В нашем герое происходила та метаморфоза, что теперь он, наоборот, практически весь открывался Полине, а дома, с отцом, разговаривать не желал и предпочитал молчать. Полине это, опять-таки, было как будто на руку, не вполне ясно, чего девушка пыталась этим добиться, но ей прямо-таки нравилось козырять перед его отцом, намекая, что, дескать, теперь Алексей уже весь в её власти. Полина была старше Алексея на четыре года. Сама она, уже почти добившись чего хотела (а наедине с собой она мнила, что уже и вовсе окончательно и бесповоротно привязала Алексея к себе), – сама Полина постепенно переключалась на других парней, потому как постоянство было не в её характере и она умела только добиваться, но не умела удерживать – черта, впрочем, присущая большинству экстравертов.

Вернулся из города Степан с молодой женой. И не узнал брата. Настолько, по его словам, Алексей переменился. Это сквозило в его отношении ко всему окружающему. Он стал каким-то безвольным.

Степан стал советоваться с отцом, выражая ему свои опасения. Андрей поблагодарил сына и сказал, что займётся этим. Конечно, и сам Андрей видел, что с его сыном творится неладное. Но он не спешил действовать, боясь навредить этим самому Алексею. Когда Андрей сам был юноша и сначала стремился к тому, чтобы поступить в духовную семинарию, ибо молился он тогда пять раз на дню и все свои скромные денежные средства, дарованные ему его отцом Алексеем, отдавал в храм, – он тоже повстречался с одной такой девицей, которая очень напоминала характером Полину. Несколько лет спустя, загоревшись уже учением Ислама, он повстречал ещё одну такую девушку. А потом и в третий раз повстречал нечто подобное. То есть, прежде чем жениться на Даше, ему везло именно на таких стервозных и гнилых особ. И Андрей знал, учитывая к тому же характер своего сына, что, начни он действовать теперь вопреки – и Алексей только взбунтуется и возгорится Полиной ещё сильнее. Надо, чтобы она – Полина – поверила, что он уже весь в её власти, ибо только тогда она проявит себя и Алексей сможет понять всю её природную сущность и только тогда к нему вернётся разум. Поэтому Андрей за ситуацией сына следил, но ничего как будто не предпринимал.

Обернулась же вся эта ситуация отнюдь не радужным образом:

Однажды, когда отец, по словам самого Алексея, вконец задолбал его (хотя Андрей ему только один вопрос задал, да и то не про Полину), Алексей накричал на отца и даже замахнулся, хотя и одумался вовремя. Но свидетелем тому был Степан, который за отца вступился. Привело к тому, что по лицу получил не отец, а брат. И в течение следующих пяти минут братья уже катались по двору, колотя друг друга и по лицу, и по телу. Остановил эту междоусобицу отец, выплеснув на них ведро ледяной воды. Степан как будто успокоился. Но Алексей только ещё более взбеленился и стал сыпать ругательствами в адрес родных. Андрей не выдержал и прогнал младшего сына из дома.

Клонился к вечеру очередной день осени. Подсолнухи вокруг увядали и теперь уже не были похожи на те знаменитые подсолнухи, которые яркими красками запечатлел когда-то Винсент Ван Гог. Да и, помимо тоски, которую нагоняла окружающая атмосфера уже вступавшей в свои законные права осени, лежать на этом родительском матрасе, пусть даже и под двумя пледами, было уже холодно как ночью, так и в обеденное время.

И поэтому надо было уже уходить. Идти к Полине, в бар или куда бы то ни было ещё. Но только не домой. Полина лежала рядом.

Он весь день сегодня вспоминал мать. Один самый яркий день из своего детства.

Подсолнухи Ван Гога он с того дня и запомнил. И, пожалуй, это была единственная картина, которая ему нравилась. Потому что других картин Алексей не помнил или не знал.

Отец повёз их тогда в Москву, в выставочный музей. Уже после музея отец повёл его братьев в парк, на карусели, а он идти в парк не хотел, и тогда мама повела его в кафе. Братья тогда ещё над ним смеялись, обзывая трусом, что он, якобы, боится крутых каруселей.

Мама купила ему и себе мороженое. И они сидели в кафе, друг против друга, молчали и ели мороженое. Он, кстати, ел тогда мороженое первый раз в жизни, и оно ему очень понравилось. Хотя вообще город его не очень-то впечатлил. Мама спрашивала его, нравится ли ему в Москве, и он отвечал, что нравится. Но это только чтобы не расстраивать мать, потому что она тогда была очень красивой и жизнерадостной, и ему не хотелось, чтобы она лишний раз беспокоилась.

Это был лучший его день, проведённый с матерью; да и, пожалуй, вообще лучший день в его жизни. Только тогда он помнил мать молодой. То был его день, его и его мамы. В город поехали в честь его дня рождения, – Алексею исполнялось десять лет.

Уже вскоре у мамы возникли проблемы со здоровьем. Обнаружилась опухоль. И вскоре мать слегла в постель. А потом и в могилу.

За это, за то, что мать их тогда решила оставить, – Алексей её ненавидел. И его психические недуги, в том числе это самое недоверие ко всему женскому полу, было обусловлено не только тем, что их воспитал один отец без чьей-либо помощи. Его комплекс был обусловлен вообще какой-то бессознательной обидой на женщин, и очень вероятно, что именно поэтому он встречался с девушками, которые были старше его, – имея подсознательное стремление к тому, чтобы найти в одной из них свою мать.

Алексей не знал, почему он вспомнил теперь тот день – из-за этих треклятых подсолнухов… или потому, что завтра ему должно было исполниться восемнадцать.

– Пойдём уже, – сказала Полина. – Пойдём ко мне. Я замёрзла… и хочу… согреться! – Она рассмеялась.

А он подумал, что как же она всё-таки глупа. Глупа, хитра и – наивна.

Бар был набит битком. Громко играла музыка. Молодёжь веселилась как могла; были тут, впрочем, и городские ребята, которые приезжали, преимущественно летом, погостить и отдохнуть к своим старикам. Хотя городских в деревне не любили, преимущественно же парней, которых старались быстренько встретить и научить деревенской жизни. Что до городских девчонок, то их не любили главным образом сельские девчонки и их матери. А парни, наоборот, как только такие приезжали, сразу начинали ухлёстывать за ними.

Теперь городские тоже тут были – племянники главы развалившегося колхоза. Несмотря на развал колхоза, сам глава – толстый скупердяй – до сих пор пользовался уважением у жителей. Главным образом потому, что был самый богатый. Жил в большом двухэтажном доме, имел огромную площадь земли, так что между самим домом и высоченным забором, который был сплошняком по периметру, имелся не газон, а половина футбольного поля. И этот скупердяй был ниже своей супруги головы на три, потому как та особа, жена его, имела глупую привычку носить каблуки. В деревне – и каблуки. Она всегда сопровождала своего маленького и толстого лысенького скупердяя, сидя в его внедорожнике всегда рядом с ним на пассажирском. Ещё у неё была силиконовая грудь… но – это уже та подноготная, которую открывать в этой семье без надобности.

Итак, были у прежней главы развалившегося колхоза два горячо любимых племянника – оба тупые и внешне очень напоминающие своего дядю, только здоровее его раза в два. Они любили разжигать конфликты на пустом месте, потому как пользовались этакой неприкосновенностью, были единственными городскими парнями, которых деревенские парни не трогали.

И вот теперь оба этих урода были тут. Алексей их давно уже не видел, и в деревне думали, что на это лето они не приедут, но братья зачем-то приехали осенью и теперь сидели за дальним столиком в компании одного чеченца и двух русских. Они сразу обратили внимание на Полину и, усмехаясь чему-то, стали о чём-то друг с другом шептаться, очевидно, про неё. Алексей только окинул их столик презрительным взглядом и на всякий случай проверил, в кармане ли у него отцовский кастет.

Они заняли столик в противоположном углу, там сидели их общие знакомые, преимущественно же из Полининой компании.

– Ну что, чемпион, как сам? – ударил его по плечу Керим – паренёк одних лет с Алексеем. Его отец был дагестанец, а мама русская, поэтому прозвище у него было производным от фамилии – Керимов.