"Рассказывайте, Роберта, не молчите. Что же было дальше?"

"А дальше, после смерти Агриппины, моя свекровь Гретелла Маккиш, женщина умная и образованная, посчитала своим долгом подобрать упавшее знамя "заботы и опеки" и продолжить лечение Альберта, гм, бабкиным методом. Опять же повторюсь: я не знаю, в камне ли сила или в материнской любви, но до вчерашнего дня у меня не возникало ни малейшего подозрения на разрастающуюся в его голове опухоль. Не было признаков недомогания, понимаете? Не было! Ел, спал, срал, извините за прямоту, всегда в охотку и без напрягов".

"А давно она скончалась? Ваша свекровь…"

"За полгода до смерти Альберта".

"Причина?"

"Вроде там что-то внутри порвалось… – она неопределенно помахала рукой, – …когда была "в залете"… уже на последнем сроке…"

Гордон шумно выдохнул, осмысливая сказанное вдовой.

"Гм, если я правильно понял, то ваша свекровь умерла от геморрагического шока вследствие разрыва шейки матки, будучи беременной?"

"Наверное, так", – пожала плечами женщина.

"А ребенка удалось спасти?" – не оставлял надежду на разумный ответ доктор.

"Какого ребенка? – очередной взмах ресницами и только, – не было никакого ребёнка".

"Но беременной она все же была?!"

"И что?! Только ребенка не было. По крайней мере, мне про него ничего не известно".

"Если вам ничего не известно, вовсе не означает, что ребенка не было! – не сдержался доктор. – А в какой больнице она рожала?"

"Да не рожала она! – раскраснелась вдова, вскакивая с кушетки. – Не знаю – где, меня там не было… вроде у какой-то родственницы… Но мы разговаривали, кажется, об Альберте? Так, почему бы, не продолжить?"

Глядеть на рассерженную женщину – глазу приятно, а разуму смешно. Кронбик криво улыбнулся. Ему уже порядком поднадоела манера собеседницы ежеминутно менять амплуа: то вся такая томная и возвышенная леди, то – прачкина дочь, право слово. Играет, вдовушка, играет. А зачем? Не хочешь откровенничать – не надо. Он не официальный представитель власти, не полиция, встань – да уйди. Иная дама на ее месте посчитала бы бестактностью докторский допрос, а эта – поскрипывает белоснежными зубками и на ходу истории сочиняет. Видать, что-то надобно от него…

"Вы присаживайте, госпожа Маккиш. Еще пару минут, если позволите… – доктор примиряюще похлопал рукой по кушетке, но сам подниматься не стал. – Значит, после смерти матери Альберта магический алмаз перешел к вам?"

В ответ лишь красноречивое молчание и поджатые губы.

"Что ж, будем считать данный вопрос риторическим. А что с видениями Альберта?"

Вот тут она оживилась. Присела на краешек кушетки, сумочка на коленях. Спина ровная, грудь высокая. Обняла себя за плечи, словно пытаясь согреться.

"Я не могу назвать видением, как таковым то, что случилось, – ее гнев испарился, как не бывало. – Накануне смерти, то бишь, вчера, Альберт вышел в сад покурить…"

"Он еще и курил?!"

"Прошу не перебивать меня, доктор, – мягкая укоризна в голосе. – В тот вечер Альберт чувствовал себя превосходно, особенно после… ну, не важно…"

"Секса?" – проигнорировал просьбу Гордон.

"Я же сказала – не важно!" – милая улыбка сквозь сжатые зубы.

"Простите! Молчу и внемлю!"

"Так вот, в нашем саду очень много рябины. Гроздья ярких оранжевых ягод, подсвеченные ночными фонарями, издалека кажутся воспаленными глазами огромного зверя, а листва вокруг – будто черная грива…"

"Богатое воображение…"

"Так, во всяком случае, считал мой муж: "Зверь вернулся. Попробую его приручить", и не надо улыбаться, доктор! Альберт обронил эту фразу уже на крыльце, но я услышала".

"И что было дальше?"

"Я поднялась в спальню и уснула, – пожала плечами Роберта, – а когда проснулась, Альберт сидел в кресле возле нашей кровати и пил кипяченое молоко".

"Он всегда пил его на ночь?"

"Да, всегда. Агриппина приучила. В семейке Маккишей было принято перед сном пить горячее молоко для приятных сновидений".

"Так что же вас обеспокоило: выдуманный зверь или привычное следование традиции?"

Ее идеальный пальчик потер тонкую венку на виске:

"Видите ли, несмотря на мужественную внешность, мой муж Альберт был довольно слабохарактерным человеком, легко попадающим под чужое влияния. В большей степени здесь сыграло роль чисто женское воспитание. Аполлон, его отец, большой ходок на сторону, сыном мало интересовался – пара подзатыльников дрожащей с похмелья рукой он считал верхом проявления отцовской любви. Мальчик все больше жался к мамкиной юбке, а Грета, в свою очередь, закрывая глаза на похождения мужа, отыгрывалась на сыне: не так сел, не так встал, кровать плохо заправил, на ночь не поцеловал, требовала во всём послушания и все в таком роде. И как итог, Альберт вырос абсолютным педантом и страшным аккуратистом. Позабытая в раковине чашка приводила его в панику, брошенный на диван журнал, вылезшая из пледа нитка заставляли его хвататься за сигарету и убегать в сад, кстати, курил он всегда на улице – не терпел, когда в доме плохо пахло, а дымить начал еще в университете, чему поспособствовал его лучший друг, да и белой вороной не хотел казаться. Так и не смог бросить, а вот тот самый друг, которого он потом притащил за собой из Бигровена, резко завязал, стоило лишь влюбиться…"

"А кто его друг?"

"Гм, один адвокатишка… я привела его лишь в качестве примера, не стоит обращать внимание… – отмахнулась вдова, поморщив носик. – Так вот, теперь представьте себе картину: абсолютно голый мужчина сидит нога на ногу в кресле "барокко", обитом роскошным лиловым атласом. Под худосочным задом мужчины расплывается вонючее пятно. Глаза мужчины прикрыты, ладонями он обхватил белую фаянсовую чашку, да так неловко, что она накренилась. На его острые волосатые колени начинает капать белая субстанция. Вся мизансцена сопровождается заунывным негромким мычанием: "мы-мы-мы"

Затуманенный взор карих глаз обратился на Кронбика:

"Больше всего на свете мне было жаль лиловое кресло – пришлось его сжечь! Доктор, вы все еще считаете, что вина в его смерти лежит на мне?"

"Госпожа Маккиш! – не поддался на провокацию Гордон. – Отсутствие симптоматики у вашего мужа еще не признак здоровья, а, узнав, что у него есть наследственная предрасположенность к онкологии, следовало незамедлительно отправить его на обследование. Выводы делайте сами".

"Что ж, мне нечего вам на это сказать, – она плавно поднялась с кушетки, провела руками по бедрам, одергивая узкую юбку, – я, пожалуй, пойду".

Вслед за ней поднялся и Кронбик. Вяло пожал протянутую руку, целовать не стал, но заметил, что она этого ждала.

"А когда будет вскрытие?" – спросила невзначай.

"Завтра, в одиннадцать".

"Я могу прийти?"

Он отрицательно покачал головой:

"Нет, это исключено. Посторонним лицам категорически запрещено находится в морге".

"Вы не так поняли, доктор. Я не собиралась подавать вам скальпели и зажимы, или чем вы там орудуете. Прости тихо посижу в коридоре. Хочу быть рядом с ним, пусть это и выглядит довольно странно. Мне это очень важно, поверьте!" – она приблизилась к Гордону, осторожно дотронулась до его плеча, в больших печальных глазах заблестели слезы.

В воздухе витал аромат лаванды. Гордону никогда не нравилось это растение, оно пахло старостью – горькой и немощной.

"Сожалею, госпожа Маккиш, это невозможно, – Кронбик бережно освободился от нежных пальцев. – Выписку из протокола вскрытия вы сможете запросить позже, в Муниципалитете".