Мужчина не рассказывал, каким образом в его руках оказалось содержимое мешков. Вера подозревала, что муж занимается еще чем-то, помимо прямых обязанностей по КЗОТу на заводе, но никогда не спрашивала прямо. И как спросить, если разговаривать в семье не принято?
Мешок с деньгами и грибком хранился в углу гостиной пару месяцев как символ несбывшихся, но все-таки надежд – отчаянно безнадежных, с привкусом суицидальности. Ибо сдохнуть хочется о того, что о нормальных вещах приходится мечтать. А вдруг он изменится? «Ведь бывают же чудеса, и со мной непременно должно одно из них произойти, я же принцесса», – думала Верочка, смотря на клетчатый химмешок, в котором покоились ее чаяния на лучшую жизнь.
Привести деньги в порядочный вид не удалось, и мешок был положен в еще один и отправлен обратно в гараж. Не выбрасывать же?! После того, как семья узнала о деньгах, Борислав периодически и крайне нехотя приносил домой часть тех, которые не выцвели.
Мужчина всегда вел здоровый образ жизни, никогда не курил и алкоголь принимал на душу в минимальных количествах и только на Новый Год. Расслабиться и дернуть стопочку в конце рабочего дня или просто для настроения было чем-то невозможным от слова «трансцендентальность» по Канту. Борислав за всю жизнь ни разу не напился, не накурился и не наболтал лишнего в пьяном забвении, сидя на скрипучем диване в цветы вместе с каким-нибудь другом-собутыльником о том, насколько скудное существование ведет и как мог бы прожить жизнь иначе.
Вместо этого ежедневно делал зарядку и мечтал жить в лесу, подальше от людей. Последнему не сбыться не судилось, ибо жена, теща и наличие людей в мире, с которыми все же нужно было взаимодействовать, пусть и молча. Слишком «в себе», малоэмоциональный, твердолобый и нечувствительный.
Верочка же была воздушной, творческой, ориентированной на красоту мира эстеткой. С прекрасной русой шевелюрой из вьющихся волос, большими глазищами и «коренастой» фигурой, украшенной бюстом третьего размера. В селе сложно родиться утонченным физически, ибо ежедневная дойка коровы или колка дров как-бы «накачивают руки», делая их внешне рабочими. Несмотря на семейную педагогическую интеллигентность Вера помогала по хозяйству наравне со взрослыми.
Стремилась быть полезной, доброй и отзывчивой. Ей очень нравились слова благодарности от других, особенно от мамы. Редкие комплименты в ее адрес взращивали невидимые крылья на спине под ситцевым домашним халатом в мелкий цветочек, который носила каждая первая совковая хозяйка. Более того, Верочка прилагала максимум, чтобы получить одобрение. Часто это одобрение проявлялось в просьбе о добавке ужина Бориславу или мамином «о, наконец-то нормально вышло». Ну хоть так.
Два противоположных мироощущения сплелись в единую субстанцию, ибо так положено. И держалась эта диалектическая семейная помесь на том, что никто не рассказывал о своих чувствах, настоящих желаниях и не озвучивал потребности. Как будто никто их не имел. Первый и последний раз: «Я тебя люблю» было сказано Верой и Бориславом в день свадьбы тридцать лет назад. Иногда каждый «вылазил» из общего контекста, пытаясь ухватить чуток счастья и глотнуть воздуха, но его быстро запихивали обратно: «Сидеть. Семья».
Семья же больше походила на стайку обезумевших от голода гиен, периодически откусывающих у слабого кусок живой плоти на бедре. При этом роль слабого блестяще и посменно отыгрывал каждый. В армии могли бы позавидовать тому, что человек без напоминаний, уговоров и устава самостоятельно заступал на вахту. То Борислав обижался и объявлял молчанку, прекращая говорить две традиционные фразы «Я ушел» и «Добрый вечер» – это значило, что Вера чем-то сильно провинилась. Порой сама женщина превращалась из тирана в жертву и демонстративно плакала на глазах у черствого и скупого супруга. Мария Ивановна держала нейтралитет, разыгрывая спектакль счастливой семейной жизни перед внучкой, которая не должна была узнать о том, что нормальные люди так не живут. Поэтому девочку часто водили по театрам, на прогулки в далекие парки и читали вслух украинскую классику, чтобы наполнить голову хоть какими-то словами.
Вечером женская часть семьи устраивалась на небольшом и твердом кухонном уголке, садясь на который нужно было подкладывать перину даже очень тучному человеку с объемным задом – в совке изготавливали мебель не для комфорта, а чтобы чем-то заставить дом. Верочка насыпала цейлонский чай в керамический чайник с перламутровым отливом – единственная часть из большого сервиза, который хранился в серванте на случай… На какой случай – ни одна советская женщина не могла бы ответить, но хранить нужно было и непременно в серванте. Если что-то нечаянно разбивалось при попытке снять пыль, это приравнивалось к катастрофе, и с виновником не разговаривали месяцами. Поэтому к таким сервизам мало кто осмеливался прикасаться, отчего они настолько загрязнялись и залипали, что после 90-х их просто выбрасывали.
Верочка нарушила правило и позволяла домочадцам пить чай из сервизного чайника. Мария Ивановна доставала из холодильника, стоявшего в коридоре из-за отсутствия места в кухне голландский сыр, а Оля несла вишневое варенье домашнего приготовления. Каждое лето Верочка закрывала баснословное количество банок с вареньем – яблочное, тыквенное, с добавлением лепестков роз, которое делалось по ее тайному рецепту несколько суток, и, конечно, вишневое. Последнее было самым вкусным, ведь готовилось без косточек. Женщина гробила сутки, чтобы подоставать косточки из каждой вишенки, а потом столько же, чтобы каждую ягодку проверить еще раз. Ведь если делать, то идеально. В этом отношении Вера действительно заслуживала прозвище «мньоха», которым ее величала мама.
Вечера были очень душевными, пахучими, ведь тогда сыр действительно пахнул сыром, а чай на самом деле требовал заваривания, а не кипятка, чтобы покрасить чашку. Женщины обсуждали прошедший день, Мария Ивановна раздавала полезные советы на завтра, Верочка сильно плямкала, тщательно пережёвывая еду, и громко сербала горячий чай, так как употребляла исключительно кипяток. Маленькая Оля молчала, впитывая вербальный опыт у старших. Такие посиделки были редкими, но желанными, поэтому дамы уходили на ночной покой далеко за полночь.
Двухкомнатная квартира походила на элитную мусоросвалку. В ней размещались неописуемой красоты разнообразные безделушки и предметы роскоши, которые в советские времена достать было невозможно, но Верочке, ценительнице прекрасного, это мистическим образом удавалось. Формат малогабаритного пространства и убранство квартиры не сочетались между собой, но тонкий вкус женщины нуждался в реализации. Особым местом силы и женственности было трюмо из прямоугольного зеркала, прибитого на два гвоздя в стену, и низкого шкафчика с двумя дверками ал-я «муж, золотые руки, сделал сам». Сбоку, слева от зеркала, висел необыкновенного изящества светильник в виде двух свечей, включая который можно было осветить свою и соседскую квартиру. Яркие лампочки выедали глаза, но смотрелось крайне эффектно. В шкафчике хранился настоящий клад в деревянных овальных шкатулках с узорами из цветов, покрытых лаком. Когда их открывали, слышался характерный скрип от разъединения прилипших друг к другу шкатулки и крышки, а коридор наполнялся запахом хвои.
В одной, украшенной абстракцией, похожей на клетчатый шерстяной плед, Верочка хранила пуговицы: разных размеров, толщин, форм и историй. Другая шкатулка с портретом Маши Ростовой вмещала украшения: пластмассовые колечки, бантики в волосы, ленточки-браслеты на руку, булавки под золото и медь, игральные кубики и цветные стеклянные шарики, о предназначении которых домочадцы не знали.
Также внутри шкафчика можно было отыскать еще кучу всего: безделушки, шелковые шарфики, красивые бумажные пакетики, бархатные коробочки с кольцами из драгметалла, пустые баночки из-под кремов, которые хранили запах, флакончики начатых и новых духов.
В погоне за эстетикой сорокалетняя женщина превращалась в маленькую инфантильную девчонку, собирающую красивые бессмысленные безделушки. Верочка входила в волшебный мир красоты и грации каждый вечер после ванны, стоя у трюмо, любовно разглядывая себя и обмазывая лосьоном лицо.
