Теперь она часто присматривалась к нему - как ест, читает, почёсывая пухлую грудь и прихлёбывая чай из стакана, и обнаруживала в нём недостатков всё больше. Удивлялась: как не замечала этого раньше? Почему не видела, что они скучно и неинтересно живут?
Вспоминался художник. Она всё ещё любила его, хотя прошло уже более полугода. Успокаивая себя, думала: "Наверное, он прав. Что в их положении можно изменить? Семьи, дети... Надо покоряться, нельзя отдаваться увлечениям, ведь всё равно это не вечно, пройдёт, кончится..."
Неторопливо, но и не медленно летело время. Прошло 2 года. За делами, заботами художник вспоминался всё реже. Елена Николаевна успокоилась, поверила: всё проходит.
Но случилось так, что её послали в командировку. Дорога лежала через его город. Но она как-то не подумала об этом, не вспомнила. Вспомнила лишь тогда, когда через сутки увидела вечером сквозь вагонное окно освещённую надпись вокзала. Яркая, огромная, она поразила её.
У Елены Николаевны отяжелели ноги и ёкнуло сердце. "Ведь это же... - прочитала она ещё раз надпись. - Здесь живёт ОН! И сейчас здесь, может, даже недалеко. Боже мой!" - простонала она.
Ей немедленно захотелось что-то сделать - закричать, кого-то позвать, помчаться к нему в город. Но вместо этого она вытерла платком выступившие слёзы и вышла из вагона.
"Два года, два года! - в тоске повторяла она. - Два года! Забыл уж, наверно..."
А сердце кричало, рвалось. Два года... два года! Без переписки, без напоминаний.
- Сколько стои`т наш поезд? - спросила она как можно спокойнее у проводника чужого вагона.
- 40 минут. Узловая, - равнодушно ответил тот.
- Спасибо... - Она пошла к вокзалу.
По дороге она вспоминала то, о чём когда-то говорил ей художник, его "правду", и отчего-то была не согласна с ней сейчас. От его правды не хотелось жить. Какая же это правда, если человек отнимает у себя счастье? Всё в ней бунтовало против этого. Страшная это правда, неправильная. Но в чём, в чём неправильная?
Она опять не знала. Ни сейчас, ни тогда. Как не знают этого тысячи других людей, и, наверное, он сам, и вот она, и многие, многие. Может, оттого люди и не счастливы, что не могут, не умеют добраться до настоящей правды?
Вспомнились слова одного из героев чеховской "Дуэли": "Никто не знает правды..."
"Боже, как это грустно и верно! Никто, никто не знает, в чём правда", - повторяла она в душе своей, проходя в двери вокзала.
"А вдруг я увижу его здесь? - затеплилась надежда. Вздрогнув от такой мысли, она стала всматриваться в проходивших мимо мужчин. - Нет, это из области невероятного..."
Елена Николаевна заметила телефон-автомат, и её осенило: "А что, если позвонить ему? Театр в городе, вероятно, один. Сейчас вечер, идёт какой-нибудь спектакль. Ничего мудрёного, если художник ещё в театре".
Она так обрадовалась, что не сразу сумела открыть дверь в будку. Потом долго рылась в сумочке и не могла отыскать нужную монету. А сердце в груди прыгало, прыгало. Наконец, две монетки нашлись. Дрожащей рукой Елена Николаевна засунула в щель 15 копеек и сняла трубку. Набрала 09 - справочное бюро.
- Справочное? Пожалуйста, телефон драматического театра.
Когда она набрала номер, указанный справочной, в трубке что-то прогудело. Телефон не соединился с абонентом. Монетка, к счастью, не провалилась в щель. Елена Николаевна торопливо повесила трубку, опять стала набирать номер. Второй раз ей ответили. Оказалось - администраторская. Она попросила пригласить к телефону художника Астраханцева, если это возможно, но ей назвали его телефон и повесили трубку. Надо было звонить снова. Но кончились монеты.
Торопясь, она вышла из будки и направилась в кисок союзпечати. Разменяла там деньги и чуть не бегом вернулась назад. Вперёд её к будке автомата подошёл мужчина.
- Умоляю вас... я с поезда! - попросила она. Во рту у неё пересохло.
Мужчина коротко взглянул на неё и молча отошёл.
Надо было опускать монету, но она забыла номер и, силясь припомнить его, почувствовала, как ею овладевает ужас. Опять налились свинцом ноги.
Кажется, она вспомнила. Взглянула на часы - и вспомнила, успокоилась: до отхода поезда оставалось 29 минут, поговорить она успеет, если, конечно, Астраханцев в театре.
Она убедилась ещё раз, что номер телефона вспомнила правильно - именно так ей и сказали: 32-43, она ещё запомнила: по краям тройки, в середине - 24, полночь, 24 часа то есть. Опустила монету и набрала номер.
Шли томительные редкие гудки: "не отвечает". Но она трубку не вешала: если Евгений Александрович не на месте, может, услышит кто другой, подойдёт к телефону и по её просьбе позовёт его. И действительно, в трубке раздался щелчок, и густой мужской голос сказал:
- Слушаю.
- Мне нужен Евгений Алексаныч Астраханцев, - заторопилась Елена Николаевна, ощущая дрожь.
- Это я, - выстрелило ей прямо в ухо и оглушило её: на такую удачу, честно признаться, она не рассчитывала.
Остаток фразы: "Слушаю вас..." она слышала уже, как сквозь вату. И нахлынули опять ненужные сейчас слёзы.
Голос Елены Николаевны задрожал, она сказала:
- Евгений Алексаныч, дорогой... это я, Елена Николаевна... Помните Алупку, не забыли? - И она расплакалась, не могла больше говорить.
- Елена Николаевна, вы?! Откуда? - дрогнуло там, на другом конце. - Вы по междугородке?
- Нет, с вашего вокзала, - заторопилась она, захлёбываясь от радости. - Я проездом. Через 25 минут отходит мой поезд. Решила вот позвонить, наудачу. Я всё время помнила вас. Ну как вы тут, рассказывайте...
