Душа твоя, в том нет сомненья, найдёт в тиши уединенья
Такую радость утешенья, такое счастье наслажденья…
Блаженство и такой покой, что ты на всё махнёшь рукой,
Забудешь, что ты не такой, забудешь всё за то мгновенье…
Но это сон лишь, к сожаленью… Как мне хотелось, чтобы он,
Чтоб этот самый чудный сон, как символ долгого терпенья
Был повторён без измененья… Или хотя бы в сонный час
Приснился мне ещё хоть раз.
До свидания, дорогой Игорь! До свиданья, дорогой!
Твоя, глупеющая от мечтаний, Марго».
─ Чего это Вы, Игорь Александрович, в лице изменились? ─ заметила сотрудница отдела Астанина. ─ На Вас поглядеть, так и помереть можно от скуки. Поди-ка любимая послала за тридевять земель в тридесятое царство?
– Ох и интуиция у Вас, Людмила Ивановна, развита здорово ─ неторопливо огрызнулся Лебедев. ─ С вами только старые клады искать. Пойду-ка поищу этот клад в одиночку. ─ Лебедев, кряхтя, как старик, встал со стула и не спеша вышел из библиотеки.
В коридоре его встретила секретарь директора:
─ Игорь Александрович, я бегу Вас к телефону звать. Вам уже второй раз звонят с оловозавода. Идите скорее, трубка на столе лежит…
Звонила заведующая аналитической лабораторией, Валентина Васильевна. Просила забрать материалы по обследованию рабочих, поскольку на заводе вдруг объявили косметический ремонт и выделенную для Лебедева комнату нужно освободить. На заводе действительно оставались пять или шесть коробок с кардиограммами, протоколами замеров условий труда, два прибора и множество письменных предложений от рабочих по улучшению или рационализации аппаратов и процессов.
Вывезти материалы удалось в тот же день. И теперь стол Лебедева был отгорожен этими коробками от остального пространства общей комнаты.
Домой Лебедев пришёл позже обычного и тут же получил выговор от жены:
─ Я на пятом месяце беременности, а тебя дома нет! Пошли погуляем, я уже собралась. Сейчас дочку соберу. Ужинать будешь позже. Всё равно еда уже остыла. Придём и разогреем. Будешь знать, что приходить домой надо вовремя. Пошли, пошли… я ещё не выходила на свежий воздух.
Лебедев спокойно поцеловал жену, погладил по голове дочь, надел тёплую шапку и сменил перчатки на шерстяные варежки. На дворе стоял суровый октябрь, который только и ждал, кого бы ненароком основательно подморозить.
─ Слушай, муж, – заговорила Ирина, когда они вышли на улицу. – Я почитала твои черновики отчёта по оловозаводу. Это что такое? Это действительно правда? Ты нигде там не ошибся?
– Да… как будто всё правда, если приборы не врут.
– Я только медсестра и много не понимаю в этих делах… Тем более я не радиолог… но… мне кажется, что с такой работы надо уходить. Единственный вопрос… кто будет содержать и кормить твою семью, когда ты преждевременно потеряешь трудоспособность? Ты же сам в выводах пишешь, что при таких условиях рабочий может находиться рядом с той печкой максимум 10 минут и при наличии респиратора. ─ Ирина недовольно хмыкнула и подняла воротник зимнего пальто. – Потом ещё про какую-то кучу отходов или шлама ты пишешь. Куча находится посреди заводского двора. Народ мимо ходит постоянно… ты говоришь о тонкой пыли, которая постоянно в воздухе даже при малом ветре. А замеры ваши показывают, что радиоактивность этой кучи на грани возможностей прибора… прибор иногда зашкаливает. Ты о семье подумал? Или тебя семья не касается?..
Лебедев шёл рядом с женой и упорно молчал. Для оправданий у него не было слов. Действительно, всё выглядело довольно мрачно.
Ужин в семье Лебедева прошёл в невесёлой обстановке. Так было уже много раз и всё по разным причинам. Субботу и воскресенье в эту неделю муж старательно выполнял просьбы жены, стараясь не раздражаться и не раздражать свою жену. И тут он решил, что письма из Латвии ему необходимо хранить только на работе. Только на работе!..
Во второй половине воскресного дня ему удалось съездить на Главпочтамт. Ему вручили два письма.
«Игорь, здравствуй! Здравствуй, Игорь! Воспоминанья мучают меня,
И я как слабая рабыня не знаю, что сказать отныне… Меня грызёт боль бытия…
Как будто я совсем не «Я». И ничего не понимаю, и как-то пламенно страдаю…
А, в общем, просто умираю… От боли в сердце… от тебя.
В законном браке с мужем верным скитаюсь я… томлюсь безмерно…
Не может он меня понять, не хочет, может быть, как знать…
А мне волненья не унять, А мне сомненья не изгнать.
И так приходится (как скверно! ) От одиночества страдать…
Если говорить правду, то не всё так сразу было плохо. Не стану я корить судьбу. Не стану злобно обижаться…
Я знала и счастье, я знала любовь, И были мы счастливые очень.
Волненье приходит подобное вновь, –Но верить ему ― нету мочи.
В такие безумные ночи мне лгали любимые очи…
Я долго любила, где можно страдать… Теперь не люблю, но страдаю опять.
Зачем грусть-тоска меня точит, судьба надо мною хохочет?
Она надо мною смеётся и шепчет: всё снова вернётся,
Что в Юрмале будут, как в Сочи, такие же знойные ночи…
До свидания, мой дорогой Игорь! Снизойди и ответь! Пожалуйста…»
Лебедев глубоко вздохнул, погладил слегка вспотевший лоб… вытащил из кармана платок и вытер лоб… положил платок в карман и… застыл в неподвижной позе.
– Молодой человек, – попросила откуда-то из другого мира пожилая женщина, – подвиньтесь немного, я доченьке письмо напишу. Она ждёт, моя дорогая…
Лебедев подвинулся и освободил место старушке интеллигентного вида. Старушка старательно принялась писать письмо и время от времени глубоко вздыхала. Лебедев поднялся со стула, отошёл к стене и, повернувшись к окну открыл второй конверт.
«Здравствуй, здравствуй, дорогой! Здравствуй милый и родной! Я с остервенением изучаю быт и его житейскую мудрость. Приходится признать, что я очень глупый человек. Я не могу многого понять в этом советском быту! Уже никаких хороших мыслей не хватает. Муж меня почти во всём игнорирует.
Пытаюсь снова изучать… Так, сколько можно изучать
Житейской мудрости глубины, себя тоскою изнурять
И прибавлять Ему седины?!
И в час ночной в немом молчаньи от одиночества страдать,
И в бесконечном ожиданьи огнём желаний изнывать?
Звезде покоя не сиять! Лишь потому, что не понять
Ему души моей мятежной, Пусть своенравной, но и нежной.
Я не живу, а существую… Не заточить любовь немую
Ему в законную печать, мечты полёта не отнять.
И в брачные святые узы не заковать свободной Музы!
В ночи и среди бела дня я верю… Ты поймёшь меня.
Игорь, дорогой! Ничего больше не приходит на ум. Стала уже дура-дурой…
Спаси хоть чем-нибудь меня от злого, страстного огня,
От быта, чёртовски глухого и от Него – почти немого.
Я умоляю – дай ответ… Терпеть такого – мочи нет!
Ох, Боже! Где мне приютиться, Чтоб вместе с сыном возродиться?!
