Божественная красота обнажённого женского тела, отложившаяся в зрительной памяти, впервые ожила, засветилась в дали прошедших десятилетий, ярко вспыхнула в моем сознании, когда летом 1955 года, попав на выставку картин Дрезденской галереи, я остановился, потрясённый, у полотна великого итальянца Джорджоне «Спящая Венера». Затем, в соседнем зале, последовало искушение Рубенсом.

Цветущая плоть (что-то вроде распустившихся пышных пионов) земных богинь Рубенса, полнокровность, совершенство форм и линий, чистота, душевный покой «Спящей Венеры» Джорджоне и банные видения далёких детских лет в эстетическом сегменте памяти соединились. Уверен, без первичного ощущения, осознания на интуитивном уровне богоданной красоты женского тела не было бы глубокого эмоционального и духовного контакта с шедеврами Джорджоне и Рубенса.

Всякий раз, вводимый бабушкой за руку в гулкий, наполненный плавающим паром, плещущий вольной живой водой, банный женский мир по младости не сознавал того, что оказывался в царстве гармонии, совершенной красоты, хотя сама-то баня была неказиста как снаружи, так и внутри. Да, да, именно в банных походах, оказывается, во мне проснулся инстинкт красоты. Инстинкт, что значит, бессознательное, непреодолимое влечение, природное чутьё. Когда инстинкт развит, постоянно в деле, насколько богаче впечатлениями жизнь человека. Развитый инстинкт красоты, к примеру, помогает видеть, эмоционально воспринимать оттенки красок, градации тона в стремительно меняющейся цветовой гамме рассветов и закатов. Инстинкт красоты в залах картинной галереи дарит радость сопереживания с художником поэтической прелести ню – написанного красками обнажённого тела.

Не смог бы я стать искусствоведом, писать статьи, очерки, книги о художниках, скульпторах, если бы бабушка не брала меня с собой в пятничную и субботничную венюковскую и борис-лопасненскую бани.

Нередко третьей участницей этих походов оказывалась баба Маша Завидонова, золовка Анны Игнатьевны, её закадычная подруга. Соскользнуло с пера словечко «закадычная», и оно оказалось самым что ни на есть необходимым по сути того, о чём хочу вспомнить. Среди банного антуража двух почтенных особ обязательно присутствовала «чекушка», то есть четвертинка водки.

– Спасибо Сталину за пенсию. Не было бы её, на что купили бы «чекушку» и селёдку «залом». И хлебушек, вкусный, покупной, всё с той же пенсии.

– Если бы, да кабы… Не дал бы Сталин пенсию… Нашлись бы деньги в другом кармане, и «чекушку» все равно купили бы, – отпарировала Анна Игнатьевна.

В середине тридцатых (старшее поколение помнит сталинское изречение-приказ: «Жить стало лучше – жить стало веселее») – им, Нюше и Маше, бывшим фабричным работницам, стали выплачивать пенсию, 25 рублей в месяц. «Банную радость», – шутили Мария Михайловна и Анна Игнатьевна.

На полпути от Венюкова или Борис-Лопасни до дома они обязательно находили одинокую березу, ивовый куст, цветущий бережок овражка, где и делалась остановка с обстоятельным застольем – неторопливым, с разговорами, воспоминаниями, даже песнями. Плавно и связно проходил их пикник. Всё, что требовалось для такого дела, было загодя припасено: скатёрка, закусочки, «лафетники». Это словечко «лафетник» из простонародного лексикона захотелось сохранить. В памяти хотя бы. Прости, читатель. Ведь уйдёт, если так не поступить.

И «Отче наш», как положено, перед трапезой подруги непременно с чувством читали нараспев и отроку конфетка или пряник всенепременно вручались в должный момент.

Банный день – праздничный день для них. Как не понять! И к этой благодати был аз неразумный приобщен не единожды.

Муркино молоко, что божья благодать. Рос, набирался сил, здоровья Мальчик. Так меня чаще всего звали самые близкие люди – мама, бабушка. Именно с большой буквы – Мальчик. Как только, эдак года в три с хвостиком, встал на крепкие ноги, без удержу носился по дому и вверх-вниз по деревянной лестнице. Вылетал к ужасу бабушки, мамы, отца на булыжную Венюковскую дорогу, проходившую мимо нашего дома. Бешеную энергию, жажду движения следовало вводить в берега, направлять в нужную сторону. Ситуация с моей динамичностью грозила ещё и смертельной опасностью – мог запросто попасть под колёса пролётки или автомобиля. Это и заставило бабушку, моего основного воспитателя и наставника, забыть о тёплой печке и отдаться вояжам в Москву, к Софье – её дочери, моей тётке. Бабушка задумала переменить вектор моих устремлений, чтобы я не попал под колеса транспортных средств, мчащихся мимо нашего дома. То и дело жертвами растущей интенсивности автомобильного движения становились выбегавшие с птичьего двора на дорогу куры.

Готовилось первое путешествие – родители всполошились:

– Мама, ему всего три годика…

– Три, Таня, исполнилось первого сентября, а на дворе конец октября…

– И растёт ребенок там не по дням, а по часам, – пролепетал я.

– Стишок Юраша в детской читальне подхватил. Ты, Татьяна, не трясись, он уже большой. К тому же, Софья на Курском нас встретит.

– Обязательно отпрошусь с работы проводить вас.

– Не вздумай!

– Ну как же ты справишься? Вещей пропасть, ребёнок на руках…

– Кто тебе сказал, что на руках? На ногах он, да ещё каких резвых! Спешим мы с ним в баню. Четыре версты, почитай, и всё в гору. Юрка бежит впереди, веником размахивает, песни распевает. Плетусь сзади с кошёлкой банной да тазом, дивлюсь на него: «Какой молодец. Лётом летит!»

Я возрастал под покровительством Анны, что в переводе с греческого означает благодать, милостивость… Боже мой, сколько благодати – радости, доброты, разума от неё перешло к нам, внукам – Юре, Гале и родившемуся после войны Володе.

Бабушка Анна Игнатьевна, если выражает своё мнение, то не шёпотом, не вполголоса, а внятно, определённо. И речь, и походка у неё решительные, неторопливые. Суета? Это не про неё.

Имя Анна новозаветное, близкое к Богу. Крестили, венчали, отпевали её в лопасненской церкви Зачатия святой Анны. Так распорядилось Провидение. От имени Анна исходит мягкий свет. Красота, величие, надёжность в этом имени, что вполне совпадало со всем, чем восхищала меня бабушка.

Восемнадцать лет изо дня в день мои глаза видели её перед собой. Я учился у неё читать книгу жизни. Она безропотно несла свой крест, потому что знала – не бывает креста выше сил человеческих. О том, что происходило в её жизни без меня, непременно расскажу позже – расскажу со слов бабушки и тех, кто был с ней рядом до меня, а пока речь о том, чему свидетелем был сам.

На ком лежит воспитание стремительно растущего мальчика? Праздный вопрос. В силу обстоятельств на бабушке Анне Игнатьевне. Представляю, как у молодой, двадцатилетней моей мамы сердце кровью обливалось, когда она ранним утром бежала через бывший копыринский, а теперь колхозный, «Красного Октября», огород на работу. Счастье умывать, одевать, кормить, ласкать сыночка, её кровиночку, достаётся мамаше мужа, свекрови. И ревность подымается со дна души и сердце щемит от жалости к себе и ребёнку. А что поделаешь?

До Мальчика у неё руки не доходили. Даже в выходные дни ей не до меня. Как всегда неожиданно, красивый, статный муж, полубог в семье, попросит:

– Танечка, доставай наряды. Собирайся в гости. Идём к Поспеловым. Сегодня у Анатолия день рождения.

«А когда стирать, мыть с песком до янтарного свечения полы? – рассуждает про себя Татьяна. – Спасибо мать бессменно с ребёнком, с Юриком, а на такие дела, как большая стирка, мытьё полов у неё сил нет».

И молодая, так снисходительно называют в русских семьях невестку, в следующее воскресенье, засучив рукава, встаёт к дымящемуся едучим щёлоком корыту. (Мой сын, скульптор Сергей Бычков, недавно, года два тому назад, сотворил популярную композицию «Основной инстинкт» – молодая женщина, склонившись над тазом, стирает. Конечно, это и о том далёком времени, когда его бабушка Татьяна Ивановна была привязана к корыту, как раб-невольник к веслу на галере).