Негде ноне новых воев брать! Прошедшее недавно по Руси моровое поветрие не пощадило никого: ни иерархов церкви, ни бояр, ни крестьян, ни ратников, даже богатые боярские дворы стояли пусты. У князей Трубецкого и Одоевского по три сотни душ жило, ныне, кажись, по десятку людей Бога за избавленье молят. От страшной болезни один за другим умерли князья Иван Пронский и Михаил Хилков, суздальский архиепископ Софроний, а царская семья едва спаслась в Калязине. В Москве и пятой части православных в церкви на службы не сбирается! Хорошо, Никон вовремя отправил царицу с детишками в монастырь, а опосля и ему бывший с войском в Смоленской земле государь выехать из Москвы повелел! Все беды за грехи наши великие!
Совсем обезлюдел Нижегородский уезд, наполовину вымерли Тверь, Муром, Звенигород, почти полностью – Калуга и Переяславль-Рязанский. Мало кто выжил в Чудовом, Вознесенском да Ивановском монастырях. Русь в очередной раз выкосило беспощадной косой эпидемии. И сейчас все наличные ратные силы либо стояли на польских рубежах, либо пылили по дорогам к градам Ливонии, а помочь стольнику Потёмкину было-таки необходимо!
И не так, как царю! За невозможностью, как раньше, послать Алексею Михайловичу дополнительное войско, Никон устроил так, что государя-боголюбца в Москве благословили на поход сразу два патриарха – сам Никон и патриарх Антиохийский Макарий, находящийся в столице по важнейшим церковным делам. Зело доволен был царь!
Но у него только государев полк составлял восемнадцать тысяч воинов, не говоря о других войсках, число которых патриарх точно не ведал, но по словам царёва тестя Ильи Милославского, ведавшего полками нового строя, много превышало двадцать тысяч. А Потёмкина и тысячи не набиралось против нехристей, засевших в крепостях по Неве, и отрядов, сухопутных и речных, наверняка уже спешащих на помощь толстому увальню барону Горну! Никон прекрасно понимал, что Потёмкин может только вывести православных на Русь и нанести шведам максимальный урон, потому что на большее сил ему не хватит, и пока государь с Ригой не покончит – никаких подкреплений ждать не стоит. А такие крепости как Рига изгоном не берутся – осада может быть очень долгой. И – без морских судов – неудачной. Даже не будучи воеводой, патриарх это прекрасно понимал и не разделял уверенности Алексея Михайловича, что датский король Фредерик придёт ему на помощь с моря. Иноверцы всегда делают только то, что им выгодно, а какова выгода отправлять флот куда-то на помощь русским? Сначала надо убедиться, что они переломили ход войны и побеждают.
Говорил об этом патриарх царю, но молодой государь не внял его советам, упирал на то, что он письмо Фредерику самолично подписал – и против такой любезности король не сможет устоять. Эх, те бы силы, что на Ригу, да к Нарове и к Неве услать! Исконные земли вернуть обратно! На то войск бы достало. Но нет! С малым отрядом взял в осаду Корелу воевода Пушкин, спешит с невеликим отрядом к Орешку крепкостенному Пётр Потёмкин!
Потому Никон и звал к себе находившийся на службе у Московского государства отряд казаков, потому и велел явиться пред свои очи атаману Назару Васильеву. Казаки, по мысли патриарха, были последним, из тех что под рукой, добрым воинством, умевшим биться как на суше, так и на воде.
Звал Никон атамана не в Патриарший дворец, перестройку которого уже завершали в Кремле – в село Воскресенское. Чтобы поговорить без лишних ушей.
…В Воскресенском было почти так же многолюдно, как в столице: сновали люди, подводы везли камень, лес, раздавался звон пил, чьи-то крики, конское ржание. И его богатый наряд выделялся среди строителей, многие из которых, попадаясь на глаза, кланялись, будто боярину какому, что сначала изрядно веселило атамана, а потом стало раздражать.
Но – сам виноват: чтобы не уронить своё казачье достоинство перед лицом патриарха, Васильев надел лучшую одежду, коей не постыдились бы и знатные щёголи-москвичи. Его наряд состоял из рубахи тонкого льна, шёлковых синего цвета шаровар, сшитых по турецкой моде, телятинных красных сапог. А вместо привычного зипуна казак надел алого сукна кафтан. На голову Васильев водрузил суконную шапку, отороченную мехом куницы. К широкому поясу он прицепил небольшую турецкую саблю в украшенных драгоценными каменьями ножнах и по привычке хотел тут же засунуть за пояс ещё пару пистолетов, но раздумал: всё же к духовному государю, к самому патриарху зван был казачий атаман!
– Великий государь и патриарх Никон возводит Русские Палестины, – торжественно поведал атаману высланный навстречу, по чудной одежде быстро разыскавший его в толпе простолюдинов, служка и, кивнув на саблю, покачал головой. – Оружный к патриарху? А ить святейший-то угадал. Разрешил те к нему с саблей. Следуй за мной.
Служка начал восхождение по крутом склону. Назар не отставал. Для него, в походах привыкшего ко всяким переходам, подъём был не в тягость, а вот молодой ещё провожатый под конец совсем запыхался. «Непуганый он, – с улыбкой отметил про себя атаман, в поход бы его – враз изменился. Али погиб».
Но тут взобравшийся на холм казак споткнулся – и чуть было не налетел на чью-то внушительную фигуру в чёрном облачении. Быстро поднимая глаза, заскользив взглядом по посоху, от чёрной мантии к драгоценной панагии, украшавшей грудь, затем к бороде, усам, белому вдохновенному лицу, обрамлённому длинными и густыми тёмными волосами, и выше – к обтянутому намёткой белому куколю с вышитым на нём шестикрылым Серафимом, вершающему всё кресту, он понял: перед ним сам патриарх.
Назар, сняв шапку, отвесил земной поклон, промолвил:
– Здрав будь, великий государь!
В ответ Никон перекрестил атамана.
Не совсем понимая, зачем, Васильев тоже перекрестился. Заметив, что щепотью, Никон одобрительно промолвил:
– Ужель усвоили на Дону?
– По отеческому обычаю крестом себя осеняю! – дипломатично молвил казак.
– Так и должно быть, – довольно кивнул головой Никон и взглядом отпустил служку. – Знаешь, где мы стоим?
– Не ведаю.
– На холме Сион! И будет здесь возведён монастырь, в котором, надеюсь, и за ваши победы не один молебен братия отслужит! Там – Елеонский холм, там – холм Фавор, а это реку я нарёк Иордан! – простерев вперёд длань увлечённо объяснял Никон. – А здесь мы построим собор по образу Храма Гроба Господня!
– Всё славно, что во славу Господа! – кивнул головой атаман.
– Мы тут одни, – без обиняков перешёл к делу Никон. – Я ведаю, что казаки люди вольные, потому сюда и звал, чтобы тебя палатами не стеснять. – Любуйся на мой Новый Иерусалим и отвечай: ты взаправду в морских походах был?
– Турка воевали, в Трапезунд ходили, – подтвердил Васильев.
– Сколь казаков с тобой?
– Пять сотен без тридцати с ясаулом!
– Речные струги вам ведомы?
– Для рек хороши малые струги, великий государь и патриарх, – поклонился атаман. – Полтора десятка для моих товарищей нать.
– Малые, малые, – наморщил лоб Никон, – это в пять саженей[33]?
– Да, и в сажень от борта до борта, – с неподдельным удивлением глянул Назар на высшего церковного иерарха.
– Не дивись, во всё вникать самому приходится! А ведь и таки струги для самых малых рек Ордин-Нащокин построил, – удовлетворённо кивнул патриарх. – Если я вас не к бусурманам в туреччину а к нехристям шведским пошлю – их побьёте?
– Всех порешим, кака разница – турку али свея, не сумлевайся, великий государь! – продолжил титуловать почти по-царски патриарха Васильев, видя, что Никону это приятно.
– Тогда вот тебе мой наказ: не мешкая пойдёшь к Ладоге, получишь по пути струги, выведешь в реку Неву и найдёшь там стан воеводы и стольника Петра Потёмкина. Будешь под его началом… Под его, под его, – завидев, как вдруг блеснули недобро глаза атамана, строго повторил патриарх. – Он самим царём поставлен! Ну, и мной тоже благословлён. Потёмкин спасает православных христиан, которых утесняют иноверцы на наших же старинных землях. У него стрельцы да солдаты, но их мало, да зато знатные пушки есть. Порознь вы всё одно не повоюете шведа: выйдут нехристи из Орешка да из Канцев и разобьют поодиночке, в клещи взяв. А жирный хряк Горн, наместник короля Карла на русских землях, будет по иноземным дворам похваляться, как споро казаков побил – и ещё головы ваши на пики прикажет нанизать да вдоль стен крепостных расставить.
