Долго, очень долго шла девочка по тропинке, выходя то на открытые, солнечные поляны, то снова ныряя под полог тёмного и неприветливого леса. На полянах можно было найти ягоды. Клаша уже стала разбираться, что черника вкусная, сладкая, а красная, белобокая ягода совсем не сладкая. Кажется, бабушка называла её брусникой. Да, брусника не очень вкусная, но её тоже можно есть, уж лучше брусника, чем грибы. А грибы всё чаще и чаще встречались возле тропинки. Но Клаша их не собирала, просто присматривалась, чтобы не пропустить настоящего гнома, но гном всё не встречался. Она не расстраивалась, она же знала, что гномы очень умело прячутся, заметить их бывает очень сложно.

Тропинки снова не стало, она, как-то незаметно исчезла, Клаша стала пробираться от дерева к дереву, спускаясь всё ниже и ниже по склону. Толстый слой мха мешал шагать, особенно ногой с больной коленкой, приходилось часто останавливаться, присаживаться на кочки и отдыхать. Во время отдыха можно было, и поплакать, после чего становилось гораздо легче.

Вскоре Клаша услышала далёкий, но такой знакомый шум, что даже обрадовалась, словно родному человеку, попыталась бежать навстречу этому шуму. И вот впереди уже появились просветы, ближе, ближе. Река шумела просторно, не скрываясь, прыгала на огромных камнях, ныряла под деревья, упавшие вершиной на самую середину русла, неслась, неслась.

Досыта напившись холодной, вкусной воды, Клаша хотела идти дальше, туда, куда так стремительно бежит река, но вдруг навалилась какая-то дикая усталость, не хотелось даже шевелиться. Она, на коленках, отползла подальше от берега, нашла углубление между двух кочек, обросших мягким мохом, и удобно устроившись, почти сразу уснула.

Ночь возле реки, возле воды, была невыносимо холодной. Перекладываясь то на одну сторону, то на другую, Клаша тряслась от мороза и беспрестанно плакала, вернее, просто хныкала, без слёз.

С трудом дождавшись утра, девочка снова двинулась вдоль берега, вслед за течением. Вспоминались бабушкины сказки, особенно про путеводную нить. Ах, как бы хорошо было найти такую путеводную нить сейчас, как бы она пригодилась, как быстро бы такая нить вывела Клашу прямиком к бабушкиному дому. Как бы радовалась бабушка встрече со своей любимой внучкой, обнимала бы её и целовала, целовала.

Домик появился перед девочкой внезапно. Она сразу подумала, что это, непременно, проделки лесного гнома. Видимо, гном следит где-то издалека и вот теперь решил, что уже пора помогать такой хорошей, такой прилежной и усердной девочке. Вот он и построил прямо перед ней маленький лесной домик. Она обрадовалась. И испугалась. Подошла к распахнутой, подпёртой двери и долго всматривалась в тёмное нутро зимовья.

Было непонятно, почему добрый гном построил для неё совсем старый дом? Совсем старый, заросший со всех сторон высокой, пожухлой травой и даже крапивой. Рядом с домиком, возле тропинки, которая убегала в сторону реки, рос огромный, весь разломанный куст черёмухи. Ягоды на черёмухе, были уже чёрные, но ещё не очень вкусные. Вот когда настанет настоящая осень, вот тогда они становятся совсем сладкими. Клаша помнит бабушкины караваи с черёмухой, было очень вкусно. Только, чтобы стало так вкусно, надо много трудиться, бабушка рассказывала. Сперва сходить в лес, найти такой кустик и собрать ягоды. Потом высушить их, на металлическом листике в большой русской печке. Потом долго и старательно растирать тяжелым металлическим пестиком в глубокой, такой же тяжелой ступке. И только когда ягоды превратятся в порошок, от которого очень вкусно пахнет, можно будет ссыпать этот порошок в полотняный мешочек. А когда нужно стряпать каравай для любимой внучки, можно зачерпнуть из мешочка почти полную кружечку порошка, размочить его в тёплой водичке и стряпать.

Вспомнив всё это, Клаша снова нахмурилась, ей стало себя жалко, она уселась на высокое крылечко избушки и горько заплакала.

Досыта наплакавшись, девочка зашла в избушку и осмотрелась. В углу, на камнях, стояла печка, наполненная дровами и берестой для растопки. На столе, возле маленького оконца, лежала коробка спичек, пачка махорки и остаток от газеты. На нарах была старая, затхлая трава, а сверху расстелена старая, с торчащими клочками ваты, телогрейка. Такая же телогрейка висела на стенке, на гвоздике.

На других нарах, с той стороны стола, вообще не было ничего, тускло светились голые жерди. На жердях, перевернутыми вверх дном покоились закопченный чайник, такая же закопченная кастрюля, кружка и ещё маленький котелок, с проволочкой вместо дужки. Из стены над оконцем торчала алюминиевая ложка, она была воткнута там, между брёвнами.

– Эх, ты, гномик, зачем же мне ложка, ягоды, что ли хлебать?

Взяв кружку, она сбегала к реке, попила там и принесла целую кружку воды в избушку, поставила на стол.

– И махорку мне не надо, её только пьяные, деревенские дядьки курят.

Отбросила пачку на голые нары, за чайник.

                  ***

В зимовье Клаша жила долго. Почти целый месяц.

Она сама растапливала печку и в домике становилось тепло. Так тепло, что можно было снять курточку, забраться на нары, в самый уголок и тихонько плакать. Она научилась приносить с реки воду в чайнике и греть её. Тёплую воду было приятно пить. А ещё у Клаши случилась большая радость, когда она, спустя несколько дней после того, как поселилась в домике, обнаружила почти целый мешок сухарей. Мешок был привязан к потолку и сразу девочка его не заметила, вернее, заметила, конечно, но не придала этому значения. И лишь через несколько дней, просто из любопытства, она сняла мешок и с трудом развязала его. Клаша запрыгала от радости, когда вытащила первый сухарь. А ещё там же, в сухарях, лежал мешочек поменьше, с макаронами. Она всё это грызла и запивала водой. Казалось, что такой вкуснятины Клаша ни ела ни разу. Очень ей понравились сухари и макароны.

Дрова, которыми Клаша топила печку, лежали под нарами, и вот, уже закончились. Она стала ходить по лесу, вокруг домика и собирать хворост. Правда, хворост плохо разгорался и тепла от него было совсем мало. Потом закончились спички, стало нечем растапливать печь. Снова плакала.

Потом закончились макароны, хотя Клаша и берегла их, грызла только по три штуки в день. Закончились сухари, даже крошки, которые она вытрясла из опустевшего мешка в кастрюлю и ела их ложкой.

Ночью в домике становилось невыносимо холодно и Клаша натягивала на себя старую фуфайку, поджимала коленки и трудно засыпала. Постоянно снилась какая-то еда. И днём, и утром, и вечером, постоянно хотелось есть.

Снова пришлось заниматься собиранием ягод. Девочка даже забиралась на развесистый куст черёмухи и собирала ягоды. Однажды её внимание привлекло какое-то красное пятно под пологом леса, в стороне берега. Она подошла ближе и обнаружила там рябину, всю усеянную гроздьями ягод. Клаша насобирала там целую кастрюлю ягод, рассыпала их на столе и ела, не вставая с нар. Там же, возле рябины, на глаза попала огромная, смолистая шишка. Когда-то давно, когда Клаша была ещё маленькой, папа привозил откуда-то такие шишки. Он сам выковыривал из них орешки, раскусывал их, а ядрышки отдавал Клаше. Было очень вкусно.

И вот теперь Клаша сама нашла такую шишку. Она попробовала её расковырять, но только вся перепачкалась в смоле и отложила это занятие на другое время.

Почему-то часто хотелось спать. Клаша прикрывалась фуфайкой и проваливалась в тревожный, разорванный на мелкие отрезки сон. Проснувшись, торопливо спохватывалась, выскакивала из избушки, но видела всё те же лохматые деревья, то качающиеся под ветром, а то стоящие тихо и молча, как огромные, заколдованные великаны.

– Эх, если бы я была волшебница, я бы вас расколдовала и тогда вы бы унесли меня к бабушке. Прямо через леса, моря и горы…

Слушала шум реки и возвращалась, начиная плакать ещё там, за дверью.

Пришло время и она смогла расковырять шишку, добыть себе орешки. Щелкать их было трудно, но ядрышки оказались очень вкусными и сытными, даже вкуснее, чем макароны.