Мы ищем в себе гадость, чтобы наслаждаться, выпуская её наружу. Мы зависим от эмоционального говна. Мы подсаживаемся на него. Это процесс самоутверждения – выпуск фекалий во все возможные стороны. Люди ходят на концерты, выставки, смотрят фильмы и слушают музыкальные произведения, чтобы, в итоге, хорошенько вымазать их; они ищут с жадностью именно то, что им не нравится, ведь, испытывая ненависть, человек создает новые порции внутреннего эмоционального ресурса, и уже с огромным удовольствием выпускает его наружу, критикуя и опуская.
А если вдруг так складывается, что подобные стремления еще и захватывают единомышленников и даже заряжают идеей кидания каловых масс на все подряд целую группу последователей, действо набирает высшую форму внутренней кульминации. Такое состояние на прямую влияет на процесс жизненного самоутверждения отважного «мазателя».
Но это все они. А есть еще иные – те, кто терпят. Вот тут великий баланс скверно пахнущего ресурса дает сбой и ощутимо давит на противоположную сторону весов. Такие представители переполнены глубочайшим миром фантазии и желаний, блуждающих по многочисленным коридорам сознания. Такие люди на деле промолчат и стерпят, но наедине с собой так глубоко проработают фантазию с выплеском накопившегося и хранящегося под критическим давлением шлака, что со стороны можно будет даже заметить шевеление губ у фантазирующего, а порой даже и говорящего с самим собой вслух. Они короли и Боги в своем внутреннем мире, пускающие громадные стрелы собственных недовольств. И здесь работает совершенно обратный закон, такой тип восприимчивости, как правило крепок как сталь к внешним воздействиям. За то весь негатив оперативно конвертируется в воображении принимая сюжеты карательных расправ и восстанавливающих справедливость сценариев. Но это все там – внутри себя.
А к чему все это? Вот таким типичным представителем, собственно, я и являюсь. Король фантазер-говномет, если позволите так выразиться.
Мой отец решил, что я должен стать инженером, и направил меня на подготовительные курсы в университет «петро-электро-технических авто-гидро-теле-коммуникаций». Не уверен что это так называется, но одно я помню точно, название университета столь велико что запомнить его можно далеко не сразу. Я ездил на занятия раз в неделю и, с великим прискорбием, сообщу вам, что это были худшие дни в моей жизни.
Я сидел тихо рядом с этими гадко пахнущими заучками, регулярно изучающими, по средствам указательного пальца внутренние поверхности собственных носов и погружающими еще Бог знает куда свои извазюканые фаланги. Эти твари решали скучные задачи по физике и математике иногда переглядываясь друг с другом словно мыши в надежде что окажутся у верного решения первыми в минуты выполнения задания. В основное же время, все они внимательно следили за гипнотически монотонными штрихами белого мела, оставляющего все новые формулы и неравенства, так, словно от этого зависела судьба Вселенной. Среди них были как девочки, если их можно было так назвать (ведь только один их внешний вид уже оскорблял это понятие), так и мальчики. Уверен, каждая из этих покрытых перхотью, ощутимо пахнущих несвежестью, девочек-отличниц легко попрощались бы со своей, несомненно имеющей место, девственностью, в самой непотребной и грязной форме за лучший средний балл по итогам весенних коллоквиумов. Все они либо так страдали от избыточного веса, спуская свои трехступенчатые затылки в горбатую от отложений спину, что, казалось, были лишены жалкого отрезка тела, именуемого шеей, либо от чрезмерной дистрофии, напоминая бледных жертв самых страшных заведений кошмарнейших из минувших войн двадцатого века. Это даже смешно – три ожиревших и, правда, похожих друг на друга, представителей женского пола, сидящих в шахматном порядке, словно их подобрали на кастинге, и не менее схожих меж собой на вид, четыре худышки.
Думаю, девочки, выбирающие для себя факультатив подготовительных занятий на технический факультет «Петро-электро-технического университета», получали удовольствие от жизни лишь от двух вещей: еда и чтение книг. Первые ели и читали. Вторые лишь читали и времени на чревоугодие совсем не находили. Одна мысль о том, что эти уродливые существа – чьи-то будущие жёны, вызывала у меня солидные рвотные позывы. А уж понятие сексуальности и вообще наличие сопутствующих процедур в их жизни просто сгорали в адском пламени, когда мои размышления пытались соотнести данную тему с этими, так называемыми, девочками. Как говорится: «Не так страшно быть дедушкой, как спать с бабушкой».
Но хуже было наблюдать за ребятами. Если девчонки, закомплексованные своей внешностью и аутистскими склонностями, вели себя тихо вповседневной жизни и совсем не привлекали внимания своим поведением, то парни, находящие свою внешность хоть и вычурной, но, все же, весьма уместной для представителей их пола, не редко находили место еще и для высокомерия.
Я всегда считал умными не тех, кто знает много, а тех, кто умеет использовать свои данные и полученную информацию в нужных целях. Забегая вперед, скажу – это однозначно не про них. Их умения были ограничены железобетонными границами предметов, в которых они виртуозно орудовали. Стоило любому из них оказаться в непростой бытовой ситуации, как они терялись и нередко впадали в глубокий ступор. Эти беспомощные, уязвимые как физически, так и морально, деятели боролись между собой в желании отличиться перед преподавателем. Мерзкие беспомощные сперматозоиды!
Наставник же, в свою очередь, имел, несомненно, похожее происхождение, давным-давно пройдя путь от абитуриента до жалкого доцента, который теперь, в окружении подобных ему, разве что еще недозрелых птенцов, самоутверждался и властвовал. Это было похоже на парад уродов. Кунсткамера, в ряду которой совершенно нелогичным образом оказался и я.
Сами занятия, естественно, проходили скучно и однообразно. Но больше всего меня всегда пугали те страшные минуты перед началом, когда пара-тройка омерзительных червяков найдут повод подойти ко мне и обязательно подставят свои мокрые ладошки, хранящие на поверхности остатки носовой слизи и микрокапель мочи. Я просто ненавижу здороваться с ними, но я это делаю. Внутри меня столько острого и радикального, но снаружи я, наверное, такой же, как и подавляющее большинство – более или менее толерантный, жалкий и сходчивый.
В мире моих фантазий я врывался в кабинет подготовительных курсов по математике со большим баллоном огнемета за спиной. Хватая тучный шланг, ведущим к дулу, я кротко улыбался навстречу изумленному скопищу Квазимод, и на всех парах выпускал пламя моего оружия, превращая все содержимое помещения в раскаленные газы. Я громко смеялся, и в глазах моих отражались огонь и страдания. Огонь и страдания! Но это внутри, всего лишь мои смелые мечты. В реальности же я просто входил в кабинет, тихо садился за парту и молча ожидал начала. И, да! Я здоровался. Я жал их жирные, мокрые, слабые ладошки, отчетливо ощущая приготовленную для меня влагу. Я вдыхал вонь из их ртов, выслушивая нудные рассказы о том, как они героически находили способы решить сложнейшие задачи, выданные в качестве домашнего задания. И я даже отвечал на их вопросы, с трудом находя логическую цепь именно такой, чтобы крайне срочно уйти от разговора.
Что-то влекло их ко мне. Я был другим, может быть таким, каким бы им в глубине души хотелось стать. Все они были одеты нелепо: в старые свитера и непропорциональные рубашки, заправленные в брюки, линия ремня которых проходила сантиметров на десять выше пупка. Некоторые были в древних очках с толстыми линзами и контрастными черными оправами, что придавало их лицам еще более чушковый вид, и все они были, как один, очень глупо пострижены. Они были недостаточно вымыты и плохо пахли.
Я был не такой. Я выглядел независимо, свободно: стильная расстегнутая куртка поверх белой майки, несмотря на откровенный холод на улице, яркие кроссовки, нью-йоркская кепка с известным логотипом – все это делало меня белой вороной, олицетворяющей образ, к которому они никогда не смогут приблизиться, но представлять который, на самом деле, им бы так хотелось.
