- Вас когда-то обидели?

- При чём тут я? Нет. Я сам себя обидел, потом уже обижали другие.

- Мне кажется, вы не правы, говоря, что у каждого есть любовница или любовник.

- Я не утверждал, что у всех. У многих нет, но они желали бы иметь, какая разница? Важно то, что в огромном количестве семей один из супругов не любим. Суть от этого не меняется: счастья-то - нет.

- Хорошо... - Елена Николаевна села удобнее. - Вот вы всё обвиняете. Но скажите тогда сами, почему такое происходит? Почему проходит любовь и возникает новая, запретная, что ли, за которую, как вы говорите, карают?

- Да потому, что нашу прекрасную женщину загрузили работой, как грузчика. Равноправие! Видели, сколько женщин занимается тяжёлым физическим трудом наравне с мужчинами?! На стройках, заводах, на прокладке железных дорог. И превращается такие женщины в кирпично-рожих мужчин с грубыми руками и манерами. Застуживают зимой почки, женские органы, старятся прежде срока. И всё-таки идут, идут, бедные, на эти работы. Не от хорошей жизни...

- Я знаю...

- Ну ладно, это я о тех, у кого нет специальности. Но сколько женщин со специальностью, с образованием, которые любят и хотят работать! Что происходит с ними? Возьмём, к примеру, учителя словесника. Какова нагрузка у неё? Давайте проследим...

Он стал загибать пальцы:

- Утром у неё подготовка к урокам, то есть, та же работа, только официально никем не учтённая. Потом - уроки. Классное руководство: беседы, занятия с отстающими, собрания, совещания и прочее. Вечером она приносит домой около сотни тетрадей и начинает их проверять. Выполнив к часу ночи примерно сменную норму корректора, она ложится спать. Добавьте сюда ещё домашние обязанности - стирку, уборку, готовку - и картина будет незавидной. Получается: всё отдаётся любимому делу, школе, а собственная семья, если она есть, совершенно заброшена. Если же семьи нет, то такой женщине некогда уже любить, и у неё намечается твёрдая перспектива остаться одинокой. Чем же после этого оборачивается "любимое дело"? Кстати, не очень щедро оплачиваемое. Тяжкой и унылой лямкой. Учительница не читает уже ни новых книг, ни старых. В газете - только "пробегает" четвёртую страницу. В кино, театр - почти не ходит: некогда. И это один из самых нужных людей на земле - у-чи-тель! В чём же смысл его жизни? В самопожертвовании? Но кому такое "горение" нужно, если человек лишён элементарных радостей 10 месяцев в году! Стоило ли для этого 15 лет учиться?

Не мудрено, что многие учителя мечтают найти другую работу или начинают работать халтурно, выпуская из года в год полуграмотных наших, невежественных детей. Не мудрено, что хорошие учителя тупеют от непосильной своей работы и потихоньку опускаются - на всё не хватает сил, тут уж не до причёсок, когда так замыкается круг: тетрадки - домашний передник; домашний передник - тетрадки. А любовь? Для неё не остаётся места.

Скажите, можно с таким положением мириться? В человеке убивается желание к делу, но никого это не тревожит: пусть продолжает выпускать из школы оболтусов, образуется. А уйдёт из школы человек - вместо него придёт новый, их у нас много, вот и всё. О чём тут заботиться? Не уйдёт - тоже хорошо: в 55 с цветочками проводим на пенсию. Но сохранит ли он при таком положении до пенсии свою семью, об этом уж вовсе ни у кого голова не болит.

Она не знала, что ему возразить, и сказала, кажется, банально:

- Да, много ещё у нас, конечно, трудностей, и всего сразу не решить. И потом - капиталистическое окружение. Сколько средств приходится отдавать на оборону! Не считаться с этим согласитесь, нельзя пока...

Он не ответил, промолчал. Тогда она снова заговорила:

- Я вот всё думала о текучести кадров у нас в больнице. Медсёстры без конца меняются. Только обучишь, привыкнешь - и уходит. Удивлялась: почему? А ответ вы мне подсказали.

- Мы отклонились... - напомнил художник. - Вы так и не ответили: может ли человек быть счастливым без любви?

- Не знаю... - тихо сказала она. У неё вдруг пропало оживление, с которым она спорила. - Не у всех же так убита любовь к делу.

- Любовь к делу и прочее - не заменят этого, - ответил он раздражённо. - Ханжа, правда, будет утверждать обратное. А заглянул бы в душу себе хоть раз честно! Может, 3 года уж как и не целовался даже, и ему хочется, да не с кем или нельзя. Для него и обыкновенный поцелуй - мечта. Можно так жить? Но нет, пытаются лучше о таком не думать и убаюкивают себя тем, что ничего особенного с нами не произошло: все так живут. Или вообще стараются не задавать совести проклятого вопроса: счастлив ли я, люблю ли? А - меня? Особенно женщины, видя всё своё счастье лишь в детях.

Закатное солнце опустилось на горизонте на воду и оплавило волны багрянцем. И небо в той стороне стало парчовым. Пищали чайки, шумело у камней море.

Художник молча курил, Елена Николаевна думала над его словами. Она никогда не задавала себе такого вопроса, не потому что боялась его, нет, просто оттого, что искренне верила, что счастлива.

Но вот задала сейчас, и как-то отчётливо вдруг поняла, что любит только своего 10-летнего сына, семейный уют, свою саратовскую квартиру, знакомых. А к мужу, рыхлому и рано постаревшему, вечно погружённому в дела, невнимательному и недалёкому - да, да, недалёкому, подумала она, чего уж скрывать - давно равнодушна, хотя и принимает его ласки, но опять же, как нечто должное, от чего никуда не денешься. Иногда, редко, они целуются: в день рождения или на 8 марта. Но и тогда всё-таки равнодушно, по обязанности, без чувства и страсти с её стороны. Вся её жизнь, все маленькие радости связаны больше с работой или праздниками, когда собираются знакомые и бывает шумно и весело, или когда изредка отправляются в театр, а на улице - снежок, нарядные прохожие.

Да, ей действительно казалось, что они с Максимом хорошо и дружно живут, не ссорятся, что так и нужно жить и что это и есть нормальная жизнь. И что так живут все нормальные семьи, и что нет тут ничего особенного. Иногда, правда, она ловила себя на смутном физическом желании - потребности целоваться, ощущении голода по поцелуям, так давно не целовалась, но она не придавала этому значения, и всё становилось на свои места. Так жила до сих пор...

Елена Николаевна сбоку взглянула на молчавшего художника и неожиданно заплакала, так ей стало жалко себя. Она, милая, красивая женщина, образованная жена и вдруг... несчастлива? Этого нельзя было перенести, и слёзы пошли обильные, настоящие и не облегчающие.