Я вдруг подумал, что не было никакого смысла в определении направления движения – в этом месте одинаково не важно было ни откуда мы прибыли, ни куда мы направляемся. Словно мы оказались в самой середине Срединного пути, в золотом сечении упрощенного представления о Пути, между крайностями аннигиляционизма и этернализма. Я захотел поделиться со Спутником своими заключениями, но он вдруг вытянулся в длинную серую тень по земле, возвещая собой приближение вечера. Говорить с тенью я не имел желания. Не сегодня. Не сейчас. То есть… Не тогда… Вопрос касательно странности направления пути оставался незакрытым.

Надо было спешить. Санкции поправки 22 к Кодексу о духовных правонарушениях за ночные размышления в степи предусматривали наказание вплоть до лишения свободы размышлять на срок до трех лет. Я уже не говорю об обязанности ежедневно в течение семнадцати мгновений в присутствии офицера службы духовного восстановления думать правильные мысли.

Надо было искать китайца, и я отправился немедленно. Спутник тащился позади, продолжая вытягиваться и сереть по мере снижения солнца. Вдалеке загромыхал птичий салют – где-то принимали достаточно высоких гостей… Достаточно высоких для салюта.

– Ваш паспорт, пожалуйста. – Теплое, почти родное лицо, торчащее из-под форменной шапки с серебристым козырьком, пыхтело и сопело несвежей капустой.

– Зачем вы тут?

– Мы идем.

– И что хотите?

– Нам бы пройти.

– Оттуда сюда?

– Отсюда туда.

– С какой целью проходите?

– Мы… Мы ищем. Мы искатели. Духовного характера.

– Эй, Ыбырай, иди, тут по твою душу парочка.

– Чего там?

– Искатели.

– Да госспади… Сколько можно?! Ямар ч өмхий баас.

– Давай, Ыбырай, потом туда сходишь.

Ыбырай вывалился наружу из высокой башни, протянувшейся до самого неба, выраставшей из глубины земли. Свалился в кучу сразу за дверью. Полежал там свои семнадцать мгновений – явно тоже что-то, когда посмел подумать неудачно. Или, наоборот, весьма удачно, настолько, что это не могли не заметить в Центре.

Откуда там взялась башня? Ну ты тоже вопрос задал… Конечно же из ниоткуда, бро! Что там с чаем кстати? Подлей немного, а? Сухой воздух тут у тебя – я так и крем для рук у тебя попрошу. И мне пофиг, где ты его брать будешь. Ага… Вот с чайком получше теперь… Ну слушай дальше, чувак.

– Пройдите сюда для интервью. – пока Ыбырай пытался разобраться со своими вопросами, Тёплое, почти родное лицо взял инициативу на себя, указав нам на бетонный столик и два кирпичных табурета по бокам.

– Интервью?

– Да. В связи с тем, что в последнее время под видом искателей стало много неискателей… это… пытаться пройти… кхм, мы вынуждены были ввести новый порядок.

– И много таких… неискателей?

– Сколько там было, Ыбырай?

– Двадцать три человека за прошлый год. – отозвался Ыбырай. Его мгновения были исполнены, он поднимался и направлялся к нам, поясняя на ходу ситуацию по интервью. – Мы еле справились. Почему всех сюда именно тянет – совершенно непонятно. Ладно, я буду задавать вопросы, вы отвечаете. По итогам я принимаю решение готовы вы искать или нет.

– А если решение будет отрицательным, и мы с ним не согласимся?

– Будете жить с этим как-то. Ну или… У нас есть возможность поговорить с психологом об этом. Сейчас есть бюджет на это. Она приезжает раз в месяц. Последний раз она была неделю назад, так что вам практически повезло. На целую неделю меньше обжидать.

Изменились для интервью. Стали совершенно серьезными людьми в погонах. Необходимость непрерывного предварительного сканирования действий на предмет их соответствия принципам и понятиям. Годы активных тренировок лиц и мышления. Исключительно шаблоны. Исключительно в заданных рамках. Исключительно без исключений.

Огромное… Невероятное… Гигантское количество энергии затрачивалось на эти изменения. С самого утра пограничники накачивались бутербродами с нефтью, чтобы к вечеру быть готовыми интервьюировать путников. Смотреть нам прямо в глаза. Творить аллюзию на беседы с отцом.

Шум ветра где-то высоко у самого верха башни – там, где старый дряхлый металл прохудился настолько сильно, что стал позволять ветру жить в щелях между панелями обшивки, отслаивающимися и гремящими жирным тоскливым стуком. Не имел сил прогонять его прочь.

– Итак, я буду читать вопросы… Хочу попросить внимательного к ним отношения. Процесс будет записываться.

– Видео или аудио?

– Стено.

– Что?

– Я буду записывать ручкой ответы вот в эту тетрадку. Стенографировать.

Мне указали на кирпичный табурет. Безапелляционно. Я сел. Жесткий, неудобный, холодный. Ыбырай аккуратно разложил на пыльном бетоне стола приспособления для интервью – тетрадку, ручку, две руки от ладоней до локтей. Посмотрел куда-то внутрь себя. Начал.

– Почему вы ищете?

– Потому что можно искать.

– Искали ли вы ранее?

– Сегодня или вообще?

– Вообще.

– Конечно. Четыре раза.

– Искали ли вы в других местах?

– Да.

– Что вам там сказали?

– Сказали больше не приходить.

– Под кроватью смотрели?

– Конечно.

– За шкафом?

– Два раза.

– На антресолях?

– Нет.

– Почему?

– Там пыльно. И паутина слева за шапками.

– Как быстро вы планируете завершить поиски?

– В установленный законом срок.

– Порекомендуйте мне хорошую книгу.

– Книгалиц.

– У нас нестабильный интернет.

– Для каких целей тогда? Если поставить на полку – “Сергей расправил плечи”. Если фантастику – Конституция. Если с картинками – Уголовный кодекс.

– Какие же картинки в Уголовном кодексе?

– А картинки не в нем. Картинки в сознании при его чтении.

– Какая книга больше всего повлияла на ваш поиск?

– Желтые страницы.

– Что вы делали прошлым летом?

– Грелся.

– Ваше отношение к религии? Стоп. – Ыбырай вдруг замялся. Посмотрел на Тёплое лицо. – Эй, а что опять новая форма пришла? Я не помню такого вопроса. Что он должен мне отвечать на него?

Тёплое лицо молчало. Мягкий свет солнца нежным розовым трогал Тёплое лицо. Тёплое лицо молчало. Ыбырай подождал немного для приличия, но Тёплое лицо молчало. Вежливый вечерний ветер приносил Тёплому лицу облегчение прохладой. Тёплое лицо молчало. Ыбырай сдался.

– Ладно, это пропустим. Что вы можете назвать главной драмой вашей жизни?

– Хлеб.

– Не понял ответа.

– Хлеб – главная драма моей жизни. Я не могу его есть.

– А в чем тут драма?

– В том, что я его все равно ем, что вызывает конфликт в моем внутреннем мире.

– Он, что, настолько тонкий этот ваш внутренний мир?

– Достаточно.

Ыбырай покачал головой. Не сочувственно. Просто покачал – видимо захотелось размять шею или поболтать ушами. Большие болтливые уши Ыбырая приятным бризом сквозь жар пытливого интереса. Отвлечься на секунду. Отойти от пламени вопрошания. Снять напряжение погонного недоверия. Мне казалось, что процесс не доставлял ему удовольствия. Отсутствие выброса эндорфинов в ответ на производимый процесс и продолжение процесса, несмотря на отсутствие эндорфинов, говорило о том, что Ыбырай был отлично тренирован. Он мог заниматься процессами независимо от того, насколько высокий выброс гормонов от них. Мне это было непонятно – вся моя жизнь была построена на производстве счастья. А тут – некто, кто что-то делает, потому что это его обязанность, а не потому, что это его как-то раскумаривает. Идиот? Вместо ответа на этот вопрос я задумался о нужности этой информации в моей голове. Понял, что единственный способ избавить от нее – поделиться с кем-то. Вот теперь эта информация ушла от меня к тебе. Что хочешь с ней то и делай. Всегда лучше поделиться с кем-то. Рассказать, как минимум, кому-то одному, что Ыбырай был отлично тренирован. Сделать это не как я – ведь я пронес это через почти все свое путешествие до вот этого самого момента – а прям сейчас. Нет никого рядом? Господи, ну пошли кому сообщение! Давай, отправь пятерым контактам этот текст “Ыбырай был отлично тренирован” и увидишь, что случится. Увидишь, поверь мне.