«слон», или женщина «хмелевка» и мужчина «голован». При психологической совместимости, ярких внешних данных партнеров, взаимном сексуальном удовлетворении и возникает самое прекрасное чувство, на чем держится жизнь, семья, счастье, которое мы и нарекли любовью. Без нее ни одно живое существо не может жить. Я желаю тебе, мой друг, встретить ту единственную и влюбиться…
Иначе жизнь не имеет смысла.
– А вы любили? – тихим голосом спросил Рон.
– О своей любви я расскажу тебе в следующую ночь. Сейчас уже поздно. Скоро рассвет, а мы с тобой заговорились.
И мадам Роси удалилась.
Бабушка Дороти уехала к родственникам в соседний Дортсмут, хозяйство поручила мадам Роси: ухаживать за птичьим поголовьем и кормить Роню. Утром мадам Роси приготовила вкусный завтрак – яичницу с ветчиной и острым соусом, кофе с блинчиками на меду, положила в портфель Роне пару «чаникс» в шоколаде и два бутерброда с сыром и маслом,да еще с геттенской колбасой. В термос налила сладкий кофе лучшей бразильской фирмы. Таких яств бабушка Дороти никогда не готовила. И таким отношением все было сказано. Провожая на учебу, мадам Роси обняла «своего Роню», расцеловала. И этим тоже все было сказано…
Рон не знал, как дождаться окончания скучных занятий, торопил
время, желая скорее возвратиться к ласковой мадам Роси. Он гнал, игнорировал все, что мешало думать о предстоящей ночи. Только мадам Роси захватила его мысли, дела, воображение. Больше ничего он не видел, не слышал.
После ужина, уложив маленького Рошара спать, мадам затеяла ванну для двоих. Рон никогда не купался с женщиной, стыдился. Но она настаивала, обещая незабываемое наслаждение. И вот уже горячий пар играл в ванной, окутывая обоих. Роси попросила Роню подождать, а через минуту вернулась с шампунем фирмы «Каттенпунтер». Бесподобный запах в сочетании с нежностью мадам Роси дурманили, разоружали застенчивость Рона полностью. Он до того осмелел, что позволил себе обнять «свою Росинку» прижаться к ней, поцеловать в пухленькие губы, что привело ее в неожиданный восторг. Она купала юного влюбленного с великой нежностью, а он наслаждался ее красивым телом, с восторгом ощущая радость прикосновения. Так не купала его родная мать, он не помнил подобных обхождений. Мадам Роси искусно гладила его по спине, омывала живот и, вспенивая воду, как бы невзначай касалась ладонью его мужской гордости, тщательно омывая его. «Ах, ты мой «балун»! – шептала она. Мадам попросила Рона потереть ей спинку, он неумело скользил мочалкой по
смуглому телу, овалу шеи, широким бедрам. От такой вожделенной близости восхитился, его охватил восторг. Роси повернулась к нему, обняла бедра ногами, прижалась розовыми сосками к груди, а губами поймала его губы, и они, закрыв глаза, изнывали от наслаждения. Кажется, животрепещущая жизнь распахнулась перед юным влюбленным, втягивая его в сладкий трепет. Мадам Роси не могла удержаться от соблазна задушить юного Роню
в своих объятиях, она ласкала его пурпурными губами, а руками не переставала обвивать, нежить тело. Сладостный «миг» затянулся до самого рассвета. Она начала отжимать волосы, вымакивать влагу полотенцем из розовой груди, припухлых сосков, из плеч и рук. Каждое ее движение Рон ловил с уверенной гордостью победителя. Закончив осушивание, завернула «своего Роню» в банное полотенце, подняла на руки, перенесла на постель. Там, не отрываясь, продолжала целовать в щеки, шею, животик,
а потом перешла к сумасшедшим греческим ласкам. Такого Роня не
ожидал, не ощущал, даже не знал, что может быть такое… От восхищения он немел. Обессиленный горячей ванной, он полностью доверил себя ласкам неукротимой мадам Роси. Ее импровизациям не было предела, опыт в обхождении, чувственное дыхание возносили его до небес.
Ему тоже хотелось отвечать и отвечать на ласки, чтобы она не сомневалась в его любви. Только в ласках, думал он, сольется навсегда с мадам Роси и не расстанется никогда. И, как в прошлый раз, отбросив стыд,
начал легко касаться руками ее бедер, груди, прижиматься к соскам, ловить пылающими губами ее губы, неумело целовать, целовать, не зная предела наслаждениям. В ответ на желания и призыв перешел, по ее наущению, к греческим ласкам. Она ждала этого. Роня, осмелев, изобретал все новые и новые способы, чтобы довести свою возлюбленную до высшей степени накала. Он даже переигрывал ее режиссуру, чувствуя, как его желания сливаются с любовным томлением мадам Роси, умножают страсть.
– Вы божественны, вы сведете меня с ума! – тихо повторял Рон.
Не зная, что далее предпринять, ошеломленный от переживаний, он обнимал лежавшую в неге мадам Роси, плакал. Плакал по-настоящему, с дрожью, всхлипыванием, тихо и нежно шептал: «Ко мне так хорошо никто не относился! Я могу помереть от счастья…»
Весь мир кружился, плыл у него перед глазами и казался ему радужным, созданным только для него. И ничего, кроме счастья, радости вокруг не существовало.
– А теперь я расскажу тебе о своей первой любви, – загадочно произнесла мадам. – Но сначала несколько слов о значении поцелуя, с которого моя любовь и началась. Ранее я никогда, ни с кем не целовалась до того вечера, о котором пойдет речь. Мне казалось, поцелуй – обычный знак внимания между людьми. Только так я думала до тех пор, пока первый поцелуй не перевернул мой замкнутый мир… Был вечер выпускников летного училища в городе Айдахо, где мы жили тогда с родителями. Мой отец служил капитаном военно-воздушных сил, все мои подруги были дети военных. А тут выпуск молодых летчиков! Мы, веселые, беззаботные, молодые гимназистки уже засматривались на летчиков. Ветер желаний, жажда неизведанного занесли нас на вечер. События складывались превосходно. Играл оркестр военно-воздушных сил. Мы сидели на гостевой половине, я чувствовала, как происходящее в зале захватывало меня, будило скрытые желания, мне хотелось летать, петь, плясать. Было беззаботно, легко, великолепно. Меня пригласил на танец молодой летчик. Я кружилась с лейтенантом, он бросал меня в такие виражи, па и дра-па-па, что я вертелась вокруг него, как пушинка, чувствовала его сильные руки, прониклась к нему
уважением от сознания того, что я слаба, беззащитна, а он сильный, здоровый сможет быть мне надеждой и опорой в жизни. Ни о любви, ни о поцелуях не мечтала. Мне было божественно-приятно. Кружилась голова, улетал куда-то потолок, мелькали лица, звезды на погонах молодых лейтенантов. Потом мы, захмелевшие от счастья, на миг остановились, летчик слегка приподнял меня за талию, поцеловал в губы, сказал: «Милая!» Этим поцелуем, ласковым словом он перевернул мою жизнь. Вкус поцелуя, смешанного с шампанским и запахом каких-то необычных мужских духов преследует меня всю жизнь. Я его не забуду никогда. Мы выбежали на улицу, где грохотали машины, гудел электровоз, но мы ничего не замечали,
стояли под деревом, целовались, целовались, почти не отрывая губ. Мишель, мой Мишель был большой мастер на поцелуи. После его поцелуев ходила без ума, была обессилена, обескуражена, обнажена. Я не могла ничего с собой поделать – мои губы тянулись к его губам. Нам хотелось целоваться без меры и приличия. Но, скажу тебе, Роня, то были особые поцелуи, каких я более ни от кого не принимала… Поцелуи желания, поцелуи любви, нараставшей страсти и – ничего больше! Казалось, мои чувства, желания вмещались в
наши поцелуи, так мне было хорошо, великолепно. Мишель выглядел красавцем. Чуть выше среднего роста, кудряв, широкоплеч, а на смуглом лице – голубые глаза!.. Он, казалось мне, обладал сверхъестественной силой, представлялся неземным, бесподобным. Ты спросишь, как же он целовался? Милый мальчик, моё описание будет жалким подобием тех сверхчеловеческих ощущений. Ни с чем не сравнимое чувство соединения. Он захватывал мои губы своими губами, нежно ласкал язычком, водил им вдоль губ, а я упивалась нектаром любви, и нам не хотелось отрываться. Ах, если бы так продолжалось вечно!.. Но так не бывает. Он проводил меня домой, а рано утром мы встретились. Мишель захотел, чтобы я благословила его на первый самостоятельный полет. Я на прощание осенила его святым знамением, он поцеловал меня на прощание нежными молодыми губами. Я махала ему рукой, по моим щекам текли слезы, я дрожала, хотела вернуться туда, на взлетную полосу, где стояли в готовности самолеты. В последний раз мелькнула его ослепительная улыбка. И все: я больше его не видела. Его самолет разбился, Мишель погиб…
