Телесная доброта сопровождал меня лет до пяти-шести. Мальчишка-сосед, взрослый по отношению к моим годам шалопай Васька Арефьев, бывало, как только завидит меня, орёт на всю Почтовую:

– Тощий-баски, дать тебе колбаски?

Тощий – это, так сказать, Васькина ирония насчёт моих щёк и прочего благоутробия, а приварок «баски» имел историко-футбольное происхождение. В тридцать шестом Испания – в огне гражданской войны, и тем не менее в Москву на матч со «Спартаком» прибыла из страны басков сильная европейская футбольная команда. Баски тут же стали притчею во языцех, предметом восхищения и судов-пересудов. Васька же не преминул прицепить к прозвищу «Тощий» словечко «баски» – название народа, живущего в западных провинциях Испании. Меня обижало не это двойное прозвище, а назойливость, с какой Васька, жирный, здоровенный, с несообразной квадратной фигурой, неопрятный парень, завидев меня, выкрикивал на манер квакающей лягушки:

– Тощий-баски, дать тебе колбаски?

Однажды он так допёк меня своим ором, что я огрызнулся:

– Пукало-чекукало!

«Пукало» да с загадочным прибавлением «чекукало» задело моего обидчика и прилипло к нему, потому что было самой правдой. Васька, не стесняясь, издавал прилюдно непристойны звуки. Он пукал и на улице во время игры в чижика или в лапту, и на речке Лопасне при всей честной компании. Помнится, Васька тогда отвесил мне, карапузу, здоровенную оплеуху… и замолчал навсегда. Тощий-баски словно умер, скончался.

До сих пор в моём рассказе-воспоминании Мурка, как выражаются театральные люди, внесценический персонаж. Её молоко совершает чудеса, медицина растолковывает, в силу каких качеств сей природный продукт чудодействен, но о том, как она выглядит, как себя ведет в экстремальных ситуациях, ни слова.

Мурка – ярославна. Порода эта широко распространена в российском Нечерноземье. Масть её в основном чёрная. Только белый лоб, белая манишка на груди, белые чулки на ногах. Прогонистая наша Мурка – у неё растянутое туловище. Когда через открытые ворота она входит во двор, невольно залюбуешься и по-доброму улыбнёшься. Вначале появляется гордая голова в чёрных очках, потом замечаешь изящные рога и чуткие уши. И потом уже осуществляется парад всех других частей её тела. Стройная шея, крепкие копыта, стройный корпус, чашеобразное большое вымя, подвижный придаток на конце туловища – коровий хвост. Войдя в тесное дефиле мощённого камнем двора, Мурка приветствует дом и его обитателей протяжным и ласковым:

– Му-у-у-у!

Наша Мурка покладистая, добрая, разумная.

Обычное дело, в те дни, когда выводятся в жаркую летнюю пору в массовом порядке слепни, оводы, мириады мух и прочих кровососов, пастухи пригоняют стадо в село для полдневной дойки и чтобы укрыть скотину от крылатых хищников в прохладных хлевах. Что тут за столпотворение происходит: по Почтовой улице мечутся, блеют заполошные овцы; покусанные кровопийцами коровы становятся бешеными – с рёвом пролетают мимо своих дворов. Как правило, взрослые в середине дня на работе – на хозяйстве ребятня и старухи. То же и у нас. Бабушка в полдень либо готовит обед, либо пол подметает, либо что-то зашивает, либо собралась передохнуть за самоваром.

Мурка, степенно отделившись от стада, направляется к Бычковым. Ворота закрыты. Она, толкнув рогом дощатую преграду на пути к стойлу и убедившись, что ворота закрыты, начинает требовательно мычать. Она загудела, и я, первым услышав Мурку, опрометью лечу на второй этаж:

– Ба! Мурка пришла! Просится домой.

– Истинная правда: мужик да собака всегда на дворе, а баба да кошка всегда в избе.

Так складно она сказала, что даже кот Барсик в знак согласия мяукнул.

Врезалось в память, как бабушка, держа под мышкой таз, из которого торчит берёзовый веник, и в руке сплетённую из соломенных жгутов легкую, удобную сумку с банными принадлежностями, другой рукой влечёт за собой меня, пятилетнего отрока. Фабриканты Медведевы бани завели ещё в начале века, в Венюкове и Борис-Лопасне, в непосредственной близости от производственных корпусов и так называемых казарм, где проживали рабочие с семьями. Меня, несмышлёныша, по женским банным дням в силу семейных обстоятельств – больше некому мной заняться – бабка тащила в баню, если дело было в пятницу, то в венюковскую, а коли в субботу, то в борис-лопасненскую.

Медаль нам полагалась за банные походы – 3–4 километра пути и всё в гору, вовсе не прогулка, а именно поход, поскольку для немощной Анны Игнатьевны банное снаряжение и бутуз Юрка в качестве прицепа – чрезмерная нагрузка. У гипотетической «медали», разумеется, есть лицевая и оборотная стороны, аверс и реверс, так в старину выражались. Трудно сказать, какая ценней. Если признать в банных походах лицевой, казовой, стороной медали собственно банную процедуру, то обязан ей был я тем, что, разрумяненный, отмытый до ядрёного телесного великолепия, выкатывался на улицу, поздоровевшим, обновлённым, а другой, оборотной, стороне, реверсу, был обязан теми, полученными в моечном отделении и парной, незабвенными эстетическими впечатлениями (понятно, таких слов я тогда не знал, не ведал!) от созерцания и подсознательного освоения дарованного Богом-Творцом в утешение человеческому роду совершенной женской красоты.

Итак. Множество обнажённых фигур в покое и движении, в позах самых что ни на есть затейливых: динамичных и чарующих статикой полного покоя, энергичных или расслабленных, азартно размахивающих духовитыми вениками или прохлаждающихся под сильными струями душа.

Глаз не оторвать от многолюдия парной. Какие они там разные, эти женщины! Энергичные. Млеющие. Умиротворённые. Азартно колотящие друг дружку распаренными, нагнетающими печной малиновый жар берёзовыми вениками, испытывающими неземное наслаждение от пребывания на банном Олимпе, под самым потолком парной, где температура за сто градусов, где обольстительный горний дух заставляет встрепенуться, взбодриться каждую клеточку организма.

Спустившись с подпотолочных высей парной, Дианы и Афродиты счастливо возбуждены: их глаза светятся восторгом от только что пережитого экстремального состояния, их тела напоены азартом охоты за возвышающими душу ощущениями, не всем доступными соблазнами и полным умиротворением тож.

Некоторые дамы, буквально сползшие без сил с верхней площадки парной, имеют вид фурий, спускавшихся в преисподнюю в поисках избегших наказания грешниц: тела их источают жар, от перегрева пламенеют, светятся ярым огнём.

В моечном гулком просторном зале – мягкое, матовое свечение женских тел, контрастные парилке, благостные видения.

Щедро намыленная мочалка в руках подруги, банной компаньонки, разглаживает атлас роскошной плоти женской фигуры, распростертой на каменной скамье, открытой для ласково-упругих прикосновений.

И ещё одно захватывающее дух зрелище – из поднятого над головой таза обрушивается водопад, образуя кривое зеркало, сквозь которое прихотливо, таинственно, акварельными цветными пятнами, проступают пышные женские прелести. Нечто близкое слышится в ощущении несказанного очарования, обаяния, прельщающей соблазнительности в стихах Пушкина.

Штудируя обнажённые модели, художники постигают сущность красоты. Живописцы Масловки – это городок художников в Москве – вскладчину нанимают модель (я тому свидетель) и с упоением пишут «обнажёнку», сознавая, что это кратчайший путь к художнику в себе любимом. Подтверждение особой ценности банных наблюдений в музейных раритетах именитых русских художников Галины Серебряковой, Александра Герасимова, Аркадия Пластова, Бориса Кустодиева. Картины на банные сюжеты красноречиво говорят: сие – красота абсолютная, безусловная, совершенная, полная. На уровне стихийном, неосознанном, интуитивном мне, по благоволению, дарованному свыше, посчастливилось детской (чистый лист) памятью прикоснуться к сокровищнице, из которой черпает искусство. Запечатлелось и не растворилось во времени, благодаря совершенному механизму человеческой памяти, многообразие форм, живописное, ритмическое и пластическое богатство обнажённой натуры. Созерцая, запомнить, сохранить в зрительной памяти и с кистью в руке штудировать натуру – процессы родственные.