А ещё на молодой ответственностей пропасть: огород, птичий двор, хрюшка в закуте, корова Мурка, полдюжины овец.

Татьяна любит поговорить, но разговаривать-то ей вовсе некогда. Соседки обижаются – зазнаётся, нос воротит.

– Поговорить с людьми некогда, – ищет сочувствия у свекрови Таня, – да и сил нет на пустые разговоры. Устаю. Не высыпаюсь.

– О чём с ними говорить? Переливать из пустого в порожнее, сплетничать?

На лавочке как-то соседки принялись обсуждать Татьяну, причем в присутствии Анны Игнатьевны, К дому напротив её затянул Юрик. Он прибежал туда играть в песочнице, а как обойтись без бабкиного надзора?

– Невестка твоя, бабушка, слишком умная, видать. Куда нам! Помидоры-огурцы ро́стит, а ты, Нюша, расти её ребеночка.

– Верна! Верна! – загалдели, заверещали кумушки.

– Что вам за дело, кто кого-чего ро́стит? – осадила соседок бабушка. Сидите, лузгайте семечки да побольше помалкивайте.

– Что нам самим себе языки поотрезать, что ли?

– Дело ваше… Татьяну не трожьте! Она – труженица, а вам – трепаться бы только от утра до вечера.

– Фу-ты-ну-ты. Разошлась Аннушка, как лёгкое в горшке. Стремиловскую огородницу медведевская ткачиха ишь как защищает.

– У вас на задах лопухи, пупыри, лебеда да крапива – у неё грядки в полном порядке, встает она до зари, пустое не говорит.

Просифонила сплетниц бывшая ткачиха, взяла внука за руку и двинулась через дорогу к своему порогу.

Саму первопричину огородной перепалки, Татьяну, кумушкам видеть приходилось редко.

Поутру она пропылит вниз по Почтовой на работу в колхоз, это происходит задолго до того, как кумушки усядутся на лавочке, как куры на насесте, а возвратится домой в густых сумерках, когда жрицы посиделок разошлись, покинув насиженные места, чтобы вместе с курами лечь спать. У Бычковых на кухне долго ещё горит настольная лампа – Татьяна, колхозный счетовод, составляет квартальный финансовый отчёт. Днём в колхозной конторе сидеть за отчётом нет никакой возможности, с разными надобностями идёт и идёт народ.

Юрка, Юра, Юраша, Мальчик. Вот сколько у меня имён! Сколько же пролилось на меня в детстве любви близких! Сущий проливень!

Пятилетняя внучка Галя, существо ласковое и разумное, как-то спрашивает меня:

– Дедушка, где твои родители?

– На том свете…

– В раю? – Хорошо бы!

– Они Бога любили?

– Любили.

– Как тебя?

– Надеюсь.

Да, имён-прозвищ у меня на долгом веку, кроме детских, родительских, было предостаточно. В них всегда оценка личности и отношение к тебе; сие покорно принимай, если даже и неловко с прозвищами сосуществовать.

– Хоть горшком назови, только в печь не ставь, – с удовольствием повторяю я любимую бабушкину шутку.

Я на попечении бабушки, а ей на помощь в этом хлопотном деле спешит Софья – бездетная и до страсти детолюбивая её дочь. Мчится к мамочке и Юрику, которого любила, ласкала, считая себя второй матерью. Упаси меня, Боже, судить о том, о чём не в праве судить никто, кроме самого Господа.

Бабушка болезненно переживала то, что внук у неё некрещёный. После истории с грудным молоком крещение Юрика ей представлялось делом наиважнейшим, неотложным и трудно исполнимым, ибо время – страх божий! Борьба «с религиозными предрассудками», со священством велась с большевистской прямотой и беспощадностью. И в доме Бычковых, непонятно с чего и каким образом, возрос воинствующий атеист. На уроках Закона Божьего в церковно-приходской школе он позволял себе богохульные выкрики и разглагольствования в этом духе на переменах. Батюшка в присутствии всего класса называл за это Сашку Бычкова антихристом. Встретив на улице бабушку, священник суровым тоном определил: «Бандита растишь, Анна Игнатьевна». Чего греха таить, атеистом всю жизнь был мой отец, глава семейства. Что он насчет крещения сына-первенца думал, мне неизвестно, но знаю, что, когда началась в конце двадцатых годов антирелигиозная кампания, он приказал плачущей навзрыд матери иконы из красного угла убрать. Бабушка, скрепя сердце, приказание сына исполнила – для святых угодников нашлось до лучшей поры место в дальнем углу чердака под ветошью. Само собой разумеется, что крестить мальчика Александр Иванович посчитал делом немыслимым, в силу запретительных мер со стороны власти и своих антирелигиозных убеждений.

Этим он сильно огорчил мать и сестру. В до-большевистские времена в церкви Зачатия святой Анны крестили, венчали, отпевали всех Бычковых и Завидоновых. «Как же такое можно допустить? – рыдала, заламывая руки, Софья Ивановна: её дорогой, обожаемый Юрочка будет маяться некрещёным?! Но брат её, Александр, оставался непреклонным. Однако нашла коса на камень. Недаром София – Премудрость. Достоверностью не располагаю, могу только предполагать, догадываться, с какой это стати Софья Ивановна вскоре после того, как начались наши с бабушкой вояжи в Москву, стала именовать себя крёстной, то есть крёстной матерью. Никто из родни особенно не допытывался, как такое возможно. Дескать, хочется ей быть крёстной матерью и пусть будет ею. Сколько прошедших обряд крещения крёстных через какое-то время по обстоятельствам разного порядка забывают о своём материнском и отцовском долге! Крёсной, без «т» в средине слова, для душевности и простоты произношения, называли мы ее. Так и ушла она на тот свет Крёсной, с большой буквы. Крёсной матерью она всю жизнь была для меня и моей сестры Галины, родившейся в 1935 году, и для младшего моего брата Владимира. Софья Ивановна, Крёсная, ею и осталась в нашей памяти. В нас она души не чаяла.

– Так-то вот, мальчик милый, старые кости опять захотели в гости. Прощай, квашня, я гулять пошла!

Бабушка, подарив мне засветившуюся на мгновенье в её глазах мечтательную улыбку, развела руками. Дескать, куда тебя несёт, старая, чего не сидится дома? Она занервничала, зевнула раз-другой, перекрестилась.

– Помяни, Господи, царя Давида, и всю кротость его.

Но решение принято, и начинаются сборы. Делается все основательно, старательно, с любовью. Вечером в большом глиняном горшке бабушка ставит опару. Муркино парное молоко, мука, яйца, разведённые в тёплой воде сухие дрожжи – составные части для ведения процесса. Горловина горшка накрывается чистым ситцевым фартуком. Горшок с опарой ставится на табурет вблизи печки. Бабушка, как обычно, переживает: взойдёт – не взойдёт. Наконец опара начинает бурно подходить. Бабушка, подболтав муки, сноровисто пробивает замес двумя кулаками, делает это старательно, энергично, словно доит корову на полднях. Устаёт. Переводя дыхание, вытирает уголком головного платка бисеринки пота, выступившие на лбу и висках. Теперь, пока тесто не поспеет и отойти нельзя. Обсыпав мукой дощатый разделочный лоток, наконец-то вываливает на его поверхность вязкую массу. Охорашивая пышное, золотящееся сквозь мучную пудру тесто, любуется колышущимся, сдобным полуфабрикатом. Наготове два противня, это специально изготовленные для выпечки железные прямоугольные листы с закрайками.

Противни и всё другое, что сделано из листового железа – печная заслонка, вьюшки, самоварная труба и водосточные трубы на фасаде дома, – сотворил жестянщик дядя Митя, Дмитрий Игнатьевич Завидонов, брат бабушки Анны Игнатьевны, мой двоюродный дед. Отношения между близкими родственниками, право, чудные. Заказчик – подрядчик. Почему так – не знаю, и догадок строить не стоит.

– Уж таким уродился, видать. У него и с женой счёты-расчёты, как с чужой.

Бабушка ножом отрезает от валуноподобной золотящейся массы теста пирожковые порции, раскатывает их, не забывая подсыпать мучки на лоток, кладёт на каждый такой блин столовую ложку капусты, сдобренной сваренным вкрутую и мелко порубленным яйцом. Легкими движениями пальцев формует пироги и помещает их на противень. И так сноровисто, не останавливаясь ни на мгновенье, творит у меня на глазах пироги, заполняя ими противень. Второй противень таким же манером наполняется ватрушками. Обмакнув гусиное перо во взбитый в топлёном коровьем масле яичный желток, смазывает этим лакировочным раствором пироги и ватрушки, заполнившие противни.