– Мам, ты что, для отца этот напиток приготовила? – сказал он, кисло улыбаясь. – Так я – не отец, мне пить можно.

– И мне тоже, – поддержал его Франк, ставя на стол пустую рюмку – вместо водки во рту он почувствовал вкус воды.

Ингрид растерянно пожала плечами – сама она пила минеральную воду:

– Что случилось, дети?

– В бутылке оказался не коньяк, а чай, – сказал старший сын.

– И не водка, а вода из крана, – подхватил младший.

– И у нас не ликёр, а фруктовый чай, – прикусив губу, добавила одна из снох. Она уже догадалась, что произошло с алкогольными напитками.

Все, не сговариваясь, посмотрели на Густава. Он сидел, отвернув от них голову, и глядел в окно. Его вид не выражал ни смущения, ни раскаяния. Родные постарались превратить неловкое недоразумение, возникшее за столом, в шутку. Франк, живущий с семьей на первом этаже общего с родителями дома, быстро сбегал вниз и принёс спиртное из запасов.

Ингрид притормозила и расстегнула ворот куртки. Ей вдруг стало жарко, словно она вернулась в тот вечер, когда никто из детей не посетовал отцу на то, что тот один опустошил все бутылки, а чтобы не заметила жена, налил туда подходящий по цвету чай и воду. C её лица до конца застолья не сходила краска стыда за неприглядный поступок мужа…

После второй операции Густав стал всё чаще пропадать из дома, отговариваясь тем, что ходит гулять. Где он пропадал, жена не знала, да и знать не хотела – каждый раз по возвращению она чувствовала исходящий от мужа мерзкий запах алкоголя. Ингрид устала от пьяных выходок и капризов больного человека, замкнулась в себе, ни с кем не делилась болью.

Вскоре врачи назначили следующую операцию. После неё отрезать Густаву было уже нечего – чернота поднялась выше колена. В этот раз предстояло отнять ногу до бедренной кости.

После третьей, самой тяжёлой операции, Густаву пришлось пробыть в больнице намного дольше, чем раньше. Рана не заживала, постоянно кровила, душевное равновесие больного оставляло желать лучшего. Ингрид через день приезжала к мужу в больницу, через день ходила на работу. После трёх мучительных месяцев Густава Левацки отпустили домой, твёрдо указав супруге привозить больного на осмотр не реже раза в неделю.

Ингрид остановила машину. Ей не хотелось вновь вспоминать то время, тот день… Видения упорно преследовали её, заставляли вновь пережить незабытые страх и ужас ещё раз. Неужели ей придётся жить с этими переживаниями вечно? Смогут ли они когда-нибудь отпустить её?

Однажды вечером, вернувшись с работы и крикнув в глубь квартиры о приходе, Ингрид не услышала ответа мужа – обычно он тут же откликался на приветствие.

«Густав опять сидит на террасе и не слышит», – Ингрид махнула рукой и прошла в ванную комнату. После рабочего дня она всегда мылась и переодевалась, и потом чувствовала себя намного лучше. Левацки поставила на полочку флакон с духами, вышла из ванной комнаты и открыла дверь в спальню. На пороге её пронзило молнией страха: на крюке, рядом с люстрой, висел на своем брючном ремне Густав. Рядом с кроватью лежал опрокинутый стул и валялись костыли. Как он сумел, стоя на одной ноге, прикрепить ремень к крюку и просунуть туда голову – оставалось загадкой, о которой Ингрид было некогда думать. Закричав изо всех сил, она приподняла хрипевшего мужа за нижнюю часть тела, не давая ему ещё больше задохнуться. Она кричала до тех пор, пока снизу не прибежал сын и не помог ей вытащить отца из петли.

– Мама, он не хотел удавиться, – успокаивал Франк всё ещё дрожавшую от пережитого мать. – Иначе сделал бы это до твоего прихода. Он дожидался тебя, чтобы ты его смогла спасти. Не сердись на него – ты же видишь, ему и так несладко. Отцу сейчас, кроме поддержки и понимания, ничего не нужно…

Пробыв месяц в больнице под надзором психиатра, Густав запросился домой. Выписывать его, однако, не хотели. Начала чернеть вторая нога, и врачи раздумывали, что же делать дальше: готовить больного к операции тотчас или отложить её недели на две.

– Я больше не хочу жить, – повторял каждый день Густав, становясь то агрессивным, то капризным и плаксивым. – Я не могу! Не хочу больше мучаться. Это не жизнь, а каторга, к которой меня приговорили неизвестно за что. Хочу умереть, ничего ни видеть, ни слышать.Оставьте меня в покое, я хочу умереть! Я хочу умереть, слышите?!

В таком состоянии больного выписывать не стали. А через две недели Густав умер. Ингрид тогда от всего сердца жалела его, а себя успокаивала лишь одной мыслью: бедняга, он устал жить получеловеком и очень хотел прекращения мучений. Бороться за жизнь муж, сломленный, опустошённый и изверившийся, давно перестал.

Собравшись с силами и обговорив с сыновьями необходимые детали, связанные с погребением, вдова обратилась за поддержкой в похоронное бюро. Ей обещали организовать прощание с мужем согласно её пожеланиям. Похороны были немноголюдны – на церемонии присутствовали только родственники и близкие друзья.

Через неделю Ингрид Левацки пришел счёт на оплату услуг похоронной конторы. Взяв с собой сберегательную книжку, на которую они с мужем много лет откладывали деньги на старость, она отправилась в банк.

– Мне жаль, но я вынуждена прервать накопительный договор, – проговорила она, протянув книжку служащему банка. – Муж умер и мне нужны деньги, чтобы оплатить похороны.

Банковский служащий открыл в компьютере данные счёта клиентки. Он нервно подвигал мышку по столу, поднял глаза и внимательно посмотрел на сидящую перед ним пожилую женщину. Он подумал, порылся в бумагах и вытянул оттуда какое-то письмо.

– Примите мои соболезнования по поводу кончины мужа, – сказал он несколько натянуто и протянул незапечатанный конверт клиентке: – Это письмо должно было уйти сегодня почтой, но раз вы здесь, прошу взять его с собой.

– Что это? – Ингрид недоумённо переводила взгляд с лица служащего на его руку с белым конвертом.

– Дело в том, что я не могу выдать деньги со счёта, потому что их там нет. Наоборот – это вы нам должны заплатить причитающиеся проценты по ссуде.

– Что, простите, вы сказали? Как нет денег? У нас накоплено с мужем двенадцать тысяч евро. Куда они делись? Это какая-то ошибка.

– Госпожа Левацки, пожалуйста, успокойтесь, я покажу, куда ушли деньги. – С этими словами служащий повернул к ней экран компьютера. Она увидела строчки с цифрами, от которых зарябило в глазах. – Семь лет назад ваш муж расторг накопительный договор с банком. С этого времени он регулярно снимал деньги со счёта. Когда накоплений не осталось, он взял ссуду в пять тысяч евро, которую всё ещё не вернул. Год назад ваш муж был здесь и обязался погасить долг, но с тех пор мы о нём ничего не слышали. Именно поэтому подготовлено письмо: вам необходимо срочно оплатить ссуду и проценты по ней.

Ингрид откинулась на спинку сиденья старенькой машины и сидела, не шевелясь, – в такой же застывшей позе, как тогда, в сбербанке, с трудом улавливая смысл происходящего. Единственное, что она поняла в тот серый хмурый день из сказанного банковским служащим, – она осталась без денег. Совсем. Без единого цента. Муж пропил все совместно накопленные за долгие годы тяжёлой работы несчастные несколько тысяч евро, усугубив положение долгами, отдавать которые теперь придется ей. Как остановить снежный ком долгов – она не знала. Счёт из похоронного бюро, лежащий тогда в сумочке, показался монстром, разинувшим огромную смердящую пасть, готовым проглотить её…

Оглушённая новостью вдова не помнила, как доехала до дома. Очнулась она оттого, что кто-то теребил её за плечи и что-то говорил. До неё донеслось, как сквозь вату:

– Мама, что случилось? Тебе плохо? Почему ты лежишь одетая? Что означает это письмо?

– Сынок, – несчастная женщина тяжело поднялась с постели, на которую упала в беспамятстве, – ваш отец меня обокрал. Он пропил деньги, которые мы по крохам собирали всю жизнь. Мне теперь нечем заплатить за похороны, не на что купить хлеба. Пока я оформлю бумаги на получение пенсии, пройдёт месяца три, не меньше, за это время можно умереть с голода. Как жить дальше?