Внезапно старикашка оглянулся. Мы встретились взглядом. Он увидел мою руку, находящуюся от него всего в паре сантиметров. Пауза продлилась ровно секунду, которой хватило нам обоим чтобы выстроить, каждый свои, определенные соображения по поводу происходящего. В двух головах происходили совершенно разные процессы. В моей голове, например, не возникло ни единой идеи, как бы развернуть, более или менее, адекватную беседу. Боюсь подумать, какие именно мысли сверкнули в его мозгах, но уверен, что, помимо мысли о моем, почти опасном, приближении к торчащему из его корзинки молотку, в его недалеком уме, так же успела блеснуть светлая идея о моей причастности к данному варварству, учиненному с дверью, сумма чего не вызвала у старичка ни единой йоты доверия.
– Ах ты…
Старик потянулся ко мне, схватив за рукав вывернутой куртки. Спустя секунду я несся по коридору без оглядки, предварительно ловко вывернувшись из его ненадежного захвата. Мне кажется, он даже не потрудился преследовать меня и, скорее всего, его потенциал заключал в себе лишь возможность растерянно глянуть мне в след. Честно говоря, точно я этого знать не мог, ведь, как и принято в подобных ситуациях, я бежал, не воспринимая ничего, кроме желания поскорее смыться прочь. На контрольно-пропускном пункте университета, где работал серьезнейший и страдающий от ожирения вахтер, я все же замедлил ход движения, дабы отвести от себя тень подозрения, да и, судя по всему, даже при самом неудачном прогнозе стариковских действий, дистанция позволяла сделать так. Тревожно оглянувшись и убедившись, что позади абсолютно никого нет, я поспешил вон из здания, и даже сменил свой привычный маршрут в сторону метро на перебежку, через открытые мне впервые маршруты, ведущие сквозь весенние Петербургские дворы.
«Иногда нет абсолютно никакой разницы
между спасением души
и осуждением её на вечные муки.»
Стивен Кинг, "Зеленая миля"
Я бежал непонятно от чего. Странная тревога вела меня за собой, словно уверенная в себе огромная и страшная девочка, везущая на поводке расшатанную и изрядно побитую жизнью деревянную лошадку на дощечке с кривыми колёсиками, коей в этом примере являлся я.
Мне было впервые так страшно от себя самого. Я что, схожу с ума? Глобально я четко осознал, что это невозможно, по крайней мере, нереально и даже опасно, но стоило мне на секунду вспомнить этот приятный и томный зов неизведанной сущности, как все сомнения рушились, как рушатся ветхие карточные домики, попавшие под силу ветра. Все во мне говорило: да наплевать! Ради чего? Ради чего беречь себя от маний и отклонений, если сама суть, поиски которой так давно закончились, теперь скрывалась в этих ненормальных формах. Я продолжал бежать. Что это вообще такое? Я очень четко понимаю, что это происходит здесь и сейчас! Я точно не сплю! Я бегу. Я устал. Я чувствую свои ноги, хоть и как-то странно. Я управляю ими. Я чувствую давление между ребер, раскаты острых приступов боли в легких, слабое покалывание в ступнях, глухое напряжение в черепной коробке, и самое главное – внушительную, и даже приятную вибрацию нервной тряски по всему телу. Это точно реально, это не сон. Я слышал её. Я её видел. Я ощущал её затхлый металлический, чуть кислый запах. Она абсолютно реальна, и она есть, где-то там, в скрытых от посторонних людей потайных уголках мрака. Так странно думать о реальности, находясь в ней. Раньше я никогда этого не делал. Наверное, в любой ситуации до конца нельзя быть уверенным, что реальность эта действительно реальна. Во сне ты так же уверен в себе, а после просто просыпаешься и осознаешь, что все это было не по-настоящему. Может быть, я просто сплю, и все это – нелепый сценарий моего очередного сновидения? Как знать это наверняка? К примеру, наркотики очень мощно искажают реальность, но даже в самом глубоком приступе ты все еще помнишь моменты входа, и все эти галлюцинации выглядят вычурными и неестественными. Хотя есть и такие вещества, что можно и вовсе забыться наглухо. Даже пьяный в стельку ты имеешь прямую связь с собой. Слабую но все же связь! Ты говоришь сам себе, совершенно четко и ясно – парень, ты «обдолбан». Ты трезво заявляешь себе, что ты нетрезв. Хотя я не пробовал всего, чтобы так судить. Но здесь, все-таки, другое – чистейшее, кристальнейшее осознание реальности. Я точно не сплю, так как помню очень много всего. Я могу отчетливо копошиться в воспоминаниях, собранных годами. Во сне такого не может быть. Это реальность! Это однозначно она.
Внезапно я остановился и, согнувшись, опустил ладони на свои колени. Бежать больше не было сил. Одышка вошла в критическую фазу, а кровяные удары, словно молоток, бьющий по жестяному листу, проявляли себя особенно ощутимо в наставшие моменты покоя. Я смотрел куда-то глубже вещей, окружающих меня, словно вновь отрываясь от мира. Такое происходит, когда осознаешь очень глубокие вещи, путь к которым искал долгое время. Приятное отчуждение, доводящее спину до легкого холодка, обогнуло туловище, как вдруг, интуитивно, я повернул голову в сторону.
Тогда я впервые ощутил эту незыблемую уверенность. На той стороне Невского проспекта находилось величественное здание, захватившее мой взгляд. Под окантованными кое-где холодными лучами городских огней, серыми пучинами свинцовых туч, громоздко нависающих в небе, раскинула свои прямоугольные башни зловеще бледная лютеранская церковь. Она была расположена чуть в глубине основной линии зданий проспекта, сам факт чего невольно ведал о её значимой таинственности. Громоздкие, и чуть подтаявшие пласты серого снега, что повторяли крыши церкви, уже имели совсем тонкий слой, а светло кремовый, почти белый цвет стен, пугающий, как пугает грибника цвет бледной поганки, насыщал церковь величием и коварством. Две башни, находящиеся по краям, отдаленно напоминающие столбы, упирались в мутное сукно неба. Обе, идентичные, как близнецы, они имели высокие и очень узкие окна с закруглениями в верхней части. У основания оконных проемов торчала пугающая своим историческим холодом, балюстрада. Три межэтажных карниза, один из которых был дополнен декоративным фризом, наполненным небольшими округлыми и подобными друг другу элементами, резали церковь на части. На втором этаже, по центру, располагался внушительный балкон, разделенный здоровенными серыми колоннами, чьи боковые округлости упирались в прямые грани фронтальной плоскости. Над каждой колонной, после четырехступенчатой юбки карниза, виднелись живописные барельефы, изображавшие несколько античных фигур, застывших в говорящих об их исторической значимости, позах. С обеих сторон от гранитной лестницы, ведущей к широким деревянным дверям, украшенным резными орнаментами, чьи грани обособляли металлические надставки, находились две каменные скульптуры. Они возвышались на больших прямоугольных постаментах, состоящих из гранитных блоков, и расширяющихся ближе к основанию. Двое плечистых мужчин, одетых в белые тоги, смотрели друг на друга с глубокой монументальной грустью. Один держал в руке громадный ключ, прижимая вторую, сжатую в кулак, руку к мускулистой груди. Часть одежды, многочисленные складки которой бросали резкие черные тени на скульптуру, что придавало изваянию особый реалистичный эффект, была крепко зажата запястьем, прижатым к грудной клетке. Второй каменный гигант держал в ладони рукоять грозного меча, направленного вниз, притом, что вторая конечность статуи, согнутая в локте, была поднята в сторону слегка подсвеченной желтым светом небесной грязи, окутывающей Петербург. Указательный палец человека с длинной бородой словно концентрировал в себе особую, нечистую энергию. В скульптурах были исполнены святые Петр и Павел, но вид их в таком таинственном и пугающем исполнении никак не соотносился с божественной силой. Но самый проникновенный и говорящий сюжет располагался на треугольном, хоть и не самом высоком, но все же пике здания. Между двух вытянутых башен – мощных столпов, подпирающих небо, обнимая крест обеими руками и, припав на одно колено, располагался исполненный умирающей надеждой светлый каменный ангел, устремивший свой взгляд куда-то в пустоту. Он был брутален и холоден. Крест, за который он держался, был прост, и состоял из двух деревянных досок, частично покрытых покоробившейся белой краской. Деревянная конструкция выделялась на фоне всего остального своим убогим и слабым видом.
