— Мне нечего сказать, — буркнул Пайк.

Гарриман обвел глазами комнату, как бы подсчитывая, сколько в ней человек. Чико заворачивал пистолет в грязный носовой платок.

— Попытка покушения с помощью огнестрельного оружия, — констатировал я. — Это уголовное преступление.

Гарриман освободил Пайка от своей хватки и очень тихим голосом обратился к нему:

— Честно говоря, сэр, я не испытываю ни малейшего уважения к таким людям, как эта личность. — Кивком головы он показал в мою сторону. — Отбросы общества — это все, что можно о них сказать. Но они знают законы, и нам приходится соблюдать их. Он понимает, что к нему нельзя в полной мере применить «Акт об общественном достоянии» и, скорее всего, его ждет обвинение в небольшом правонарушении. И я бы предпочел, чтобы вы первым делом изложили свою версию в письменном виде. Я хочу использовать ваши показания, чтобы прижать его. Но он решил представить события в другом свете. И в таком случае он может уйти от наказания. Сами убедитесь. Обычно страдают лишь такие идеалисты, как вы.

Кто-то коротко постучал в двери, и они открылись.

— Ты должен спуститься, Феликс, — решительно потребовал женский голос. Затем женщина втолкнула перед собой в комнату краснолицего пожарного. — Скажите ему, что он обязан спуститься, — заявила она. Когда дверь открылась, музыка стала громче, и, кроме того, я слышал разговоры пожарных по радиотелефону и пыхтение помпы.

— Я бы не хотел тревожить ваших гостей, — начал пожарный, — но обстановка несколько осложняется, сэр.

— Каких действий вы от меня ждете? — срываясь на визг, заорал Пайк.

— Непосредственной опасности нет, сэр, — успокоил пожарный. — Мы протянули шланг от нашей цистерны, но для того, чтобы подключиться к основному насосу, необходимо подтянуть технику поближе к дому. В настоящий момент мы перегородили улицу, а машины ваших гостей мешают нам развернуться. Опасности нет, но мы лишены пространства для маневрирования. — Он запустил палец под ремешок шлема и оттянул его.

Женщина повторила требования пожарных:

— Им нужно место, чтобы развернуться, Феликс.

— Подождите! Подождите минутку: — Пайк вытолкал жену и пожарного за дверь, закрыл ее и повернул ключ.

Невозмутимо, словно ничего не случилось, Гарриман продолжал разговаривать с ним.

— Сэр, знаете ли вы, что эти яйца предназначались для пересылки в Советский Союз?

— Это просто смешно, — медленно и терпеливо начал Пайк. — Мы все — члены движения «Свободная Латвия» — сотрудничаем с американцами. Сам я секретный американский агент. Все наши действия направлены на изгнание коммунистов из Латвии. — Он все это втолковывал Гарриману так, словно тот вступал в ряды его общества.

— Машины! — услышал я из-за двери громкое требование пожарного.

— Настаиваю, — обратился я к Гарриману, — чтобы мне немедленно предоставили возможность сделать письменное заявление.

— Очень хорошо, — согласился тот. — Отправляйтесь с ним, сержант Аркрайт, — дал он указание Чико, и мы вдвоем направились к дверям.

— Нет! — заорал Пайк. — Я тоже должен присутствовать!

Он догнал нас на лестнице, протолкнувшись мимо женщины и пожарного. Из-за спины я услышал, как пожарный увещевал миссис Пайк:

— Я же объяснил, что никакая опасность ему не угрожает. Абсолютно ничего страшного.

Мы доставили доктора Феликса Пайка в министерство обороны. В холле нас встретили трое полицейских, которые уже подготовили для наших нужд два кабинета. Пайк сказал, что он готов сделать заявление. Гарриман положил на стол перед ним стопку бумаги, и он принялся писать. В первом абзаце сообщил время и место своего рождения (Рига, Латвия) и общественное положение своих родителей. Остальная часть заявления напоминала скорее политический манифест, требующий немедленного вооруженного вторжения в Латвию с целью изгнания коммунистов. Когда Гарриман напомнил ему, что в данный момент речь идет о хищении штаммов вирусов из правительственной исследовательской лаборатории в Портоне, Пайк пришел в крайнее возбуждение. Он порвал свое заявление в клочки и демонстративно сложил руки на груди. И теперь он сидел, поблескивая белоснежной манишкой, как персонаж рекламы моющих средств.

— Вы не имеете права задерживать меня против моей воли, — заявил он.

— Еще как моту, сэр, — возразил Гарриман. — В соответствии с параграфом номер 195 «Акта об армии». Лицо покусившееся на имущество армий, может быть арестовано и без наличия ордера. Вы не под арестом, но будете находиться здесь, пока я не получу от вас объяснений.

— Я требую встречи со своим адвокатом, — парировал Пайк.

— А я требую объяснений, — настаивал Гарриман, после чего этот диалог повторился не менее шестнадцати раз.

Наконец Пайк промямлил:

— Я врач. И вы должны оказывать мне хоть минимум уважения.

— Врачевание еще не дает вам права чувствовать себя сверхчеловеком, — вежливо возразил Гарриман.

— В самом деле? — озлился Пайк. — Но порой мне это приходит в голову. Особенно, когда на прием приходят пациенты из разряда недочеловеков.

Один из охранников министерства, худой мужчина сорока с лишним лет, подошел к нему и дал пощечину. Три оплеухи громко прозвучали в тишине кабинета; глаз даже не мог уследить за движениями руки.

— Не пытайтесь вступать с ними в спор, — вежливо сказал он Гарриману. — Так и будете ходить по кругу. — Полицейский взглянул на Гарримана, лицо которого продолжало хранить бесстрастное выражение. — Я имею в виду... — произнес полицейский. — Именно это я и имею в виду. Так, значит, мы хотим домой?

Пайк сидел белый как мел, и нос его кровоточил. На белоснежной манишке рдели капли крови. Посмотрев на нас, он уставился на эти пятна. Думаю, он не мог поверить, что подвергся избиению, пока запятнанная манишка не подтвердила этот факт. Он стер кровь носовым платком и аккуратно снял галстук. Сложив его, он засунул бабочку в карман. Лицо его было измазано, и он звучно шмыгал носом, стараясь остановить кровотечение.

— Пиши, — гаркнул полицейский. — Кончай сморкаться и начинай писать. — Ткнув пальцем в лист бумаги, он оставил на нем небольшое красное пятнышко.

Пайк взял свою авторучку, снял с нее крышечку и, по-прежнему шмыгая носом, стал писать тем неразборчивым почерком, который вырабатывается у врачей за шесть лет обучения.

— Отведите доктора Пайка в другую комнату, — приказал Гарриман.

— И чтоб больше никаких грубостей, — добавил я.

Пайк повернулся ко мне — он все еще считал меня коллегой по несчастью — с гневной репликой:

— Позаботьтесь лучше о себе. Я не нуждаюсь в защите со стороны таких личностей и делаю то, что считаю нужным для Америки и для Латвии, откуда родом мой отец и моя жена. — Нос у него снова стал кровоточить.

— У вас опять кровь из носа идет, — заметил я.

Полицейский взял бумагу, ручку и вывел Пайка из кабинета. Дверь за ними закрылась. Гарриман зевнул и предложил мне сигарету.

— Думаю, что все будет в порядке, — устало вздохнул он. — Чико считает, что ты просто гений. — Тот улыбнулся, давая понять, что не совсем согласен с ним. — Но что бы я ни говорил, он уверен, что ты не понял значения камина в доме его брата.

— Восхитительно, — мрачно буркнул я. — Предполагаю, что скоро и Доулиш придет к такому же выводу.

Задача, которую мне предстояло решить после приземления в Хельсинки, выглядела довольно просто. Харви Ньюбегина должны были арестовать американцы без всякого моего касательства к этой операции. Проблема вовсе не сложная. Любой из наших юных оперативников, только что завершивший подготовку на курсах в Гилдфорде, мог справиться с ней, после чего посмотреть кино, пообедать и успеть на следующий самолет в Лондон. Через пять минут после посадки я понял, что Доулиш прав. Ее должен решать новый человек, который не знал Харви больше десяти лет и мог спокойно передать его какому-нибудь розовощекому агенту ЦРУ, словно пакет с продуктами, — будьте любезны, распишитесь вот здесь, получите триста долларов на карманные расходы. Мне это оказалось не под силу. Я оптимист. Даже когда идет последний акт «Богемы», я продолжаю верить, что Мими выкрутится. Несмотря на все доказательства, я все еще не мог поверить, что он пытался убить меня, подрядив для этого уголовников под Ригой, и продолжал считать, что мне удастся все выяснить. Что ж, это лишнее свидетельство в пользу того, что мне следовало бы заниматься какой-то другой деятельностью. О чем я давно подозревал.