Медведь… Надо было про него рассказать сейчас. Важно, потому что, понял? Чтобы не кипишевал потом, понял?

Одиночество… Именно одиночество дало мне толчок к началу познания Истины. Я заплатил слишком большую цену старшекласснику Пете, чтобы он поставил меня на раздачу в начальных классах, и мне приходилось ценить то, что я приобрел в итоге… Новое положение среди учеников и принесло мне это ощущение – ощущение одиночества. Но я не сразу принял его. Я пытался переломить ситуацию, я устраивал распродажи, я делал грандиозные скидки тем, кто мне нравился, с кем хотел бы дружить, кого хотел выделить из толпы одноклассников, к кому хотел бы как-то приблизиться. Но именно эти жалкие попытки отдаляли меня от них еще сильнее. Как я уже говорил им не нужен был я…

Ведь можно увертываться, пытаться убежать, покинуть этот странный подлунный мир, возвращаться назад, в пустоту нерожденных форм, огней тысячелетней тоски, что сковывает движения бредущих во тьме веков путников праздной тайны жизни… и тем самым обострять страдания нерожденных душ. А можно послушать мягкую, медленную китайскую, ну или (на крайняк) армянскую флейту, сидя в вишневом саду весной, наблюдая за мерцанием падающих розовых лепестков, внять зову молчаливой истины хлопка одной ладони, не сопротивляться и двигаться в унисон с посланной тем самым хлопком тишиной. Пусть поначалу тяжело, со скрипом, но – ВПЕРЕД… что может помешать двигаться? Можно и вернуться в обыденным идеям наличия седого старца на облаках, спасаясь в пошлых фантазиях о его заботе о нас. Интересно какой системой управления бизнес-процессами он пользуется? Что он думает об облачных технологиях обработки данных? Какие формы статистического анализа стали обычаем делового оборота там у них наверху?

– Гавриил, где недельный отчет по Коту?

– Ээээ… Ща.

– Что ща? Должен были вчера сдать!

– Да тут он где-то – на стол вам клал.

– Господи, ну как с такими работать?

– Шеф, вы опять сами с собой разговариваете…

Но… Мои ночи наполнились немалым количеством свободного времени, я проводил его, таскаясь по глухим дворам моего прошлого, по безлюдным улицам обезличенных пуштунских городов, выжженных кипящим июльским песком Кандагара, стучась в заколоченные проемы в заборах, я старался верить в то, что кто-то еще хочет общаться со мной просто так… Не ради неуверенной попытки взять немного по низким дооптовым ценам, а просто, т.к. ему нравится со мной общаться…

Как только человек начинает осознавать себя, он становится одиноким. Чем выше поднимается сознание, тем глубже ощущение одиночества.

Барыге же одиночество противопоказано… А меня так тянуло в шкаф. Но не покупали мой товар в Нарнии, бро. Там народ больше на психоделиках сидел. Если ты – правитель и хочешь, чтобы все думали, что ты – лев, король, падишах, лорд, то людей надо кормить соответствующим образом соответствующими веществами. Будут переться и не будут вопросы задавать. То, что самый сильный психоделик, это страх – отдельный разговор. Но на этой херне целые регионы живут, если чо. Да, кстати когда этот момент был осмыслен на государственном уровне, то многое изменилось… практически все. И опять же – позже об этом.

Именно ощущение неистового одиночества дает стимул к объединению с клиентами. Ты вдруг понимаешь, что не можешь жить иначе. Перестаёшь быть собственником своего товара и отдаёшь его людям… Спасение в том, чтобы отдавать товар не бесплатно… И ты выводишь компанию на рынок. Проводишь IPO. Про тебя пишут в глянцевых журналах для глянцевых директоров. Кто-то берет с тебя пример, т.к. ты уже не соплежуй в подштанниках, брошенный в опороченную домыслами Павла Александровича яму на заднем дворе школы, а серьезный чувак в дорогом галстуке, поднявшийся до возможности сбрасывать других в любые возможные ямы. В том числе и Павла Александровича. Но даже при этой всей популярности, ты вторичен. Люди будут звонить тебе независимо от того нравишься ты им или нет, согласны они с мнением Павла Александровича о тебе или нет, есть у них вообще какое-либо мнение о тебе или нет. Они звонят тебе, потому что у тебя есть чо взять.

"В пустоте, да не в обиде" – так любил говаривать мой второй гуру Ринпоче. Гуру носил чудную серую бороду a la ZZ Top, его глаза светились искренним состраданием к шравакам, но цель его была проста – переоборудовать европейский Диснейленд в огромный ашрам справедливого бога Анубиса. Но после очередного банкротства парка приставы продали Диснейленд без торгов людям в белых балахонах… Оформили как отступное, чтобы сэкономить на налогах. Французы удивительно консервативны в своей жажде наживы. Гуру пытался судиться, писал в антимонопольные комитеты, требовал изучения антикоррупционной составляющей. Наивный. Умер, не прожив осознания размера уплаченной госпошлины за рассмотрение заявления.

Уже в детстве я начал пробовать составлять словарь воспоминаний, но всякий раз кончалась бумага, потом паста в ручках, потом я начитывал на диктофон, и кончались кассеты. Я рассказывал правду пролетающим мимо на юг птицам, крича им об опасности ревущего Везувия, напоминая о долге ворона Ктаха.

– Иди на хуй! – Кричали мне в ответ птицы.

– Чтоб вы сдохли! – С аналогичной любовью отвечал им я.

Сэм ворвался в занимаемую мной кабинку порывом свежего воздуха из распахнутой настежь двери туалета в городском парке.

Подлей еще чаю, бро, чет меня отпускать стало. Не заскучал еще? Сам же захотел, чтобы я рассказывал. Сиди теперь.

Слушай.

Сэм

– Тебе надо это почувствовать.

– Что?

– Это состояние. Эту метаморфозу.

– Ну… Я не уверен, если честно.

– Люди врут, когда говорят “если честно”, ты в курсе?

– Люди разное делают. Другой Кот вон виндовс опять поставил на свой мак…

– Сэм, тебе надо это попробовать. Это все меняет. Абсолютно.

– С чего ты решил, что я хочу изменить все? Ты еще мне предложи на… на… на девяностовосьмую винду перейти. Другой Кот – псих, что, конечно, модно, но это не значит, что все теперь должны психами становиться. А завтра модными розовые ушки снова станут, что теперь – снова идти краситься? Я еще с прошлого года краску не отмыл.

– У каждого человека есть такая потребность. Потребность в революции. Потребность в кардинальном изменении окружающего мира. Розовые ушки – лишь одна из форм удовлетворения потребности.

– То есть ты говоришь, что я – как все? Все вокруг? То есть я что – обычный?

– Конечно нет. Конечно, ты другой. Ты иной. И твоя революция совершенно иная. Ну как ты её видишь по крайней мере.

– Ага, революция… Знаешь… у меня есть такой экс-революционер дома. Его революция результирует солеными огурцами из банки и радостью, что удалось взять зимнюю резину подешевле… У меня же это происходит, когда дрова встали четко, и звуковая карта не виснет.

– Отказ от революции при определенных обстоятельствах тоже может быть вполне революционным поведением, но… Не сейчас.

– Мы не можем всерьез обсуждать революцию – мы еще дети. Внешне по крайней мере. Не думаю, что нам стоит палиться, что внешнее не тождественно внутреннему.

– То есть продолжать быть обычными?

– Ну для них – да. Это лучший способ конспирации.

– Ты ещё предложи потом встроиться в систему общественного распределения благ.

– Ну если это поможет революционному процессу – не вопрос.

– Тогда может и огурцы из банки – часть этого процесса? Не находишь?

– Не нахожу. Огурцы не революционны по своей природе.

Мы молчим. Молчаливое сидение на краю балкона заброшенного здания у реки. Окраина Большого Города. Терпкий воздух осенних костров. Клубящийся ветер сизого дыма сухой травы. Пластиковая бутылка с обожженным горлышком. Обычные дети обычных людей. Танцы задержавшихся в лете дачников. Обычные мечты создать новую идеологию, убедить большинство, повести за собой. Мечты о невозвращении в бетонные дни города. Рутинные действия по добыванию ресурса, распределению обязанностей подачи фольги, сворачивания и перемешивания, доставлению зарядов. Когнитивный диссонанс срезал на корню детский пушок наших слов. Необходимость кардинальных перемен зияла своей неотвратимостью. Я предлагаю план. Свежий. Из Дагестана.