А если, скажем, ты сидишь дома, даже вот тут в твоей пещере, смотришь вовсе не детектив, а просто внутрь себя, ну или куда ты там смотришь когда к стенке лицом с закрытыми глазами сидишь, как вдруг к тебе врываются активисты религиозного толка, разносят все вдребезги, заливают тебя кипящим ладаном, смердящим недвусмысленным запахом, требуя прекратить сеять нечестивое… Внутри себя.

Как они узнают? Как они почувствуют, чем ты там занимаешься в непубличном пространстве своего ума? Нет, они не угадывают. Нет, они не предполагают. Они знают наверняка. Для этого тоже были разрешены вещества – те, кто их не употребляет, уже опасны. Уже склонны к анализу и размышлениям. Да и вообще – против политики государства. Теперь ты в оппозиции если не торчишь. Странная страна – что ты хочешь?

Я увлекся, знаю. Назад в детство. Хотя не скрыться и там от политики. Сейчас там еще хуже с этим, как я понял.

~~~~~

Собирались большой семьей чтобы орать воспоминания в лицо друг другу.

Пересмеивали былое. Радовались прошлому и ситуациям, которые никогда больше снова не случатся. Лирические отступления дают право на расслабление. Прошлое отчаянно сопротивляется рассказам, крепко цепляясь обидами, болями, страданиями за сознание. Прошлое знает – когда мы говорим о нем, его власть ослабевает. Любая власть ослабевает в атмосфере свободного общения. Разве это допустимо? Чтобы власть ослабевала…

~~~~~

В школе каждый ученик спал и видел себя кем-то, хотя многие уже повзрослели, выросли из этих детских мечт, и теперь видели себя с кем-то. В классах нас даже размещали по типам сновидений. Мы были обязаны уведомлять директорат о наших профессиональных грезах, это фиксировалось в большом зеленом промасленном жиром потных директорских рук журнале. Наверно тебе важно будет узнать, что специальный сотрудник школы собирал этот жир с рук директора и промасливал журнал – все было на уровне.

Затем в классе каждому предписывалось своем место для сна. Удобно для отчетности – комиссия по образованию могла прийти с проверкой в любой момент, а мы – вот все тут – уже организованно спим в классах, грезя о нашем светлом будущем. В левом дальнем углу от входа обычно спали гуманитарии, справа от входа располагались кровати будущих физиков, за ними – мечтающие о технических вузах, а напротив двери и ближе к учителю – потенциальные математики. Стены классов, выкрашенные когда-то давным-давно, еще до постройки здания школы, зеленой и белой красками, обшарпанные, потрескавшиеся, облезлые и исписанные ручками, мелом, карандашами, хранили молчание – а что им еще делать камням?

Пахло в классах соответствующе, что, однако никому не ставилось на вид – а ты разве контролируешь себя во сне?

Был еще один, особый сектор – те, кто не снил себе ничего. Их готовили в чиновники. Среди них оказался и я. Сначала я ощущал себя неким изгоем, поскольку нас было всего трое, но постепенно я понял, что именно столь малое количество нашей группы делает нас вовсе не изгоями, но избранными – ибо нас будут избирать.

Я заразился административным будущим… на свою голову… Заразился неожиданно, можно сказать совершенно случайно лишь потому, что с детства родители мне запрещали снить сны, считая их чем-то несерьезным, вредным и даже диссидентским. С другой стороны, я сразу понял – там, где власть, там больше возможностей для бизнеса. Так я сменил банальную романтику венозных дорог и бледный вид потасканного зависимого на феерическую романтику початой бутылки трехрублёвого жидкого вещества и синюшных мешков под глазами.

Жидкое прозрачное вещество в поллитровой бутылке – свое, особенное вещество административной профессии. Я пробовал предложить написать реферат на эту тему: “Вещества, формирующие деятельность”. Центральной идеей было определение взаимосвязей между типами употребляемых веществ и выбором сферы приложения усилий индивидом. Однако отрицание проникло гнилыми щупальцами даже в наставников будущих партийных деятелей, не говоря уже о самих деятелях. Я завязал с основными веществами, перейдя на жидкое, хотя даже тут проявлялось мое прошлое в виде тяги к сухому неразбавленному.

Мы усиленно готовились к выпускным. Мы особенно много спали в тот период. Качество сдачи экзаменов нашей группы напрямую зависело от максимальной глубины наших снов, отсутствия четкости наших сновидений, умения не вспоминать их и никому никогда ничего не рассказывать. Я активно спал в те дни, проспав всю зиму, весну и начало лета. Я проспал зимний карантин, весенний авитаминоз, очнувшись лишь к тополиной аллергии.

Для усиления сна мы принимали. Мы приходили в себя, наш преподаватель порой тоже, порой приходил в нас, порой в соседнее здание, тогда мы бросали все в наших снах и мчались туда, где нас ждал учитель. В ходе одной из таких операций я и попробовал жидкое впервые. Я не буду произносить а-слово. Нет. Но ты должен понять. Почувствовать. Это твоя задача как слушателя, чувак. Понял? Мы прибыли раньше учителя. Надо было что-то делать, вот мы и выпили, сообщив желание совместно употребить как единственную причину нашего появления в квартире незнакомого нам человека. Как жидкое оказалось у нас до того, как мы пришли в квартиру уже никто не вспомнит, равно как и то, как мы определяли нужный нам адрес. Сновидения опасная штука, особенно если их нет. Чем больше ихтамнет, тем сложней ситуация. Жидкое помогало снять часть нагрузки на разум, выводя большую часть процессов в бессознательное беспамятство.

Сны без снов дали много опыта. Я не могу не поделиться хотя бы частью. Ибо даже сейчас спустя много лет продолжаю не снить себе время от времени… А ты пробовал снить себе пустоту?

~~~~~

Поездатые

Люди на полустанках пытаются промутить себе место в хорошем вагоне.

Стоят и смотрят в глаза проводнику. Настойчиво и смиренно. Уговаривают молчаливо. Трогают проводника за локоть. Наклоняются близко-близко, так что почти касаются своими щеками щеки проводника. Дышат ему в ухо. В шею. В заухо. Сопят туда что-то вязко и душно.

Это не помогает, и они уходят восвояси. В застывшие коридоры вокзала имени столицы Странной страны.

Пятый раз за последний час по коридору вагона прошёл мокрый насквозь мужчина, роняющий капли пота на пол с громким хлюпом, безостановочно кричащий о том, что он идёт с минералкой, колбасой и семечками. Если бы так активно он кричал мантру… В мире стало бы одним буддой больше. А может это и была его мантра? А может он уже был буддой? Может моя глухота и слепота проявлялась в отрицании природы будды у продавца минералки, колбасы и семечек… Может. Тайное освобождение слова “может”. Предположение ни к чему не обязывает. Не предлагает конкретики. Может, но и не может. Не может, но и может. Все возможно. Никто не ответственен. Ты – тут. Я – там. Может мы поменяемся местами. Может нет.

Забытые с детства навыки поезда – постелить белье не испортив воздух пылью крахмала, переодеться с закрытой дверью, открыть забитую форточку. На самом деле не забытые. Просто отправленные в архив времени.

Поезд жутко трясётся, выбивая кости из кожаного мешка тела прочь за окно. We Have Arrived by Aphex Twin.

Припрятать деньги и документы. Перепрятать деньги и документы. Спрятать деньги и документы в разные места со звучащим голосом матери в голове – не клади все яйца в одну корзину. Я вырос. Могу сообщить, что фраза про яйца сильно смахивает на обыкновенный сексизм. Но поздно. Ответ теряется в глухих звуках проезжаемых рельсовых стыков. Делить столик с соседями. Им же тоже надо куда своё класть. Свои яйца. А своего у них много. Хватает своего. Это я без ничего в пути – и то полстолика занято. А соседи, кажется, все с собой взяли. Прям все – словно в последний путь. Только домочадцев не брали и животных домашних. Видимо такая крайность действительно отжила своё. Надо позволять им переодеваться. Отворачиваться или даже выходить. Тревожась за оставленные деньги и документы. Вспоминая, где они и как их переуложил. Вспоминая как их аккуратно и незаметно от соседей проверить – на месте ли.