В общем все они, от сентября по май, как один, пустые и мертвые, все они лишь время ожидания мая – крошечного, тридцатиоднодневного островка счастья, разграниченного полугодовой зимней спячкой и судьбоносным, в целом неплохим, июнем, но так по роковому испорченным судьбой. Эта густая, гнилая и непроглядная масса, медленно скользящая по шкале времени в виде двух осенних, трех зимних и двух весенних месяцев, вызывает у меня лишь весьма тошнотворные ощущения. Дни в эти месяцы ползут медленно словно громоздкий коричневый слизень исполненный скверны.
Но! Апрель! Мы не говорили про него! Вот именно он играет особую роль в этой темной эмульсии межсезонных ожиданий. Это абсолютно прозрачный и пустой месяц. Его словно нет. В моей жизни в апреле никогда ничего не происходит, словно что-то забрало у меня его. Он чист.
И вот в календаре как раз выпадал последний, хоть как-то ощущающийся, день, по моей личной шкале жизненных событий представляющий собой последний четверг марта, за которым как раз следовала первая пятница апреля.
Меня, кстати, зовут Степан. Моя фамилия Бегунов. И сейчас я молча смотрел в окно своей комнаты лишь потому, что иного не то, что бы приносящего мне удовольствия, а хотя бы не наносящего моему внутреннему равновесию ущерба занятия и представить себе не мог. Я часто впадал в подобные состояния. Наверное, это и есть чистая и щедро сконцентрированная апатия. Вернее, это состояние даже скорее ленивая балансировка между апатией и ощущением внутреннего дискомфорта, выражающегося ознобом и тяжестью в голове, точно на череп взгромоздили внушительный свинцовый шлем. Любая мысль о том, чем бы занять себя, тут же приводила меня в замешательство, и внутренний толчок выплескивал новую порцию потоков негативной энергии. Я просто не хотел существовать, но и умирать я тоже не хотел. Наверное, поэтому я и пялился долгими временными сетами на серую и промозглую массу дворовых построек. Я смотрел сквозь балконное стекло, прижавшись к его холоду лбом, на унылые многоэтажные постройки, напоминающие зловещие муравейники, всем своим существом отрицающие хоть какое- то проявление индивидуальности. Все они, как один, подобны друг другу, словно сделаны одним гигантским 3D принтером, организованным мировой закулисой, склонной сводить человечество к деградации.
Иногда я стоял у балконной двери в периоды темных ночей, когда можно было наблюдать открытое небо. Я смотрел на звезды, меркнущие под светом городских сияний и компактно усаженные в промежутки меж форм кирпичных изваяний. Мне всегда как то странно казалось что там, среди десятков тысяч точек нахватает одной. Словно она есть но скрыта от моего взора. Это странное и навязчивое ощущение мучило меня еще с раннего детства. Я часто искал свою звезду там во тьме но ни как не мог найти, будто её спрятали от меня. Я даже знал точное место где она должна находиться. По крайней мере мне так казалось. Сегодня
Кто я в этом мире? Мы – это то, где мы живем. Ответ ясен: я – маленький серый паттерн, мнимо существующий на однообразном полотне пресловутого социума, обманутого и обделенного. Я как раз из тех, кто так и не научился себя обманывать и наслаждаться самовнушением. Я не придумываю себе ценности, не имея доступа к результатам моих реальных желаний. Я не внушаю себе любовь к тому, что меня не привлекает просто потому, что так делают другие. Я другой. Наверное, я пессимист.
Прозвучал глухой клич металлической птицы, вырвавшейся из резного деревянного корпуса часов, и тут же растворился в утопающее эхо. Я подошел к зеркалу и глянул на свои торчащие под бледной кожей ребра, и протер ладонью сухую поверхность гладко побритой головы. Где-то на фоне из телевизора доносилась глупая рекламная песенка, прилипающая к языку:
– Вапарон гранте папоне. Вапароне гранте пурито!
Я отправился на кухню, чтобы выключить телевизор, надевая по ходу движения майку. Теперь на экране вовсю демонстрировалась реклама, где крупного размера мужчина с выразительными седыми усами в зеленом строительном комбинезоне поглаживал толстыми пальцами набор инструментов отечественного производства. Кадры чередовались, и в руках героя появлялись все новые атрибуты. Уютный голос диктора на фоне протяжно и довольно вырисовывал следующий слоган под музыку:
– Случилася проблема?
Инструменты “Дядя Сережа” с тобою!
В трудную минуту не оставят шанса сбою!
Голос из телевизора отщебетал слоган так, словно диктор в моменты произношения испытал оргастическую судорогу. Я отыскал пульт на столе и не оставил шанса Дяде Сереже. Время пришло. Мне пора выходить из дома.
„Мне плевать, что планета движется по орбите с колебаниями,
когда весь мир катится в ад.“
Жак Фреско
Я ненавижу этот город. Ни его центр, ни его окраину я видеть не могу. Я ненавижу этих людей, умных и глупых. Я ненавижу мир вокруг себя, но та ненависть, которую я испытываю к окружающему, нисколько ни сравнима с той, что я испытываю к миру внутри меня. Головой я понимаю, что все дело в эмоциях и внутренней химии, но под действием этой же самой химии чувства так шалят, что тошно в итоге видеть и слышать всякое окружающее.
Сейчас четверг и, покинув метро, концентрацию неторопливых зомбиобразных существ, бредущих по воле своей нужды, я иду пешком по мокрому снегу в сторону Мойки. Какие размышления в голове ничтожества Степана Бегунова?
Вы никогда не ловили себя на мысли, когда медленно тащитесь в толпе в сторону выхода из метро в моменты часа пик, как люди, переваливаясь с ноги на ногу, напоминают собой стаю обезумевших и уставших от жизни мертвецов, стремящихся в одном направлении? Вы, разумеется, один из этих падших. Все мы вроде бы воспитаны и благоразумны, но стоит какому-нибудь соседскому представителю человечества, бредущему в сторону ступеней эскалатора, грубо пихнуть вас, или, неаккуратно шагая, оттоптать вам ногу, как в вас вскипают всплесками крайние формы одичалой ярости. Неважно, сколько ему лет и какой социальный статус напрашивается исходя из его внешнего вида. В этом мире, шагающих в толпе все едины перед законом злобы. Первобытная, острая и сверхъяркая ненависть пробирает тело до последней клеточки, и вот тут наступает распределение по двум основным сценариям: либо внешняя деструкция, либо внутренняя. Я понял что ненависть – это энергия, движущаяся от мозга к мозгу. Весь мир людей – это сеть мышлений, где злоба, подобно сигналу, гуляет по системе, согласно сложной закономерности. Мы можем хранить её внутри, а можем передать ближним. Одни люди бросят презрительный взгляд на неуклюжий источник раздражения, или даже выплеснут приличную порцию акустического яда наполненного матерными ингредиентами в воздух, а возможно даже раздраженно пихнут плечом в ответ, другие же примут волны вредоносного взрыва внутренней сдержанностью, и эта негативная энергия нанесет урон уже нервной системе, уйдя в глубь. Те, кто дают спуск своим эмоциям, почти всегда свободны от вредного хранения этих негативных чувств, иные же, наоборот, все держат в себе и медленно предают себя эмоциональным реконструкциям и, несомненно, частичным разрушениям. Первые меняют мир вокруг себя и делают его более жестоким, вторые принимают удар на себя и: в конечном итоге: либо сходят с ума на короткие паузы бесконтрольных срывов, вызванных перенасыщением внутренней боли, или просто тихо и бесконечно терпят, принимая все тягости эмоционального фона.
Перейдем на более «тонкие» понятия: представим что негатив – это фекалии. Мы уже достаточно близки, чтобы называть все «своими словами». Так или иначе, мир пульсирует от говна, которое рождается в наших головах.
Но есть и баланс. Этот баланс шлаков, если хотите, хитрая штука. Он заключается в противовесе что живет в нас. Если мы выпускаем все наружу, внутри формируется слабость, и она делает нас уязвимыми. Человек становиться все более восприимчивым к внешним атакам. Сладкая сила выплескивая берет свое, сводя терпимость и приличия на нет.
