Как я мог им ответить? Правильно – я психанул и бросил все.
Сказал, чтобы все отправлялись в… А сам… Нет, не уехал никуда. Не знаешь ты меня еще… Эх…
Я закрылся дома, бро. Приуныл.
Все и рассыпалось. Те американцы в итоге оказались китайскими, а те китайцы… Тоже китайскими. Понимаешь? Я вот не думал, что если китайцы сделаны в Китае, то они – китайского производства… Сложно им с этим наверно.
Кто-то пришел меня проведать. Принес мне сетку апельсинов. Ну и снова это случилось. Второе изобретение… Апельсины. Вырастил сорт, у которого была только одна маленькая попка с мякотью и больше ничего кроме попки и мякоти. Знаешь у апельсинов самое вкусное место – это эта попка?
Ща вот даже не смей думать улыбаться.
Даже не рискуй.
Я не назвал это двойными попками, нет… В Странной стране? Да ты что!
Жидкостный опыт
Иногда мне вспоминается дед – мимолетно, случайно, урывками.
Дед прожил долгую жизнь, успев попить крови не только моим родителям, но и мне.
Было видно, как этот старый, дряхлеющий садист наслаждался причиняемыми нам неудобствами. Он падал без сознания в прихожей, заслоняя нам дорогу к обувному шкафу. Он разбивал своё судно, проливая все на толстый ворс коврового покрытия, заливая в том числе и нашу начищенную с вечера обувь. Он заболел раком и подсел на трамал, вопя и требуя очередной дозы… как правило ближе к четырем часам утра. Мы были убеждены – время было подобрано с максимальной четкостью для нанесения нам наибольшего ущерба. Сложный был человек мой дед. С развитым воображением.
До встречи с моей бабкой дед был фрилансером. Свободным точильщиком ножей, бродившим в темное послевоенное время в одиночестве по пыльным селам и полузаброшенным городам от дома к дому с доставшимся ему в наследство точильным камнем за спиной, предлагая хозяйкам за недорого привести в порядок режущее и колющее. Тогда фриланс был намного более развит, а бродячие дауншифтеры отличались лишь тем, что не знали, что они – дауншифтеры, и потому не имели возможности подвести идеологически-духовную базу под свою жизненную позицию. Они просто тупо выживали.
В одном дворе он встретил мою бабку. Она открыла ему калитку, оглядела пришедшего и заявила:
– У меня очень много ножей… И мне кажется их становится все больше и больше с каждой секундой.
Дед не растерялся.
– Значит мне придется задержаться на какое-то время.
Его пустили внутрь, сообщив, что как раз начался сезон малины…
– А там и слива подойдёт… – волновалась бабка, когда дед проходил во двор.
– Просторно… – кивал дед, прохаживаясь по двору.
– А со сливы мы настойку… Сливовую конечно же… – продолжала волноваться бабка…
– Настойка – оно все завсегда хорошо… – продолжал кивать дед, закрывая глаза на покосившиеся ставни не менее косого бабкиного дома.
Малиновый сад, гордость бабки, в тот год принёс не только два урожая собственно малины. Он еще обеспечил бабке возможность гарантировать оплату труда деда… Дед же… оказался достаточно простодушным, чтобы эту гарантию принять…
Когда он закончил точить все ножи, то ножи, с которых он начинал, успели затупиться, и деду пришлось начать точить снова. Он понял, что попался, только спустя три тысячи восемьсот сорок два цикла заточки. Да, дед не отличался скоростью процессов анализа. Свежедавленные пеньки берёзового сока с мякотью ранним утром могли бы помочь ему перейти на другой уровень… Но не было в те сумрачные годы стабильности в поставках витаминов группы B. Пережив в последующие два года тяжелую депрессию, дед сдался. Он сделал бабке предложение. Это не помогло с депрессией, но помогло с организацией точильного процесса – вырваться из порочного точильного круга бабкиных ножей стало idee fixe моего деда.
Переход с временного волонтерства на постоянную занятость с полным рабочим днем вывело деда на иной уровень – он перестал быть только точильщиком – он стал также мужем, потом отцом, а затем, спустя много лет дорос, собственно, до позиции деда. Тоже карьера…
Был там сложный момент, когда на позицию мужа рассматривали соседа, но дед переиграл соперника. О последнем редко кто вспоминал в семье… Но я расскажу. Мы же тут за правду. За жизнь и за правду, так же бро? Так вот…
Кажется, спустя лет семь после оглашения результатов выборов мужа в соседнем лесу нашли тело, но… никто не подумал, или не посмел подумать, на причастность деда к случившемуся с телом. Мы же знали – знание о содеянном в прошлом незримо присутствовало в образе деда, в воздухе нашего дома, в подвале за ящиком картошки. Там он хранил долгое время некий нож. Однажды напившись водки дед вынес этот нож на улицу. Подержал в лучах солнца. Отнес обратно. Дом так и продали много лет спустя вместе с этим ножом.
Странная история, согласен. А у твоей семьи нет секретов что ли? От чего ты тогда сбежал сюда? Это сейчас ты крутой и старый. А был же молодой и тревожный, как я когда-то, как мой дед, как почти все мы. Есть те, кто рождается старым сразу, избегая мук взросления, не познав радости избавления от прыщей или робости узнавания своего предназначения в жизни… Но тех – единицы, верно? Да и может они просто не знают как это здорово, когда есть малиновый сад в доме…
Летом к деду в отпуск приезжал его двоюродный дядя с Чукотки. Дважды якут, преподаватель «ихнего чумного искусства» – ставить чумы надлежало по науке. Дядю селили либо в «летней кухне» в конце двора за малиной, за шмелями и соседскими котятами, либо, если лето было холодным, в комнате деда, но последнее реже. Думаю, таких лет было всего два или три за все время.
Вдвоем с дедом они проводили трехдневные семинары на тему «ихнего чумного искусства». Они стали достаточно известными тренерами в округе. Дядю ждали. На чумные семинары собирались все – районный дом культуры забивался до отказа.
Позже эти двое заставляли меня вставать по ночам с требованием показать, как переданные мне знания отскакивали от моих зубов – они кидали в меня видеокассетами с записями своих семинаров, а я должен был широко улыбаться… когда я пытался уклониться – меня приковывали к стене. Ну если точнее, то они прибивали гвоздями к стене. Пижаму, не меня, но я всегда оказывался внутри этой пижамы. Они уделяли мне много времени, играя со мной в эту игру. В Вильгельма Телля.
Отец… Отец не смел им перечить. Он солил мне раны, когда дед и его дядя промахивались и пробивали гвоздями не только пижаму… Мать… Она просто нервно готовила обеды на кухне – иногда входя в неуправляемый транс и наваривая борща на пятнадцать персон. Тогда мы собирали к себе всех соседей, что мешало деду с дядей продолжать принимать активное участие в организации моего летнего досуга. Они обиженно запирались в гараже, вспоминая там былое.
К тому моменту хранимый в гараже точильный камень деда сточился в ноль. От камня осталась лишь пригоршня пыли, которую старики аккуратно сдували на пол, затем собирали пылинка к пылинке, помещали обратно на стол и снова сдували на пол. Брат деда щурил глаза и, во время этой сложной для восприятия неподготовленного человека игры, зачем-то постоянно повторял решеткатибетнаш. Мы не перебивали. Мантры – дело святое.
Игры в Вильгельма Телля длились почти три месяца – с середины июня по конец августа, а потом… меня позвал дед. Вроде как поговорить.
Он сидел на своём любимом диване, в ногах у него расположился плед, в руках он держал папиросу и бутылку пива. На полу перед диваном стояло еще три бутылки пива. Мокрые и явно неприятно холодные на ощупь. Дед мотнул головой в их сторону:
