, еле заметная россыпь веснушек, родинка на шее…

Я знаю, что Мария – такая же часть меня, как и прочие. Она – моя жажда не-одиночества, очередная попытка, слепленная со всех тех спутниц и спутников, что меня окружали и только еще будут окружать. А значит, все напрасно.

– Что такое? – спрашивает она. – Почему ты так на меня смотришь?

Гоню вздорные мысли прочь.

– Потому что ты мое счастье. А еще потому, что люблю тебя.

Она вновь улыбается, протягивает мне кружку с молоком.

– Холодное, вкусное, – отпив, говорю я.

Она ничего не отвечает. Понимаю, что ныне ее черед любоваться мной, и от одного лишь осознания, что я здесь, рядом, ей хочется смеяться – радоваться жизни, свободе, возможности любить и быть любимой.

А там, далеко-далеко на западе… там… расстилаются дремучие, пронизанные речными извивами леса, и величественные в дымке туманов холмы, и неприступные заснеженные горы, и бескрайние, полные древних духов и старинных преданий степи. И так до самого океана. Огромный, огромный мир!

– Правда вкусно? – спрашивает она.

– Да.

Она опускает голову мне на колени, щурится из-за солнца. Подняв руку, кончиками пальцев нежно касается моего, заросшего густой бородой, подбородка. В ответ я сжимаю ее ладонь, целую запястье.

– Совсем скоро нас будет трое.

Слышу, как учащается ее сердцебиение: всего ничего и она станет мамой.

– Люблю тебя, – говорю я.

– А я тебя, – отзывается она и закрывает глаза…

Я знаю, что могу полностью раствориться в этой мечте, забыть, кто я есть и стать тем, кого так желает видеть Мария. Я все знаю, но… от себя никуда не деться.

И вот я прогоняю наваждение, смотрю на мир с высоты в семьдесят этажей. Все это для меня больше не ново. Мир надоел мне, и я всерьез помышляю проглотить солнце, стереть эту реальность в порошок и попытаться создать что-то новое. Свежее. В корне отличающееся от всего, что было сотворено мною ранее.

А на углу улицы ослепший безумец кричит:

– Ответьте же, если Бог за нас, кто тогда против нас?

И все идут мимо, ведь им нет никакого дела.

Вздыхаю:

– Как же я устал…

Утром шестого августа

Мы проделали работу дьявола.

Роберт Оппенгеймер

На рассвете я долго смотрю в потолок, отрешенно прислушиваясь к тому, как на улице поют птицы, шуршит в листве ветер. Где-то вдали глухо воет сирена, но я не обращаю внимания. А рядом со мной безмятежно посапывает жена, у противоположной стены – дочка. Я счастлив, что у меня такая замечательная семья. И я счастлив, что ужасная война, в которую была втянута наша империя, подходит к концу. Пусть мы и проиграли – а в этом никто уже не сомневается, просто не осмеливаются говорить вслух, – но я все равно рад.

Однако сирена не унимается, и смутная тревога закрадывается мне в сердце, мешает вновь уснуть.

Вздохнув, тянусь к часам.

7:36

И все-таки какое восхитительное нынче утро! Последние дни были пасмурны, теперь же, судя по всему, небо прояснилось, совсем безоблачно. Жаль, что остальной мир не замечает этой красоты. Жаль, что все так же норовит вцепиться сам себе в горло. Но войны не могут длиться вечно. Я верю, что однажды людям надоест убивать друг друга. Обязательно надоест!

А для меня все завершилось, когда я потерял ногу. Да, лишь став инвалидом, я смог избежать бесчестья, вернулся к семье.

7:45

Усевшись на постели, беру прислоненный к стене костыль и, опершись на него, поднимаюсь.

– Что такое? – сквозь сон бормочет жена.

– Все нормально, – улыбаюсь я.

Она не видит моей улыбки, ведь по-прежнему находится в долине грез. Впрочем, оно и к лучшему, потому что я сам не знаю, что именно случилось. И я не уверен, что моя улыбка искренна.

7:49

Застегнув на запястье часы, пересекаю комнату и раздвигаю створки. И правда – небо безоблачно. Теплый ветерок ласкает мне лицо, и в этом я обнаруживаю намек: несмотря ни на что, жизнь все так же прекрасна. И как же хочется верить, что этот чудесный день станет первым днем окончания войны, днем, когда бойня прекратится, и все мы объединимся, чтобы разогнать скопившийся в наших душах мрак.

7:52

Но… что-то явно не так. Предчувствие неумолимо надвигающейся беды не дает мне покоя. Мне страшно. Не за себя, но за семью. За их судьбы!

Тогда я подхожу к дочери, с умилением наблюдаю, как она спит. Сон ангела. Ее мысли чисты, как подлунная роса. В них нет тревог, они не омрачены грехом отнятых жизней. Дитя, чей разум – это журчание горного ручейка по весне. Он не испорчен политикой, не затуманен долгом и ужасом перед всей той яростью и злобой. Моя дочь спит и даже не представляет, в каком жестоком мире ей предстоит выживать.

Вот поэтому я боюсь – за ее будущее, за будущее всех нас…

8:01

Надо бы включить радио, послушать, что там передают. Но я не двигаюсь с места, жду чего-то…

А затем умолкает сирена, сгущается тишина. Может, я просто себя накручиваю?

8:05

А может, сегодня и правда особенный день?

Не знаю почему, но точно уверен, что так оно и есть. Наверное, этим и вызвана моя тревога.

Правда ведь?..

Закрываю глаза и мысленно любуюсь видом на город. Это очень красивый город, расположенный на шести древних островах. Это – моя родина, родина моих предков…

Но что-то все равно не так. Город безмолвствует. Он будто бы затаился, ждет чего-то.

8:09

Тогда я открываю глаза и только тут замечаю несколько точек высоко в небе. Они неспешно движутся в мою сторону. Вражеские самолеты летят свободно, никто им не препятствует, не обстреливает…

– Что это значит? – шепчу я. – Что им здесь нужно?

Нет ответа. Лишь гулко бьется сердце в груди.

8:14

И внезапно тревога достигает предела, выплескивается, перерастая в натуральную панику. Я оглядываюсь на мирно спящих жену и дочь. Я понимаю…

8:15

…все кончено.

Так в мгновение ока день становится ярче тысячи солнц, и множество жизней буквально испаряется в этой ослепляющей вспышке…

Меня зовут Такахаси Рокуро, я и моя семья – жители потерянного города Хиросима.

6 августа 1945 года, в 8:15 утра – мы умерли.

Вглядываясь в бездну

Именно потому, что подлинное искусство стремится к чему-то реальному и объективному, оно не может удовлетвориться только видимостью правды.

Фридрих Шиллер

***

В своем разоблачительно-пророческом «По ту сторону добра и зла» помимо всего прочего Ницше высказал следующую любопытную мысль: «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя», – и в молодости я частенько задумывался над этими словами. Что на самом деле великий философ пытался нам сообщить? О каких жутких тайнах, открывшихся его взору, стремился поведать? Признаюсь, меня неимоверно пугало это его изречение.

И лишь теперь я с полной уверенностью могу сказать почему.

С самого начала, желая разобраться с заложенным в тексте смыслом, втайне от самого себя я жаждал узнать, что же скрывает бездна.

***

Сейчас:

Вот они – все эти люди. Ходят-бродят тут, сверкают проплешинами и таращат на меня свои трусливые глазенки. Задают дурацкие вопросы. Приводят бессмысленные доводы. О чем-то спорят друг с другом, раздражаются и неодобрительно качают головами. В общем, любым способом пытаются выяснить, с чем же им довелось столкнуться.