А идеальным можно все, ведь ничего дурного они по природе натворить не могут. Вера не была глупышкой, бессмысленно творящей, что вздумается. От мамы она унаследовала важную черту – хитрость, которая помогала ей за счет убеждения других в неотразимости, получать не только желаемое, но и не быть раскритикованной. Аура человека, уверенного в собственной непогрешимости, похожа на вязкую и тягучую смесь в воздухе – не вдохнуть нельзя, ибо физиология, но глаза выедает по-черному, отчего их лучше закрыть и не видеть реальности. Неадекватная самооценка, взлелеянная с детства, плоха тем, что человек не просто чувствует себя круче других, а в том, что другие думают, что так и есть.

То, что привозил папа, не всегда подходило вкусам и вызовам столичных модных трендов. Одежда, купленная на ярмарках и с рук подпольных торгашей за бешеные деньги, часто належивала дырки от моли в студенческом шкафу. Это повлекло за собой конструктивное решение – продавать подарки любящих родителей младшей сестре, чтобы радовать себя, зацикленную на безупречной внешности, обновами на вырученные у кровинушки деньги. Зою, несведущую в моде и внешней эстетике, устраивал и фасон, и цвет, и материал, из которых были пошиты свитера, блузки и юбки-годе до колена с потайной молнией сзади. Девчонка «харчами не перебирала», а покупала, что дают. На тот момент Зоя училась в ПТУ, куда ее, бездарь и лентяюгу, отправили после окончания на тройки средней школы. Было обидно и непонятно, но приходилось покупать шмотки с «барского плеча», ибо совковый рынок продовольственных и хозяйственных товаров был достаточно скуден на предмет выбора, а одеждой снабжали только старшую сестру, потому что «она заслужила».

Папа, приверженец справедливости и равенства, о Верочкиной предприимчивости не догадывался. В противном случае, выгребли бы все женщины семьи по полной, несмотря на то, что отец не был скандалистом и старался придерживаться нейтралитета в «бабских спорах».  Поэтому никто не пищал и не жаловался, боясь остаться крайним. Больше всего трусилась Вера, ведь лишиться папиных подарков, среди которых находились и сносные вещи, означало бы гибель для той, чья безупречная внешность стала второй кожей.

Мария Ивановна знала о торговых отношениях дочерей, но молчала. Она в принципе на все нелепости и проблемы старалась закрывать глаза – так проще. Особенно, если дело касалось младшей дочери. Не абортировала – пусть «спасибо» скажет. Близких отношений между ними не было никогда.

Жить женщинам стало проще и спокойнее после смерти Назара Алексеевича. Тот несвоевременно покинул мир от цирроза печени. «Надо же, никогда не пил», – поражались родственники и знакомые на кладбище, куда пришли не по любви и уважению, а потому что так заведено. Больше всех голосила и убивалась над гробом Зоя, которая рыдала о том, что папа посмел унести с собой навсегда – любовь. Он был слабым человеком, подчиняющимся женщине, но к младшей дочери относился по-людски. Не без мелких ссор и нравоучений, но Зоя всегда знала, что хоть кому-то в этом мире была по-настоящему небезразлична.

Однажды она со своим закадычным другом-соседом Сережей играли во дворе с бутылками, в которых папа хранил смеси для проявления фотографий. В селе снимки и фотоаппарат были чем-то диковинным, поэтому к нему часто обращались за семейными портретами или изображениями гроба с несвоевременно усопшим на память  потомкам. Бутылки с драгоценными смесями Назар Алексеевич бережно хранил в деревянном ящике из-под овощей, который прятал в погребе. Ящик оказался без присмотра, так как намеревающийся проявить пленку папа отвлекся и куда-то отошел. Как назло, в это время Зоя с Сережей настигли темные стеклянные бутылки и случайно разлили содержимое. Заполнить сосуды было нечем, мысль убежать из дома, чтобы не выругали, также 5-летних детей не посетила. Они просто забросили пустые бутылки в кусты и принялись играть дальше, как будто ничего не произошло.

По возвращению папа, безусловно, обнаружил пропажу:

– 

Зоя, а ты не видела тут у меня бутылки стояли?

– 

Видела, – гордо ответила девочка.

– 

То где же они? – папа удивился тому, что дочка начала признаваться.

– 

Бежала большая собака, взяла бутылку в зубы и «пашол»! – громко изрекла Зоя, двинув маленькой ножкой Сереже по колену, чтобы тот подтверждающе кивнул.

– 

А куда ж «пашол», Зой? – поинтересовался папа, не скрывая улыбки и умиления девочкой, на ходу придумавшей сумасшедшую историю.

– 

Далеко! – четко произнесла дочь, взмахнув рукой в сторону зеленого луга, на котором паслись коровы.

От мамы за такое Зоя получила бы и не раз.

А вот папа любил Зою такой, какая есть, поэтому она часто делилась с ним разными секретами, прекратив придумывать комические истории о собаках и котах, которые вместо нее пакостят во дворе. Обычно правду говорят тогда, особенно неприятную, когда знаешь, что за это тебе ничего не будет. А вот обманывают по одной причине – из-за страха сказать, как было, ибо как было, с точки зрения реципиента информации, неправильно и осудительно.

Папы не стало, и Зоя оказалась никому не нужной. Как-будто вырезали почку или желчный пузырь – жить можно и даже не видать изъяна, но здоровым уже все равно не будешь.

Относительно Верочки мама постоянно находилась в режиме онлайн. Нужна помощь, рекомендация, которая давалась без просьбы, но под соусом категорической необходимости выручить «малохольную» в бедах жизненной пучины, – всегда welcome и в любое время. Даже после похорон Назара Алексеевича и переезда женской оставшейся части семейства в столицу, мама осталась жить вместе с Верой и ее вечно больной дочерью Олей.

Дочь родилась не от кого-нибудь, а от самого видного парня в селе, с которым Верочку настоятельно поженили, ибо других более достойных кандидатов среди сельской рабочей общественности просто не было. Борислав был видным, высоким, подтянутым и кареглазым, трудолюбивым и из приличной семьи таких же учителей. С этой педагогической кастой семья десятилетиями негласно находилась в контрах, но когда пришло время браковать выросших детей, то взрослые решили поступиться эгоизмом в угоду сплочению интеллигентности, так как других интеллигентов в селе не было. Единственным человеком, открыто протестующим против заключения брака, был Назар Алексеевич. Тот без смущения заявлял свое «фу» о том, что нельзя выходить замуж только потому, что муж красивый и умеет читать. Папа искренне любил маму и дочерей, желая, чтобы те строили семью на любви и нежности даже с представителями рабочего класса без золотых медалей по окончанию школы. Но папу никто не слушался, особенно Верочка, для которой мужчина стал подтверждением ее прекрасности а-ля «на принцессе должно лежать только принцу».  После смерти папы вопрос с «неправильным выбором» отпал сам собой.

Жизни с тещей Борислав не перечил. Возможно, потому, что вообще мало разговаривал. Не сказать, что интроверт. Наоборот, экстраверт, любящий шумные застолья, праздник и друзей, который просто не любил жену, прекративший к ней прикасаться как к женщине после рождения дочери.

Несмотря на то, что и Верочка и ее муж были самой завидной и красивой уже столичной парой, отношения строились по принципу «в книжке написано, что семейная жизнь – это…» При советской власти об отношениях мужчины и женщины можно было прочесть лишь в кулинарной энциклопедии, соответственно, жизнь Веры с Бориславом выглядела как «принеси, забери, ужин на столе и почему так дорого?»

Сложно вести диалог с тем, кто тебе не нравится. Даже поскандалить по-человечески не удавалось, чему соседки, живущие с алкашами и получающие по морде три раза в неделю, сильно завидовали. Тащить «любимую пьянь» из канавы – это плохо, но мало кто из завидующих идиллии размышлял над тем, что жить без любви – еще хуже.

Тещу Борислав воспринимал положительно. Та варила, стирала, штопала и не влезала в личную жизнь молодняка. Настолько была индифферентна, что увидев однажды в доме постороннюю женщину и зятя с голым торсом, прошла по-тихому в комнату, забыв сообщить об адюльтере дочери вечером того же дня.