***
Мы ехали по пустой дороге, окруженной вечным, могучим зеленым лесом. Он был везде. Птицы то и дело щебетали вокруг, солнце приятно лизало лучами лицо, грея и утешая меня. Вуф лежал рядом на сидении и грустил. Шевроле Сильвирадо продолжало свой путь обратно в город, где я хотел сдаться властям, пройти лечение, и быть может, найти прощения для самого себя. Мысли все кружили в голове, не давая мне покоя. Громкая музыка не могла их заглушить, и я чувствовал себя преотвратно. Мы ехали и ехали, а лес все не кончался. Ночь опускалась на землю, неся с собой тьму. Слезы медленно скатывались по моему истощенному лицу, напоминая мне о последних днях. Я не переставал себя корить, и я не нашел лучшего, как начать хоть какой-то диалог со своим псом.
–Знаешь, дружище, все будет хорошо, – через слово всхлипывал я. – да, я говорю тебе. Меня вылечат, поживешь у тети Элис. Райан, он- крутой парень, он- коп. Да, ты их, поди, не помнишь. Они были у нас пару раз.
Пес сидел и смотрел на меня преданными и любящими глазами. Он был единственным существом на все проклятом свете, что примет меня любым, какой бы я не был. Я, немного, успокоившись, начал трепать его по холке, все еще смотря на дорогу. Я гладил его и думал о том, как я всех подвел. И тут я снова почувствовал это вязкое и теплое на его загривке. Видимо, не вся кровь успела высохнуть. Я притормозил машину и решил хоть как-то вымыть пса перед тем, как «сдать его на хранение» брату моей жены. Повернувшись к нему, я не смог сдержать слезы – на меня смотрело нечто непонятной формы. Оно, все черное, дымящееся и медленно стекающее вниз на пол салона, пялилось на меня и кровожадно скалило свою пасть, вооруженную уродливыми, кривыми клыками. Еще секунда и оно ринулось ко мне, вцепляясь в мою плоть, отрывая кусок за куском. Я начал захлебываться в своей крови, которая потомками текла с меня. Я не мог сдерживать крик и рвал свои голосовые связки, тревожа многотонную тишину, царящую в лесу. Тень жадно чавкала, прожевывая кусок за куском моего мяса, и тут оно резко остановилось. Оно взглянуло на меня уже осознано и прошипело подобно змее:
–Ты готов. Твое наказание – вечность…
После этих слов я почувствовал, как что-то внутри начинает гореть. Как мои органы начинали плавиться, а кости тлеть. Чувство, словно кто-то залил в тебя кислоту, расплывалось по всему телу. Кожа начала лопаться, обнажая обгоревшие мышцы. Они же в свою очередь начали разваливаться, уступая место тлеющим черным костям, которые таяли на глазах. Я испытывал такие адские боли, что любые пытки показались бы щекоткой по сравнению с этим. Я горел изнутри, а сердце разрывало тысячи острых когтей смерти. Я бился в агонии, крича и плача и вдруг, все прекратилось. Я открыл глаза и очутился снаружи этого злополучного дома. Ни тела Элис, ни мертвой травы, ничего, что происходило последние пару дней. Я и тьма. В отражении окна я увидел нового себя – тень. Бесплотную, не упокоенную тень.
Ночную, сакральную тишину разрезал варварский шум мотора. Два одиноких луча света озарили хижину в лесу. Новые жильцы приехали в дом, ожидая своего приговора. Счастливая семейная пара и Вуф. Снова он. Я же, как и мои новые братья, был среди деревьев. Мы безмолвно смотрели на них, счастливых и живых, и чувствовали лишь переполняющий и сводящий с ума гнев и жажду душ. Жажду, которую нельзя утолить.
Глава 2. Райан
Шершавый, как спинка маленького ежика, язык моего кота нождачкой прошелся по моему лбу, сдирая остатки сна, что так отчаянно цеплялись за мой утомленный мозг. Дождь продолжал барабанить свой победоносный марш за окном, добавляя излишнюю угрюмость городу, который и без того не отличался оптимизмом. В детстве я любил дождь. Его свежий аромат, раскрывающий детскому пытливому воображению образы и секреты Атлантиды, откуда он был принесен, дурманил рассудок, успокаивал и ограждал от посторонних мыслей. Сейчас же дождь был скорбным плачем по некогда блестящему величию города, шея которого сломалась под весом невыносимой, солнечным золотом сверкающей короны успеха, богатства и достатка. Дождь был точно таким же жителем нашего города, никогда не покидал его и не покинет.
Кот продолжал неистово впиваться своим шероховатым языком, попутно издавая настолько громкое и самоотверженное мурчание, что человек, не знающий о присутствии хвостатого в комнате, мог бы предположить, что где-то рядом идут пахотные работы. Я с усилием открыл глаза, позволив болезнетворно яркому свету врезаться в них своими острыми лучами. Несмотря на пасмурный дождливый день на улице было достаточно светло, а шторы, так заботливо отдернутые моей женой Элис, добавили последний гвоздь в крышку гроба для моего некогда прекрасного сна. Кот смотрел своими янтарно желтыми глазами прямо на меня, явно требуя свой завтрак. Эти две огромные лужицы расплескавшихся звезд разительно выделялись на его ночной черной шерсти.
–Ладно, ладно, не сплю я. Отстань от меня, Туша, – начал я оправдываться перед котом, неохотно трепля его за ухом, вызывая очередную сокрушительную волну мурчания. – Пошли есть, вымогатель, – проронил я, кряхтя вставая с кровати. Сильные боли в спине не давали толком двигаться, а простреленное полгода назад плечо все еще давало редкие колкие намеки на то, что я не так уж хорош в своей работе. Кое-как добравшись до кухни, я и мой четвероногий спутник снова были встречены неприветливой волной света. Элис, стояла у холодильника с молоком в руках, явно вылив добрую треть бутылки в тарелки с хлопьями, которые она просто обожала. Ее улыбка затмила весь свет, который так отчаянно пытался выжечь мои покрасневшие слегка воспаленные глаза.
–Проснулся? Наконец-то, – ангельским голосом пролепетала она, нежно улыбнувшись. – Ты ведь будешь завтракать? Хлопья, думаю, сойдут. Извини, яиц не … – начала она мило извинятся, потупив свой взгляд вниз и раскрасневшись, как в этот момент я обнял ее и прижал так сильно к себе. В этот момент меня не беспокоило ни плечо, ни факт того, что сегодня отвратительная погода, и самое странное, что сегодня день похорон моей сестры Джесс.
–Все хорошо, – еще хриплым голосом поддержал я Элис, – хлопья тоже сойдут. Накорми кота, он мне покоя не дает.
Огромные карие глаза Элис смотрели прямо в мои. Они так и излучали заботу и радость, которой она могла бы покрыть весь мир. От нее пахло весенним утром, свежим и чистым, обещающим возрождение и прекрасную жизнь, где-то там, в будущем. Ее руки обвили мою шею, и я почувствовал ее дыхание на своей коже:
–Я так рада, что ты наконец-то дома. Эти дежурства, вызовы, расследования, они тебя загонят в могилу. Может, ну ее, эту работу? – начала она шёпотом, – уедем в мой город, где я выросла. Там озеро, мы найдем там работу. Ты можешь и там работать в полиции, но там ведь спокойней. За все время, что я знаю себя, там ни разу ничего плохого не происходило.
–А как же то великое противостояние бобров с местными рыбаками? Они же все лодки им прогрызли? – пытался свести все в шутку я, прекрасно понимая, что она была права. Черт, она всегда была права, а я был упрямым бараном, который все твердил, что надо немного потерпеть, чуть-чуть подождать и все будет.
–Да ну тебя! – расхохоталась она. Ее смех лился как майская роса, звонко, еле уловимо, по-волшебному чарующе. Я бы мог смаковать этот момент целую вечность, но тут я услышал истошное мяуканье кота, который явно уловил, что про него снова все забыли.
–Да, да, Тушка, сейчас я тебя покормлю, – пролепетала Элис, отпустив меня и направившись за кормом. Я же, тяжело шагая, поплелся в ванную приводить себя в порядок. Из зеркала на меня таращилось то, что человеком назвать осмелится далеко не каждый. Мертвецки бледное лицо упыря с какого-нибудь кладбища Румынии около замка Дракулы сильно осунулось за последнее время. Скулы хищно разрывали овал лица, делая его треугольным, создавая и без того безобразные тени под ними, обрамленные недельной небритостью. Безумные круглые и слезящиеся глаза с безжизненно выцветшими радужками пытались выцепить хоть мельчайшую деталь, которая указывала бы на то, что я еще человек. Нос остро подчеркивал всю худощавую плачевность ситуации с моей физиономией, а венцом же творения какого-то полоумного постимпрессиониста были мои губы. Тонкие, бледные, искривленные в какой-то прескудной ухмылке. Если бы меня попросили описать монстра, которого я боялся увидеть под своей кроватью в детстве, то это был бы именно он. Глубоко вздохнув, я понял, что умыться, принять душ, побриться будет явно недостаточно, и что эти все манипуляции напомнят мне лишь миф о том чудаке, Сизифе, который тащил камень в гору только для того, чтобы он упал вниз и снова и снова продолжать сие действие. Я понимал, что я верну немного человечности себе лишь на пару дней, а потом я снова буду похож на неуспокоенного вурдалака. Закончив реставрировать фасад этого пристанища мигрени, бессонницы, паранойи я открыл зеркало-шкафчик, чтобы отреставрировать еще и интерьер этого храма самоистязания. Пальцы ловко выцепили правильный оранжевый флакончик с пилюлями, которые приветливо затрещали о стенки бутылька. Также, по памяти, механически пальцы открыли крышечку и выудили парочку бежевых близняшек, призванием которых было успокоить хоть на время мою изуродованную душу. Глоток. Тяжелый, сухой, мерзкий и застрявший. Кашель. Громкий, грохочущий, как канонада на поле боя.
