Он подходит к одному из своих кухонных шкафов, забитых до отказа, но явно так, что каждая вещь занимает строго отведенное место, и достает пачку кофе в зернах. Электрическая кофемолка производит такой адский шум, что я едва разбираю то, о чем он спрашивает.

«Штефан, ты как относишься к специям?»

«К чему?»

«К спе-ци-ям!»

«Положительно».

«Тогда тебе побольше насыпать? То есть, я хотел сказать, не настолько, чтобы у тебя крышу снесло, но чтобы было поострее?

«Да, давай».

Он ставит на плиту турку с восточным орнаментом и длинной ручкой.

«Так, значит, еще раз: тебе добавить специи в кофе?»

«Какие, например?»

«Кардамон, стручки перца, мускатный орех и имбирь. Я сам придумал это сочетание и назвал «Заряд утренней бодрости». Сам попробуй – тогда узнаешь почему».

«Не могу отказать хозяину».

«Еще как можешь. Ты всегда можешь отказаться, это моя философия».

«А моя философия заключается в том, чтобы во время путешествий как можно чаще говорить «да».

Тем временем он разливает кофе в серые икеевские чашки.

«В России с этим лучше поаккуратнее. Такой подход может завести тебя неизвестно куда».

И будто бы в доказательство его слов у меня начинается отвал башки от первого же глотка «Заряда утренней бодрости». В отличие от Генриха, который, по-видимому, абсолютно нечувствителен к перцу. Он стремительно заглатывает свой кофе, а затем натягивает свою ветровку. «Мне пора, важная встреча». Он вручает мне свой второй ключ от квартиры. «Чувствуй себя как дома!» И вот дверь со стуком закрывается, я остаюсь один.

Как только язык перестает неметь, а пульс возвращается в норму, я выхожу из квартиры и направляюсь в город осматривать достопримечательности. Москва – самая большая стройплощадка в Европе, тут и там разбивают новые парки, миллионные потоки стекаются в шикарный район небоскребов под названием «Москва-Сити». Помимо всего прочего, повсюду организуют пешеходные зоны и укладывают брусчатку, чем раньше кое-где пренебрегали, ведь, как известно, москвичи не большие любители прогулок. (Что, разумеется, является дилеммой курицы и яйца: вероятно, москвичи гуляют не так охотно именно потому, что в городе не хватает приятных маршрутов.) Было решено, что Москва станет зеленым городом, а напоминает об этом великое множество зеленых заграждений, которыми обнесены строительные площадки города.

Я доезжаю до «Кропоткинской» и иду пешком через остров Балчуг на южный берег Москвы-реки. «I follow the Moskva, down to Gorky Park, listening to the wind of change»[1], как пелось в знаменитом хите Scorpions, вышедшем без малого 25 лет назад. Под change понимались смена вектора, конец конфликта, сближение России и Запада. Четверть века – срок немалый, и то, о чем мечталось тогда, сейчас кажется таким далеким. Я решаюсь на эксперимент: а что слышно сейчас на набережной Москвы по дороге в парк Горького?

Гул автомобилей, шорох шин, бесконечные гудки.

Скрип несмазанных велосипедных цепей – по свежезалитой бетоном набережной проходит велосипедная дорожка.

Стук каблуков, а чуть погодя шарканье подошв мужских полуботинок и привычный скрип кроссовок тех, кто вышел на пробежку.

Взрывы смеха подростков.

Шелест листвы – само собой, набережная усеяна деревьями.

Звук работающего мотора такси, самого водителя нигде не видно.

Фонтаны обрамляют памятник Петру Великому, который достигает почти 100 метров, этот угрюмый колосс установили в 1990-е – в то время в России все пошло наперекосяк. Взгляду предстает корабль с огромной мачтой, впереди – исполинская фигура властителя, держащего в руке свиток.

Эта скульптура из бронзы и нержавеющей стали стоимостью более 15 млн долларов США имеет сомнительную славу, снова и снова оказываясь в списке самых уродливых памятников мира. Как огорчился бы бедный Петр, который вообще-то был большим ценителем искусства и из всех царей наиболее дружелюбно относился к Европе. Согласно результатам опросов, большинство москвичей не задумываясь отправили бы этот памятник в печь, будь на то их воля. Или на дачу к одному из тех, кто ответственен за его установку. Или выслали бы в Санкт-Петербург (чем, впрочем, недовольны сами петербуржцы). Фонтаны у подножия памятника должны создавать впечатление, что корабль скользит по волнам. Однако такой ассоциации ни у кого не возникает – корпус корабля стоит на высоком постаменте над поверхностью воды.

Закрыв глаза, я продолжаю прислушиваться. До меня доносится грохот экскаватора, шум прогулочного теплохода «Москва-84», а также голоса пассажиров. Какая-то девушка мурлычет припев песни «My heart will go on» из «Титаника», будто желая, чтобы бронзовая посудина Петра пошла ко дну, чем смешит свою подружку. На Крымском мосту воют полицейские сирены, а в довершение ко всему слышно, как дворник метет веником асфальт.

Прохожу еще несколько метров и слышу, как на стене здания дирекции парка Горького работает кондиционер и при этом тарахтит, как фен за секунду до поломки. В самом парке идет большая реконструкция, большая часть территории огорожена. Скрипучие экскаваторы засыпают песок на волейбольную площадку, две газонокосилки назойливо жужжат у Голицынского пруда. На соседней клумбе рабочие, вооруженные граблями, заняты прополкой, чтобы освободить место для новых растений. Один из них кладет деревянный настил на металлический каркас, каждая стойка издает свой звук.

Воробьи чирикают, голуби воркуют, собаки заливаются лаем, а дети – плачем. А еще звучит музыка. Нидерландский хаус льется из кафе «Пельмэн», американский джаз – из «Чайной высоты», брит-поп в исполнении Ноэля Галлахера – из наушников случайного прохожего с холщовой сумкой, на которой красуется надпись: «Open to the future». С ума сойти, какую палитру впечатлений можно получить, просто прислушавшись. Но на набережной Москвы-реки слишком много звуков, чтобы услышать, что за ветер перемен сейчас веет над ней.

«Выспались?» – спрашивает у меня Генрих утром следующего дня на чистом немецком. В кастрюльке варится овсянка, а сам он с виртуозностью шеф-повара нарезает бананы на ровные кружочки.

«Вы можете обращаться ко мне на ты, милостивый государь», – отвечаю я.

«Ну уж нет, мне больше нравится с такими церемониями. Правда ли, что в Германии все купаются голышом?»

«А правда, что в России все пьют на завтрак водку?» – не остаюсь в долгу я.

Генрих переходит на английский и мгновенно становится серьезным. «По статистике, русские пьют все меньше с каждым годом. В частности, водку. Двадцать лет назад проблема алкоголизма стояла действительно остро. Сейчас ситуация меняется к лучшему». Он знает это по собственному опыту. «Я с удовольствием выпивал раньше, мне по душе и аромат, и вкус. Особенно ценю ром «Stroh 80». Но в какой-то момент мой организм воспротивился алкоголю. Когда мы с друзьями в очередной раз собрались выпить, мне было плохо целых два дня, самое настоящее отравление, я чуть не умер. С тех пор я использую алкоголь лишь в виде ингредиента некоторых блюд».

С выпивкой связан и самый отчаянный поступок в его жизни, это произошло во время службы в армии: попав в пехоту, он отправился далеко от Москвы, куда-то на север, и в самый разгар новогодней вечеринки решил сбегать по морозу в одной пижаме в магазин, чтобы докупить еще пять бутылок водки. За тот героический поступок – пробыть на холодной улице в ночи добрые пятнадцать минут – ему не воздалось, наутро в свой адрес он услышал лишь следующее: «Башка раскалывается, это же надо, какой-то идиот притащил вчера еще водки».