Сорок три человека.

Эвелина убила сорок три человека, замарав свои руки кровью как в прямом, так и переносном смысле слова.

Она и раньше решала судьбы людей, однако делая это чужими руками, но здесь Патрик позволил ей окунуться в реальность того, чего стоят некоторые её решения. Когда реальные жизни не где-то там, а в твоих руках, всё это выглядит куда иначе и воспринимается совершенно по-другому.

Эвелина привыкла, когда её умоляют сохранить жизнь, прикрываются детьми и так далее; такое случалось не раз. И сейчас это не было исключением, каждый пятый просил её сохранить ему жизнь, но практически всех она игнорировала.

Игнорировала до того момента, пока следующей жертвой не стала какая-то женщина. Самая обычная женщина, опухшая от слёз и насилия, которое ей пришлось пережить, оставшись с солдатами наедине.

И именно на ней рука Эвелины дрогнула. Просто в какой-то момент она поднесла кинжал к горлу женщины, что рыдала, причитала и просила пощадить жизнь не ради неё самой, но ради детей, которые без неё останутся сиротами, и доделать дело не смогла.

В какой-то момент в её памяти мелькнуло лицо матери: она ровно так же плакала, когда погиб её отец, которого убили разбойники. Эвелина была ещё маленькой, но детская память запечатлела её лицо. И когда она, будучи ещё ребёнком, спросила самый обычный для ребёнка её возраста вопрос:

- Мам, почему ты плачешь?

Её мать ответила:

- Боюсь… что однажды нас может не оказаться рядом с вами.

Не такой ответ должен был дан ребёнку, но убитая горем мать сказала то, что было у неё на душе. Она боялась, что её дети останутся одни; что что-то вдруг случится с ней и мужем, отчего они останутся сиротами в не самом дружелюбном мире.

Случайно сказанная фраза осталась в воспоминаниях Эвелины и всплыла в самый неожиданный момент. Случайно сказанная фраза, возможно, изменила всё будущее Эвелины.

Внутри её мёртвого тела дрогнуло практически всё, и в память ворвались старые воспоминания, в которых она говорила, что всегда будет защищать добро и бороться со злом. Где она было не той девушкой, которой стала сейчас.

Но где заканчивается одно и начинается другое? Где заканчивается необходимость и начинается банальная жестокость? Где граница между злом и добром?

Эвелина взглянула на себя со стороны в тот момент – на ту, чья борьба за жизнь стала смыслом существования; где она убивала сначала ради того, чтоб защититься, потом, чтоб навести порядок, чтоб удержать власть, а сейчас ради того, чтоб запугать. Как плавно перешла от одного к другому. Как из обычной девушки она стала безудержным монстром, которым её и хотели видеть.

И если она продолжит в том же духе…

- Я уже не стану той, кем была… - пробормотала она в никуда, стоя перед женщиной.

Её взгляд переместился на человека, который подтолкнул её на это линчевание. Он стоял за этим помостом, скрытый от глаз гостей, и внимательно наблюдал за ней. Холодный взгляд, лишённый каких-либо эмоций, расчётливый и беспощадный.

Что он скажет на это? Назовёт слабачкой? Разочарованно вздохнёт и уйдёт? Попытается скрыть все свои чувства под улыбкой и фразой «ничего, бывает»?

Она помнила другого парня, помнила того, кто хотел просто жить, но человек перед ней был расчётливым, беспощадным и очень жестоким. Непроницаемым для чужого горя, полным ненависти ко всему, что против него. Он знал только один путь – истребление. И в этом он явно преуспел. Патрик хотел исправить мир кровью и насилием.

Хотела ли она стать такой же?

Эвелина поймала себя на мысли о том, что он уже был другим человеком, не тем, в кого она влюбилась однажды. Тот парень был стеснительным, неловким, слегка трусливым и неуверенным, но готовым броситься на помощь. Кого-то такие раздражали, но она нашла такого молодого человека привлекательным. Он был милым и добрым.

Но сейчас перед ней был беспощадный, не знающий сомнений и страха антигерой. Она не утверждала, что он не знает, что такое добро и милосердие, что он убивает всех подряд не моргнув глазом. Однако тот самый Патрик умер в Дасте, спасая Констанцию.

Умер навсегда. Поэтому…

Эви выронила кинжал.

- Заберите то, что я вам отдала, - обратилась она к послам, даже не повернувшись к ним. - Вашим графам будет и этого достаточно. Мы дадим вам повозку, чтоб туда можно было складировать головы. Вы поклянётесь, что вручите всё это лично в руки своим хозяевам. На этом мы закончим.

На ватных ногах, не обращая внимания на рыдающую от облегчения женщину, на то, как выдохнули пленники, до которых не дошла очередь, Эвелина спустилась с глаз посланников долой. К тому, кто её ждал внизу.

Он ничего не сказал, а она побоялась взглянуть на него. Даже понимая, что человек перед ней безвозвратно изменился, Эвелина боялась его осуждения, то, что он скажет ей, упрекнёт, посчитает слабой. Она почувствовала себя очень зависимой от его мнения и слишком уязвимой, из-за чего ненавидела себя за эту слабость.

Прошла мимо и остановилась, не оборачиваясь, ждя, что Патрик скажет.

Было тихо, если не считать суеты вокруг.

Секунды тянулись непростительно долго. Её напряжение было на самой высокой ноте, и, не выдержав, Эвелина сама задала вопрос.

- Ты разочарован во мне?

Разочарован ли я в Эви?

Я действительно был рад, что она осталась верна себе. Нам здесь и меня одного с головой хватает; человека, который путает берега и перегибает палку. Я пытаюсь подмять всех под свою логику и сделать монстрами, при этом желая, чтоб в мире правили добрые и милосердные люди.

И сейчас я вижу небольшой изъян в этом всём. Если уж занимаюсь грязной работой, то лучше это всё оставить на меня самого.

Так что разочарован ли я в том, что Эви пощадила кого-то?

- Ты поступила так, как считаешь нужным, Эви, - спокойно ответил я.

- То есть разочарован, - подвела она итог.

- Бля, Эви, как я могу быть разочарован или не разочарован в том, что ты сделала?

- Но ты ожидал, что я убью их. А я не смогла. Мне… стало жалко их. И то, что я пощадила тех людей… разве это не слабость?

Я вздохнул, подошёл к ней сзади и обнял. Аккуратно обнял, прижав к себе.

- Скажи-ка, с каких пор милосердие и доброта стали слабостью, Эви? – поинтересовался я.

Мне вообще интересно, почему это считают слабостью? Добро, милосердие, жалость, сострадание – какого хера это всё слабость?

Я не говорю про людей-хлюздиков, которые вообще ничего не могут сделать, потому что они сами по себе то ещё желе. Такие люди, что ни мнения не имеют, ни отпора не дадут, даже если их макать в унитаз головой будут – тут и так всё ясно, хотя это тоже не порок. У них жалость не жалость, а обычное поведение, милосердие не милосердие, а лишь попытка не пачкать руки.

Но для обычного человека все хорошие качества записывают в слабость, а убийство в силу. Но разве убивать, мстить, гадить является силой? Пизданутый мир навязывает пизданутые правила.

Человек может быть сильным и добрым, стойким и милосердным. А вот эти быдловские понятия вообще пошли от чмошников, которые сами хуесосы и других хуесосят. Это они, пользуясь добротой других, говнят, отчего считают это слабостью.

- С тех, что слабые люди делают побла… ай! За что?! – возмутилась Эви, когда я костяшками пальцев стукнул её по макушке.

- За то, что тебе уже столько лет, а мозга не прибавилось ни на грамм. Не путай слюнтяев с добрыми людьми, Эви.

- Добрые люди лошадьми работают, - обижено ответила Эви.

Первый раз слышу такую фразу.

- Слюнтяи, которые не могут сказать нет, глупая Эви. Ты сейчас расстроена тем, что типа разочаровала меня. Ты меня за кого принимаешь?

- За… что за вопрос? Ты на что меня хочешь подтолкнуть?!

- Я считаю, что ты слишком связана желанием угодить, - стукнул я ей неприятной правдой в лоб. – Однако мне не нужно, чтоб мне угождали, Эви. Я уважаю любой твой выбор и практически всегда понимаю твои мотивы. И даже сейчас ты просто сжалилась над женщиной и подарила ей жизнь. Это не делает тебя слабой, слабые люди никогда бы не добились подобного, чего добилась ты. Просто у тебя добрая душа, и в этом нет ничего плохого.