Я очень люблю творить, созидать, создавать. Поэтому я шью, вяжу, мне это нравится. Когда приходит вдохновенье (довольно часто, к счастью), то я создаю сразу по 2-3 вещи для своих детей, сарафаны, блузки, юбки по журналу немецкому для детей, детская Бурда. Это- творчество. И это прекрасно. Перешиваю им свои старые вещи, чтобы ткани не пропадали.
Пока я была в роддоме 3 дня, Маша вроде не скучала по мне, ну, внешне, она не капризничала, вела себя нормально. Но потом, спустя пару недель, когда я уже давно была дома с Милой, Маша вдруг проснулась однажды ночью и спросила: мама, а ты не уедешь в роддом??? И я поняла, что она все-таки скучала без меня, ей было непривычно и неуютно. Лапочка моя! И вот до сих пор, если меня не видит какое-то время, спрашивает: а где моя мамочка? Привыкла всегда быть со мной, моя заюшка.
Как же обидно, что умиляешься детьми только до двух-двух с половиной лет, когда они еще маленькие, смешные и непосредственные, нет в них еще отчаянной вредности. Они все делают очень неуверенно, и от того так трогательны! После двух – их уже надо воспитывать потихоньку, развивать, растить из них больших людей. И нет уже такого умиления, как в грудничковом возрасте. Поэтому я пока с Миленой просто отдыхаю, с не пока не нужно напрягаться, уговаривать, лупить и направлять, чем-то занимать полезным весь день, чтобы отвлекать от скандалов. Милене пока хватает занятий с игрушками, она очень покладистая девчушка, поэтому мне иногда кажется, что я люблю ее больше Маши. Но это не так. Просто Маша уже взрослеет как человек, развивается, на нее надо много сил моральных и душевных тратить уже, а Мила еще грудничок спокойный. Разные ступени развития, и люблю я их одинаково, разумеется.
30 ноября. Какие же яркие воспоминания из детства оставили у меня праздники 7 ноября и 1 мая! По городу проходили пышные демонстрации, их открывали колонны школьников с искусственными цветами, флагами и шарами воздушными. Мне так нравились маленькие красные флажки на ровненьких крыглых деревянных палочках! Когда они стояли в вазе на столе, много, штук 20, это было похоже на большой красивый букет. Только участвовать в демонстрации с классом я не любила, мне больше нравилось с родителями ходить, в колоннах от институтов наших научных городских (8 институтов, научный городок АН СССР был). Институты шли с машинами, обвешанными транспарантами (картон с лозунгами Мир, труд, май и тд). Особым шиком для детей было проехать на такой машине, в кузове, возвышаясь на транспарантами, выглядывая из-за плакатов ярких. Но это было позволено не всем, я только один раз ехала так вот на машине во время парада, а в остальное время так катались дети директоров институтов или дети завлабов, ну, или просто нужных людей. А меня взяли на машину, потому что мой папа был передовиком производства в СКБ ФП (специальное конструкторское бюро физического приборостроения), папа собирал спутники. После демонстрации к нам в квартиру набивались мамины родственники с детьми, и начинался караван-сарай, который я терпеть уже не могла, это просто табор на привале – картина называлась. 6 детей в одной квартирке, и 12 взрослых – это надо было видеть. И мне так хотелось убежать и спрятаться от всех!
Еще одно яркое воспоминание – совсем из глубокого детства. Мне года три, мы еще живем на поселке, на окраине (тогда это была окраина) нашего городка, у бабушки и дедушки, папиных родителей, дедушка Дима, папин отец, и мой папа Юра пилят дрова на кОзлах. Конец февраля или март, оттепель, солнце шапарит, ручьи – пока еще тощие – бегут уже с огорода к дому нашему деревянному щитовому, финскому, как из мультика про Кржмелика и Вахмурку, журчат даже немножко, и так смачно пахнет нагретыми на солнце опилками, которые летят из-под пилы! Дрова березовые, опилки пахнут не так, как от еловых. Опилки влажные на земле кучками аппетитными лежат, темно-желтыми, как приправа, и от влажных опилок, нагретых на солнце, запах еще сильнее. Да, это, наверное, год 1974 или 1975, у деда еще была печка русская в доме, раз дрова пилили, потому что потом он на АГВ все это заменил, и вместо печки пустота осталась. А потом, наутро, когда вдруг подмораживало, я любовалась на сосновый лес около Магнитки (институт в городке), лес был весь в инее, как прямо у Пушкина! Посадки сосновые, ровные, кучные, сажали в 1946 году, и издалека, с нашего участка, они казались такими дремучими, но невероятно притягательными в своем инее белом-белом с ног до головы. Красота такая, просто передать невозможно. И вечером над ними заходит оранжевое, яркое, к морозу, солнце! Это сказочные воспоминания из глубокого детства. И я до сих пор берегу шкатулку с заснеженными елками на крышке, точнее, уже крышку только одну. Шкатулка была темно-зеленая, сломалась давно, и крышку я себе оставила, потому что на ней, на темно-зеленом фоне, белые ночные сосны, все в снегу, будто, аккуратно вырезаны. Как по досочкам деревянным вырезают, а это по пластмассовой крышке темно-зеленой, черной почти. Очень здорово вырезано. Именно так лес заснеженный выглядит ночью.
Каждый человек – это вместилище банка памяти, это море информации, людей, событий, впечатлений, эмоций! Каждый человек- это отдельно взятый мир, со своим прошлым, настоящим и будущим, и, если в это вдумываться и вглядываться, даже немножко таинственно и загадочно все выглядеть начинает. И немножко страшно.
Как же интересно идет жизнь. В истории государств и народов все повторяется через определенные промежутки времени, и в жизни каждого человека – точно так же. Все циклично в этом мире, как для государства или народа, так и для человека отдельного. Когда я училась в школе, мой мир был ограничен школой и домом только, для меня было огромным событием выехать куда-то в гости за пределы городка. Чаще всего в Болшево, к маминой сестре тете Тане и ее семье. И я специально худеть начинала за две-три недели до поездки, потому что у нас дома есть особо было нечего, кроме винегрета и солянки, а у тети Тани муж богатый был, работал на продоволственной базе в Москве, и у них всегда было много продуктов разных. И я специально худела, чтобы в гостях поесть как следует вкусностей разных. В детстве я была плотной, очень любила поесть, и мама всегда меня ограничивала у Табуновых в Болшево, когда мне хотелось и то съесть, и это. Она мне всегда за столом говорила –Остановись, мгновенье, мол, Галя, хватит есть, не позорь меня, как будто у нас дома есть нечего (ну, эти мысли она прикрывала тем, что, мол, Галя, ты и так плотная, не наедайся, это вредно). Только так оно и было, и дома у нас есть было нечего. И мне было так обидно, стыдно и досадно на маму, неловко, что она меня позорит перед всеми гостями, в рот смотрит, что я съела, и еще под локоть меня пихает! Тетки тоже сразу на нее накидывались, мол, оставь ребенка в покое, пусть поест. А мама делала злые глаза и губки поджимала, потому что она диктатор и не терпит никогда и никаких возражений. А ведь в гостях и так все вкуснее, это закон, а уж тем более у Табуновых, у которых дядя Леня был завсекцией на продбазе, да и теперь он – Заведующий продбазой в Очаково, в Москве. Генеральный директор,точнее. И я так злилась на маму! Сама постится, не ест ничего за столом, выпендривается перед всеми, мол, такая она правильная тут одна сидит, христианка святая, а все остальные – грешники несусветные и просто низший слой, так она и мне еще есть не дает. Только бы выпендриться ей, выделиться из толпы. А ребенку хочется вкусностей! И мне стыдно было за маму, за то, что она так на себя внимание обращает посторонних людей, тем, что постится (если пост – так сиди дома, жуй свою картошку, зачем ты в гости приперлась, где столы ломятся от колбасы, курицы и мяса?), и на меня тоже заставляет всех внимание обращать, мол, Гале вредно много есть, она и так толстая у нас. При этом и сама тетя Таня, и ее сын Паша, и многие их знакомые и родственники, сидящие тут же, за столом, тоже были толстыми, потому что всегда вкусно ели, и мамины замечания, как я теперь понимаю, были направлены и на них тоже, это была у мамы такая извращенная скрытая форма выразить свою зависть к обеспеченным людям, просто скрытно их оскорбляя, так, исподволь, незаметненько, полунамеками и на них всех тоже, опуская замечаниями при них свою дочь.
