– Тупит, – пожаловался на свой умнозвук Михалыч.
– Не тупи! – послышалось с улицы – там один из старших полупогонных воспитывал новичка в команде. – Бей! Бей, я сказал.
И новичок бил. В конце концов найти либерала в более-менее приличном виде уже тогда было практически невозможно. Сейчас я думаю их вообще нет. Что? Ты не в курсе кто это такие? Ох, бро…
Ну либералы – они типа за свободу. Свободу выбора в основном. Ну да – выбор употреблять или нет являлся для них главным моментом. Нет – они все употребляли, как все. Просто они хотели думать, что делают это не потому, что такая политика государства, а потому, что они так решили. Сами. Какая разница? Не знаю.
Они ещё требовали свободы выборов. Нет, это не когда ты голосуешь. Это когда у тебя есть несколько опций что употребить, когда ты можешь выбирать не из одного, а из нескольких веществ. А по голосованию… ну это никому не было интересно – все всегда голосовали за Президента.
Право проголосовать за Президента прописано в Конституции Странной страны и является почетной обязанностью всех странников. Либерал ты или нет – ты обязан реализовать своё право отдать Президенту свой голос. Чтобы Президент был уверен в тебе. Иначе как Он сможет указывать тебе как жить?
– Ага, вот, перестал жевать солому. Так… Ага… Вот… А сопли какие-то… – Разговаривал то ли со мной, то ли с собой Михалыч.
– Что там? – поинтересовался я.
– Висит – у меня тут миллион вкладок открыто, так их растак. Ага, вот. Самоотверж… Самоот… Жжжен… На сам прочти – я эти слова не того. У меня сразу на них семь восемь начинается. Вслух давай. – Михалыч не оставлял никаких возможностей для выбора. Следовало исполнять. – Исполняй давай или тапки в рот! – Рыкнул Михалыч.
– Любовь – это самоотверженная привязанность. Есть семь стадий.
– Стадии в топку на сейчас – позже. Эта самоотвердеющая – о чем это?
Я совершенно не понимал зачем мы об этом говорим. Но высказывать сомнения я не был готов. Я был готов стремиться закончить этот процесс как можно скорей. И я вдруг понял, о чем это.
– Это про моих клиентов – они полностью отказываются от себя ради своей привязанности к веществам.
– Значит это ещё и про патриотизм, так?
– Ну можно и так сказать – выполнение воли государства, не взирая на цену исполнения указаний.
– И про верность ещё – так?
– Ну да. Похоже на это.
– Давай четко базарить, слышь? Или поедем возьмёшь у коня?
Я порой не понимал, что говорил этот человек, но угрозы звучали уверенной интонацией в голосе, а я не был готов справляться с чужими намерениями причинять мне зло. И я так и не попал в туалет… Лишнее напряжение мне было не нужно в тот момент.
– Тогда это и про духовность ещё – они же абсолютно духовные люди – наши клиенты. Сограждане.
– Кстати, а почему тогда… – Михалыч взял очень правильную паузу перед тем, как закончить фразу, – ты сам не употребляешь вещества, если на то воля Президента и государства?
Тень… Государство, как тень Президента. Тень… Никакой политики, лишь образ из прошлого. Сожженный пламенем воспоминаний и развеянный ветрами времени. Падающий косыми лучами свет. Сталкивающийся с фигурой смиренно подставляющего себя под его лучи Президента. И мы – в тени вставшего закрывать нас от угроз из вне. Согласившиеся с наличием угрозы. Отдавшие свою волю и свою жизнь. Перепоручившие себя тщательной заботе нависшего над всеми нами темного силуэта… Откуда Михалыч знал про мою трезвость? Где я спалился? Я же так тщательно контролировал своё состояние и поведение… Так умело ассимилировался с остальными странниками…
– Что скажешь, Кот? Как пояснишь сложившуюся ситуацию?
Китаец
Вышли из вагона.
Еще один пустой полустанок. На этот раз – наш. Бескрайние пустоши Внешнего Китая вяло приветствовали нас. Седые от пыли кусты жалкой травы несимметричными разрывами бетона. Ветер, резкими порывами уносящий прочь остатки вагонной дремоты. Бородатые женщины с баулами и бородавками, сморщенные в баб обыденностью бесконечной простоты местной борьбы за выживание. Вонючие мужики, виновато ломающие шапки при виде зажимающих носы чужестранцев, мямлящие хармсовское "это ничаво" в качестве извинения за неудобство. Скромное приветствие. Ни тебе салюта искрящимися звездами, ни переходящих в овации аплодисментов местной общественности, ни торжественного парада птичьих эскадрилий с образованием наших имен высоко в безоблачном небе. Даже не расстреляли никого в нашу честь на заднем дворе администрации полустанка. Словно здесь прекрасно знали, что мы представляем из себя на самом деле… Добавили в связи с этим усилителя пустоты в воздух и все.
Стоянка поезда 2 минуты. Достаточно исключительно для того, чтобы выпрыгнуть или запрыгнуть. Больше тут нечего ловить. Женщины здесь не торгуют жирной рыбой и пережаренными пирожками, хулиганы не пытаются украсть забытые в купе при выходе на перрон ценности, нищие рабы-инвалиды не клянчат милостыню для своих неведомых хозяев, чтобы в конце дня получить назад изъятые у них на время работы ноги. Пассажиры-курильщики не беспокоятся невозможностью повысить уровень никотина в крови – шансы высоки, что никотин просто откажется выходить на работу в местных условиях. Не потому, что тут так спокойно, а потому что тут никому ничего не надо. Само существование здесь настолько ясно осознавало свою иллюзорность, что… отказывалось проявляться в любом из феноменов.
Кто-то сказал, однако, что это – наша станция. Кто-то попросил собрать и сдать белье проводнику. Кто-то недвусмысленно собрал чашки из-под чая, поставив этим жирную точку на нашем пребывании в неуютной, душной, жалкой утробе спального вагона. Кто-то сделал свое грязное дело и ушел прочь, растворившись в практичной реальности собственной жизни. Мы даже не бросили вслед плохих слов. Скупое прощание с прошлым под стать приветствию будущего.
Поезд тронулся, увозя прочь Кого-то, проводника, Кочегара, Пожилого, других, не попавших в нашу реальность, пассажиров – наверняка они где-то там были, ведь не всегда отсутствие нашего знания о чем-то приравнивается к отсутствию этого чего-то.
Воздух наполнила отчаянная мощь древнего Angel by Massive Attack, разрывая душу оглушающим ревом сверхнизкого баса вкупе с яростными воплями гитарных рифов. Очередной флешбек из разрушенного памятью прошлого.
– Надо найти китайца, – сказал Спутник. – Он поведет нас дальше. Он знает витиеватый путь сквозь скромное очарование монгольской буржуазии.
– Я не против, – сразу обозначил свою позицию я. – Не думаю, что наша цель заключена в самом путешествии. Думается мне, что его надо просто закончить. И не там, где оно началось, ибо такое уже случалось. Не хочется повторяться.
– Не хочется следовать банальностям чужих конструкций?
– Точно. Хочется максимально избежать необходимости ступать в чужие следы. На снегу это особенно неприятно – ты глубоко проваливаешься в мокрый сугроб, снег попадает внутрь ботинок и тает особенно мерзким образом. Кому это надо? – Я огляделся в поисках кому это может быть надо.
Кроме нас двоих на полустанке уже никого не было. Бородатые женщины уехали либо домой, либо дальше с поездом, вонючие мужики побросали поломанные шапки и убрались восвояси. Ветер где-то вдали возился с унесенной дремотой, а седые от пыли кусты делали вид, что не слышали меня. Это не было надо никому, а никого и не было… – заключил я, но уже в рамках внутреннего диалога.
Даже ментально-временной разрыв пространства, ввернувший в окружающую реальность кусок трека Massive Attack, закрылся, не оставив после себя ничего, кроме давящей тишины отсутствия каких-либо звуков. Ничего не было вокруг нас, лишь растянувшееся от горизонта до горизонта железнодорожное полотно и истрепанный кусок бетона, стыдливо пытавшийся прикрыть собой голую землю. Станция была настолько маленькой, что тут даже не было никаких строений. Она была настолько маленькой, что возникал вопрос – а была ли станция?
