Тут ко мне заявляется кот. Свернувшись кольцами и частью не-сознания нырнув в иное измерение, он принимается довольно мурлыкать, пока я почесываю его мохнатую, взбухающую огненными вспышками, спину. Котом, как и всем его племенем, я очень доволен. Наверное, поэтому я и подарил им возможность бродить одновременно в нескольких реальностях, и даже заглядывать в чужие сны. Так или иначе, а эти создания я сохраню впредь.

– Что будем делать? – По-видимому, Кхе-ре решила, что время моего дурного настроения миновало, и ко мне уже можно приставать с всевозможными глупостями.

– Существовать.

Я отдираю от порядком изношенной реальности очередную тонкую нить, курю. Мне очень нравился, нравится и будет нравиться дым. Его пленительный танец. Его вездесущность. Его абстрактность, изменчивость, первозданная хаотичность. Дым подобен моим идеям – никаких жестких форм, никаких выверенных пропорций. А еще мне нравилось, нравится и будет нравиться то, что дым лишает мыслей: его переливы освобождают разум от обыденности, очищают от лишних образов – всей той алогичной шелухи, что наплодило и еще только наплодит мое неугомонное воображение.

– Я буду просто курить и ни о чем не думать. А потом… потом, может быть, наступит конец эпох и все завершится. Все-все!

– Ты фантазер, – хмыкает Кхе-ре, естественно, не понимая истинного значения моих слов. – Плюс ты слишком пустой. И чего я в тебе нашла?

Признаться, я заинтригован.

– Неужто решилась уйти?

Она раздумывает, проецируя свои мысли вихрями липкой черноты. Кхе-ре слишком зависима от обыденности и не любит что-то менять: как и прочие, по непонятной для меня причине она стремится к стабильности. Ее усики нервно подрагивают, а разум замыкается в непроницаемый ментальный монолит, – нечто подобное я наблюдал и у слезососов, когда отнимал у них все накопленные эмоции. Эти вампиры становились похожими на заплесневелые раковины, на ломкую пленку уснувшего Океана (мой друг, которого я так и не отважился разбудить: боялся, что рано или поздно наши с ним отношения скатятся до уровня обыденности), а их не-сознания не отображали вообще ничего.

– Да, – наконец выдает Кхе-ре, – я оставляю тебя! К тому же все эти твои тайные вылазки – думал, я ничего не знаю? Ха! Твои измены…

Мне остается лишь согласиться. Я жду, что от ее решения мне станет хотя бы чуть-чуть получше. Но лучше не становится. Все остается на своих местах. Все это происходило уже несметное число раз; оно изжевано настолько, насколько вообще может быть изжевано. Какую бы паутину событий я не сплел, мое подсознание – время – по-прежнему одерживает надо мной верх.

Либо же причина таится в несовершенстве моей фантазии – этакий скрытый изъян, который я не способен исправить?

Как ни крути, а обыденность продолжает меня пожирать.

– Хорошо. Рад, что мы так быстро уладили нашу проблему.

– И все?

– Все.

Но Кхе-ре не двигается с места. Она терпеливо ждет. И тогда я швыряю ей в голову наиболее четко сформулированный и продуманный образ-идею. Несмотря на то, что арахниды, как и я, обожают эмоции, они не переносят красочности, терпеть не могут многомерность и детализацию, – все те мелочи, коими прочие, более соответствующие моему прообразу твари так стремятся наполнить свои не-сознания. Удел арахнид – пустота, и они вечность грезят о ней, так никогда и не осмеливаясь в нее проникнуть.

В результате Кхе-ре не стало. Я же свободно растворяюсь в облаке сжатого газа, слушаю резонирующее меж небесных сфер урчание кота и вижу, что чем дальше заходит в своих поисках Существо, тем чаще сталкивается оно с такой особенностью большинства организмов, как убийство.

***

– Почему они так поступали друг с другом? – вопрошает Существо. – Что заставляло их, отринув собственную уникальность, пойти на такое?

Переливы Света едва замедляются, а извивающиеся иглы останавливают свое нескончаемое движение.

– О чем ты?

– Об убийстве.

– А что это?

Не найдясь, что ответить, Существо посылает Свету образ, обнаруженный в прахе одного из сгинувших миров.

– Оружие, – размышляет Свет. – Их разумность привела к созданию оружия. Значит ли это, что разум есть одно из проявлений не-бытия?

– Тогда и бытие есть одно из проявлений не-бытия, – вмешивается один из моих собеседников, до того молча наблюдавший за сценой расправы над Кхе-ре.

Он очень ярко светит, этот мой собеседник. Сам же похож на исполинского змея, лишенного как начала, так и конца. И я понимаю, что ему тоже скучно: своим испепеляющим жаром он истребляет все вокруг себя.

– Устал от нее, – объясняю я. – Не-е, такое бытие определенно не по мне. Кхе-ре – это разжиревшее паучище – она слишком примитивна! Ее стремление к нескончаемой деградации, ее ненасытность эмоциями и желание лишить реальность движения, заключить ее в одной точке вне паутины времени… – все это просто омерзительно! Идеалом для нее было то, что я вытворял со всяким миром-цветком: статичность, не подразумевающая перемен, лишенная формы плоскость… Фу! Поверить не могу, что я ее…

Любил?

Я гляжу на кокон в углу и поспешно его стираю.

Что значит «любил»?

Существо же, преодолев бесчисленное множество звездных систем, вновь задается вопросом: в чем смысл его странствий? Какой толк блуждать меж потухших светил, если жизни все равно нигде нет?

– Сущее не ошибается, – сообщает Свет.

– Но оно ошиблось! Ошиблось, когда породило столь варварскую, уничтожающую самое себя жизнь! – возмущается Существо. – Оно определенно ошиблось, иначе хоть где-то мы обнаружили бы следы новой жизни.

– Значит, замысел Сущего состоит не в этом.

– Тогда в чем? В чем он может состоять, если не в том, чтобы отыскать уцелевшую жизнь?

Свет молчит. Его иглы двигаются, вытягиваясь и укорачиваясь, а его мысли похожи на рождение новой звезды.

– Сущее скоро завершится, – сообщает Свет. – Что будет дальше, не известно.

– Сущее умирает, – подтверждает Существо. – Быть может, именно по этой причине нельзя отыскать жизнь?

– А что если искомая жизнь – это мы? – спрашивает Свет.

Существо не знает, что на это ответить, так как не смеет накладывать понятие «жизнь» на себя – есть в этом что-то неправильное. Но, приближаясь к очередной системе, звезда которой угасла давным-давно, Существо спрашивает у Света:

– А к какому миру принадлежишь ты? Ведь ты отличаешься от меня.

Свет делается ярче.

– Наверное, к твоему, – отвечает Свет после продолжительного раздумья. – Да, определенно это так: я принадлежу к твоему миру. Я – его неотъемлемая часть.

– Значит ли это, что я представляю собой целый мир?

– Тебе подвластно то, что неподвластно мне: в себе ты можешь концентрировать энергию всех, кого мы отыскали. В тебе их мудрость и их опыт. Ты хранишь то, чем они могли бы стать в совершенстве. Да, в тебе определенно заключен целый мир. Множество миров.

И каждый из этих миров лишь тлен: ворох полузабытых, местами нереализованных идей. Идей, берущих свое начало из одного-единственного слова.

***

– Зачем? – в который раз спрашиваю я сам себя, вспоминая первую мысленную вспышку в пустоте – миг моего рождения; вопрос, лишенный ответа, но побудивший меня к новым вопросам. – Зачем все это нужно?

Быть может, я – всего-навсего антитеза пустоте, разросшаяся до неслыханных размеров идея существования? Если так, то не является ли обыденность хаосом внутри системы, пустотой внутри не-пустоты?

***

– Любопытно, – меж тем хмыкает мой собеседник. – Значит, ты снова сам по себе? Свободный повелитель снов?

– Точно. – Затянувшись, я закрываю глаза и начинаю заполнять пространство вокруг себя дымом. – Свободный повелитель снов…

Тогда он устремляется ко мне; он скользит меж звезд и планет, сворачивается кольцами туманностей, постепенно обвивая все мое естество.